- Я с удовольствием ответил бы - да, мессир. Но это не так, я просто сам догадался. Впрочем, неважно.
- Вы умны и проницательны, эн Кретьен, - катарский епископ говорил, слегка отстранившись, и холодное лицо его стало еще более замкнутым. Пальцы перебирали концы длинного пояса. - Но пока вы не скажете, зачем ищете моего сына, простите, я не открою вам, где он сейчас проповедует. Может быть, для него будет лучше, если вы оставите его в покое… и пойдете своим путем. Его жизнь была очень нелегка, и мальчик только сейчас начинает обретать свет и мир.
- Раз так… Я могу объяснить, - Кретьену неожиданно стало все равно. - Я хочу сказать Этьену весть. Я нашел дорогу. А больше я ничего не скажу, и если вы меня сейчас отошлете прочь, уйду и буду искать своего друга сам. В конце концов, наш край не так уж велик. Лет за десять…
- Мир не ограничен владеньями короля Луи Седьмого, - заметил Оливье как ни в чем не бывало, возвращаясь к своей книге. - Есть Германия, Арагон, Бретань, в конце концов - вам ли не знать… А пути странствующего проповедника могут завести куда угодно. Везде, во всех землях люди ждут и жаждут света Евангелия! Кроме того, тела наши смертны. И смерть подстерегает любого из нас каждый день и час… Тем более - безоружного священника, не держащегося за плотскую жизнь.
Если бы это был прежний Кретьен, не тот, что стоял по колено в ледяной воде, говоря через поток - он бы почувствовал к старому катару жар ненависти. Но новый Кретьен, тот, которого называл братом бледный рыцарь с алым крестом на груди, не чувствовал ничего. Убеждать? Просить? Или - смешно и подумать! - угрожать человеку, который не боится, кажется, вообще ничего, для которого и мучительная смерть - радость и высшее благо?.. И новый Кретьен просто печально, учтиво поклонился и взялся за медную ручку двери.
- Постойте, - голос Оливье догнал его в спину. - Этьен со своим спутником сейчас в графстве Невер. Община в Везеле. Там они должны были подготовить свержение и лишение власти местного аббата, который есть волк среди овец и истинный слуга Сатаны, давний враг Добрых Христиан.
Кретьен обернулся. Невер… Везеле… Поле святого Бернара… Где он раздавал алые кресты. А потом рвал на полосы свою рясу…
Какое-то время они смотрели друг на друга - светлые, яркие северные глаза, и темные, почти черные - южные. Оливье длинен, прям, неподвижен, черная деревянная статуя - более детально прорезаны только лицо и желтые кисти рук. Потом Кретьен поклонился - низко, прижав к груди раскрытую ладонь.
- Благодарю, Добрый Человек. Да поможет тебе Господь.
4
- Да, благородный господин. Было такое дело.
Кретьен дернулся так, что даже слегка расплескал вино.
- Что?.. Говори подробней!..
Но трактирщик, посапывая, уже устремился за тряпкой - вытереть со стола. Со слугами здесь, кажется, дело обстояло негусто.
Шел пятый день с тех пор, как Кретьен, пользуясь своей громкой поэтической славой, заявился в замок графа Жервэ Неверского - заявился, только чтобы в тот же день его покинуть. Вести оказались ужасны. Бедняга злосчастный аббат святой Магдалены, свержение коего было уже близко, пожаловался королю и даже, кажется, Папе (или насчет Папы придумал донельзя смущенный граф, желая оправдать свое дальнейшее поведение?) Графу заплатили, и он, осознав тлетворное влияние ересей на католическую душу, отказался от своих пагубных намерений - он же почти согласился у себя в Везеле признать независимую общину с политическим устройством Юга… Гуго де Сен-Пьера, главного пособника еретиков, у которого они устраивали свои богомерзкие сходки, обличили, большинство еретиков, неверцев по происхождению, за один день быстро рассовали по тюрьмам, ожидая августейшего решения. А двоим зачинщикам, южанам-Облаченным, тем, кто принес сию пагубную заразу в чистые земли севера, удалось, к большому сожалению, ускользнуть.
Кретьен едва удержался, чтобы не врезать смущенному графу по физиономии. "Понимаете, господин мой, - говорил тот стеснительно, разглядывая свой кубок со светло-золотистым вином, как интереснейшую вещь на свете, - и в самом деле, меня словно околдовали, а тут у меня прямо-таки раскрылись глаза! Эти еретики, они еще и не такое могут. Вот наш капеллан говорит - с ними вообще не подобает беседовать честному христианину: стоит поговорить с ихним, извините за выражение, священником - и хлоп, оглянуться не успеешь, как ты у них в руках… Вот на юге у них, в Лангедоке, сидит такой Селлерье или Оливье - так это, говорят, вообще не человек, а сущий дьявол! Обольщает души просто-таки единым взглядом, нет на него Папской власти, на проклятого."
(Сколько ж тебе дали, сколько ж тебе сунул этот несчастный аббат, тоскливо думал Кретьен, прижимаясь спиной к спинке высокого стула. Они с графом коротали досуг в ожидании трапезы за легким вином и шахматной партией, и граф теперь, хитро улыбнувшись, передвинул белую костяную пешку на клетку вперед. Верно, задумал какую-то каверзу.)
Бывает так, что аббаты в графстве богаче дворян. Бывает так, что и сам граф занимает деньги у прелатов, расположившихся на его земле… Особенно если эти священники из таких, о коих говорил Этьен - которые молятся не Господу, а скорее своему кошельку, и с собственных крестьян, братьев во Христе, готовы содрать три шкуры в счет налога…
- Угроза вашей ладье, мессир Кретьен.
- А? Что? Ладье?… А, ладье…
Кретьен рассеянно передвинул ладью с битого поля, и граф, продолжая хитро улыбаться, взял слоном его коня. Фигурки красивые, одни - костяные, другие - красного дерева. Кретьен играл красными. Следующим ходом придется пожертвовать пешкой. Маленькой деревянной пешкой, пехотинцем, которыми всегда жертвуют. Ради успеха всей игры. А маленькие темные пешки, которые так легко умирают, иной судьбы и не ждут. Не стать тебе новой королевой, пешечка, конец тебе пришел…
Странно: мир рушится, небосвод роняет первые звезды - только днем не видно, светло - а он сидит себе у окна в маленьком покое и безмятежно играет в шахматы. А хорошо играет этот длинноусый неверский граф!.. Он - стратег, разумно и обдуманно идет на небольшие жертвы. Интересно, сколько же ему заплатили, во сколько нынче ценится голова Этьена Арни, сына блудницы, духовного сына сущего дьявола Оливье?..
- Беру пешку, мессир Кретьен.
- Да, я знаю.
…Маленькая, темная, круглоголовая. Пешка похожа на маленького черного катара. На послушника. Или Облаченного.
- Вам мат, мессир Кретьен.
- Мат? Да, уже?.. (Раньше я хорошо играл…) - И вдруг, пораженный внезапной четкой мыслью среди сплошной расплывчатости, Кретьен уставился на победителя через шахматный стол, вытаращив свои пронзительно-светлые глаза:
- Послушайте, мессир… Это вы их предупредили? Вы… помогли им бежать?..
Граф Жервэ в замешательстве толкнул локтем столик, фигурки зашатались, белый костяной король со стуком упал на бок. Красный продолжал стоять - длинный, деревянный, худой. Темный шахматный король - это Оливье.
- К-кому, мессир?.. Я?… Да… Как же можно так обо мне подумать?..
- Вы, - уверенно и негромко сказал Кретьен, одним движением выливая в рот свой кубок вина. - Не беспокойтесь, монсеньор, никому я не скажу. И вообще, мне пора ехать. Вы, конечно, не знаете, где они скрываются?
- Не знаю. Скорее всего, в пределах графства, они же пешие, а кто им теперь продаст лошадей?.. Аббат их ищет, и с ним - королевские солдаты, а кроме того - несколько моих… Вряд ли еретики успели уйти далеко.
- Да, вряд ли. Господь еретиков карает.
- Истинно так, господин Кретьен, истинно так.
- Так я вас покидаю, мой сир. Жаль, что не пришлось разделить с вами трапезу.
- Жаль и мне. Знакомство с вами зачтется мне за честь. Мне недавно привезли список "Ланселота".
(Да?.. Значит, Годфруа все-таки дописал. Хорошо, я рад. Посмотреть бы… Наверняка насовал в целомудренный текст о служении Даме своих любимых смачных сцен, от которых и рутьер покраснеет… Странно: мир рушится, а я думаю о каком-то Годфруа.)
- Так я отбываю, мой сир. Всего вам хорошего, помоги вам Господь. И, кстати… вы очень хорошо играете в шахматы.
…Пятидневная погоня по следу Этьена довела Кретьена до состояния полного душевного истощенья. Он спал за все это время часа по три в сутки, на каждый птичий крик его пробирала дрожь, под глазами лежали тени не хуже, чем у какого-нибудь катара. Подбородок потемнел от щетины. Вид - как у рутьера, наверное. Или как у файдита-ненавистного, который только и ищет, кого бы за деньги пришибить… Неудивительно, что честный трудяга-трактирщик мечется перед ним, как тень, и ежится от его тяжелого взгляда, как грешник на угольях. Странно, кстати, что он не толстый, как большинство представителей его профессии, а худой, маленький, вертлявый, с длинным носом… Впрочем, мелкое телосложение помогало ему суетиться за троих.
- Эй, как тебя там… трактирщик!
- Жакоб, мессир.
- Жакоб, поди сюда, не бегай ты, ради всего святого…
- Но вино, мессир… Вы пролить изволили… Прикажете еще подать?..
- К черту вино, - Кретьен нетерпеливо взмахнул рукой, опрокинув не до конца еще опустевшую бутылку. Жакоб ловко подхватил ее в полете. - Говори по делу. Про еретиков, двоих. Что знаешь? Здесь они?
- Так точно, мессир, здесь. Сегодня днем их зацапали.
- Как - зацапали? - сердце Кретьена гулко ухнуло и куда-то обвалилось.
- Да вот так и зацапали, мессир, господина аббата солдаты… И мессиры королевские рыцари, мессир. Они, мессир, еретики эти, от правосудия, стало быть, скрывались.
- Где они сейчас?..
- Да вестимо где - под стражу их куда-то посадили, мессир… И серебряными цепями обмотали, чтобы колдовать не вздумали, - вдохновенно фантазировал трактирщик, найдя себе благодарную аудиторию. Эту историю за сегодняшний день он рассказывал уже раз в двадцатый, но такого прицельного внимания еще не получал ни от кого. - Они же, благородный господин, знаете, что выделывали?.. Младенцев зачинали с матерями да сестрами, а потом на оргиях своих богопротивных их, стало быть, сжигали, а пепел лопали заместо причастия! Жаб лобызали, черных кошек целовали - страшно сказать - в задницу…
Несмотря на дикий страх, Кретьен едва не расхохотался. Вот бы Этьенчика вестями порадовать!.. Спросить, сколько он младенцев слопал за время их расставания, и какие вкусней показались - крещеные или некрещеные? А так же насчет кошек и прочего. Но сейчас было не до того, и чтобы взять себя в руки, он вылил в рот остатки вина. Вино он заказал крепкое, и Кретьена продрала дрожь до самых костей.
- Довольно о всяких мерзостях, ты… честный католик!.. Скажи лучше, где этих еретиков сейчас держат?
- А, мессиру угодно еретиков посмотреть, - понимающе закивал Жакоб, при трескучем огне сальных свечей его лицо казалось едва ли не дьявольским. - Да не пустят вас, благородный господин, там же солдаты, сами понимаете. Наш добрый граф приказал. Сторожат их, никого пущать, стало быть, не велено. У нас многие - бабы в основном - ходили еретиков смотреть, да никого не пустили, разойтись, мол - и все тут… А вы бы оставались до утра, - бросая алчные взгляды на Кретьеновский худой кошелек, резво предложил трактирщик, - их же на рассвете вешать будут, вот и насмотритесь. У нас вся деревня глядеть пойдет. А на ночь я вас в отдельный покойчик устрою, и девчонку вам, - он лукаво подмигнул, - подберем подходящую! Не ходите вы, за-ради Бога, к этому Жермену, старой заднице, у него и вино плохое, и дочка - мымра, каких мало…
- Как… будут вешать?..
- Да обыкновенно как, мессир - за шею, не за ноги… - Жакоб сам засмеялся удачной шутке. - Так сир граф, стало быть, приказал, а то и сир король - поймать, значится, и повесить. Утром, потому что щас же уже ничего не видно, - объяснил он проникновенно, изо всех сил подмигивая объявившемуся на горизонте слуге, чтобы тот принес еще вина. Если благородного господина напоить как следует, так он ни до какого Жермена, старой задницы, уже просто не доползет, придется ему тут заночевать. - А окромя того, они до заката заняты были. Виселицу, стало быть, строили. На берегу речки, мессир.
Кретьен встал, с шумом отодвигая скамью. В ушах у него стучали кровяные молоточки. Господи, да он, кажется, и в самом деле пьян.
- Куда же это вы, мессир? - всполохнулся трактирщик, видя, как выгодный гость прямо-таки ускользает из рук. Такие все съедают, все выпивают, о деньгах не спорят - это, мол, ниже их достоинства… Рыцари, одним словом. - По нужде, может, собрались? Так давайте я вас провожу, фонариком посвечу… А еретиков смотреть сейчас даже и не вздумайте, бесполезно. Да и не на что там смотреть-то, вот те крест, - Жакоб истово перекрестился. - Я ж их вблизи видел, вот как сейчас вас - их же у меня в трактире и брали, как раз пополудни! Они тут рыбку ели. Рыбку! Да не в пост!.. Останьтесь, господин хороший, я вам и больше расскажу, сам видел… Ввалились мессиры солдаты, раз, два, повязали, те и пикнуть не успели! И что смешно-то - ведь не защищались совсем, прямо как овцы. Один-то ладно, совсем хиляк, соплей перешибешь, а другой на вид вроде складный, даже, не в обиду вам будь сказано, покрупнее вас будет… Однако ж нет, так и дали себя повязать, одно слово - еретики… Мессир! Куда же вы?.. А заплатить?.. А, тьфу, пропасть…
Злой как сто тысяч асассинов, трактирщик грохнул по столу кулаком и рявкнул на подвернувшуюся девчонку. Вот кой хрен их разберет, этих рыцарей? А на вид такой солидный был… И ведь не привяжешься теперь, не гнаться же за ним, в самом деле - еще ка-ак рубанет своим мечищем, с них, благородных, станется, смотрит-то как мрачно… Вот ведь незадача, кто ж по нему мог разглядеть, что ему и всего-то было нужно выпить на халяву!.. Впрочем, не столько выпить, сколько пролить. Скотина рыцарская, сколько хорошего вина пропало!..
Морель нетерпеливо пританцовывал у коновязи. Кретьен вскочил в седло, почти не чувствуя своего тела. Руки его заледенели и слегка тряслись. За то недолгое время после заката, которое Кретьен провел в познавательной беседе с трактирщиком, успела сгуститься промозглая, темная ночь начала октября. В воздухе висела неразличимая морось, сырой туман приполз от реки. Все эти вилланы, наверное, уже попрятались по домишкам - и спросить-то не у кого…
Выпустить Кретьена за ворота двора явилась босая растрепанная девочка лет двенадцати, с широким, неправильным личиком, слишком серьезным и взрослым для ее детских лет. Будто ребенок шутки ради надел взрослую маску. В руках у девочки горела свечка, прикрытая стеклянным закопченным колпаком от непогоды.
- Девочка, - проговорил Кретьен, склоняясь с коня к светоносице и стараясь, чтобы его хриплый, непослушный голос звучал не слишком уж страшно. - Скажи, малыш, ты не знаешь, где… поместили двух пленных? Которых сегодня взяли тут, в кабаке?
- Знаю, - серьезно отвечала она, поднимая освещенное личико, казавшееся в свечном свете почти красивым. - Одного в сарай к Жану Кривому, который раньше старостой был, а второго, молодого - к Жерену Горожанину, это на том конце деревни, где плетень косой. А вы их что, спасать собираетесь, благородный сир?
- Спасибо, милая, - не отвечая, Кретьен вытащил из кошелька денежку, положил ей в ладонь. - Вот, возьми. А это передай хозяину, я ему забыл заплатить.
- Благодарю вас, мессир… Только там - стража, - предупредила благодетельница с серыми косичками, оттягивая в сторону тяжелый засов ворот, перебирая замерзшими босыми ногами.
- Я знаю.
- Ну, Бог вам в помощь. Езжайте, благородный сир.
Кретьен почувствовал, как глаза его защипало. На кого-то она похожа, чуть ли не на Этьенета, Боже ты мой… Он сжал ногами бока Мореля, высылая его вперед, и огромный конь проплыл, словно черный корабль, мимо девочки со свечкой - прочь из ворот.
…И в самом деле стража. Четверо. Двое явственных вилланов, которых приказ вырвал из родимых лачуг и теплых постелей, и с ними - два кольчужника. Плохие, конечно, кольчуги, крупные, короткие - но все же это солдаты, исполняющие свои обязанности. Дай Бог, чтоб не графские.
Четверо в тоске жгли костер перед дверьми большого дровяного сарая и играли во что-то - кажется, в кости. Один валялся плашмя, накрывшись плащом. Но никаких бутылок, никаких признаков согревающего напитка - дело серьезное, еретика стерегут, аббат бы им показал - выпить!.. Трезвы, как стеклышко. Поэтому при звуке копыт те из них, что в кольчугах, резво повскакали на ноги, один схватился за меч.
- Эй, кто здесь?.. Чего надо?.. Проезжай, не велено!..
Кретьен, чувствуя, как в нем дрожит, исполняясь огня, каждая жилка, медленно подъехал, и не думая спешиваться. На огромном черном коне он нависал над насторожившимися стражниками, словно тень вне круга огня. Отсветы пламени озарили его бледное лицо, сдвинутые брови. На поясе - меч, не такой, как у солдат - длинный, рыцарский. А доспеха - нет. Нет доспеха, проклятье…
- Х-хэмм, монсеньор, - слегка оробев, подал голос один из вилланов, самый здоровый, тот, что недавно лежал на земле у огня. - Чего вам надобно-то?.. Мы тут… это… еретика стережем. Пущать не велено.
- Пустите меня к нему, живо, - процедил Кретьен, собирая в голосе все равнодушное презренье, на которое только был способен. Сердце его бешено колотилось, он играл наудачу. Все - или ничего. - И без разговоров, вы… мужичье!..
Светловолосый виллан помялся с ноги на ногу, обернулся за поддержкой к остальным. Солдаты оказались посмелее, один даже отставил ногу вперед (ну и делов-то, что рыцарь! Зато - один против четверых. И он, кажись, без доспеха…)
- Не, бла-ародный сир, не велено. Господин аббат с живых шкуру спустит. До утра придется повременить, бла-ародный сир.
Сердце Кретьена исходило огнем. За все годы своего рыцарства он так и не научился одному - тону и образу высокородной скотины, для которой вилланы - что грязь под ногами. Вроде того саксонского рыцаря по имени Лудольф, которого обрызгал грязью ехавший на телеге крестьянин - а тот, недолго думая, взял да и отрубил виллану ногу. "Ибо был он вне себя от гнева", как рассказывал некогда граф Тибо. Кретьена страшно перекосило тогда от этой истории, и до сих пор он не выносил рыцарей именно такого типа, в который должен был сейчас перевоплотиться сам. Но что ж поделаешь, надо. Призвав на помощь бессмертные образы короля Луи, юного Жерара де Мо и еще многих, многих, - он скривился от плохо сдерживаемого гнева и слегка приподнялся в стременах.
- Как ты разговариваешь с рыцарем, ты, грязный виллан?! Да я тебя сейчас… Да ты знаешь, кто я таков?..
- Никак нет, мессир, - солдат чуть попятился, но позиции не сдал. Два мужлана переминались у него за спиной, зыркали с легким страхом. - Вы ж не представились… А у меня приказ…
- Да я - племянник графа, весь день скакал с личным порученьем насчет этого… дерьма еретического! От самого Везеле!.. И не для того скакал, чтобы всякая вилланская свинья меня, видите ли, "не пущала"!
- Нащ-щет вас не было приказано, - стойко держался честный служака. - Я ж не графу служу, ваша милость, мы в подчинении у господина аббата… А он нащ-щет вас ничего не говорил.