Этот вопрос прозвучал совершенно естественно, и Альфонс ответил сразу же, каким-то очень южанским жестом успокаивающе взмахивая рукой:
- О да, брат мой в добром здоровье. Около полугода назад Аймерик наконец принял сан…
(…Аймерик! Принял сан! О Боже ты мой, какая… несчастливая судьба!..)
И теперь пребывает вне дома, исполняя миссию Доброго Человека по поручению своего наставника. Если вы здесь задержитесь на несколько месяцев, может быть, его и встретите - до праздника Malilosa брат обещал появиться в замке. Впрочем, что это я, - спохватился эн Альфонс, - кормлю поэта разговорами… Идемте, сейчас прикажу подать вам завтрак. А Этьен, говорите, с вами приехал? Этьен Арни, filius minor?.. Странно, он же должен был еще с полгода провести на севере… Видно, и впрямь что-то важное случилось. Надо мне вас расспросить.
(А, так Этьен не ради собственного удовольствия сидел в Аррасе, где его ежеминутно могли зацапать католические власти. Это, значит, он проходил миссию вроде послушания… А вдруг он что-то не то сделал, и его изгнали? Может такое быть? И - следы плетей на спине, на его худой спине… Кто его бил, когда и за что?.. Все это очень странно и оч-чень неприятно. Эн Альфонс, конечно, чрезвычайно вежлив, на диспуте все были - само красноречие, об Аймерике и речи не идет, но… Я ведь на самом деле ничего не знаю о еретиках, подумал поэт, внутренне напрягаясь, - я не знаю, где здесь опасность. Этьен, маленький, что с тобою сделали - и кто это сделал?..)
…Кретьен наслаждался холодной зайчатиной и легким вином в малой зале, когда эн Альфонс вдруг вскочил, не окончив фразы, и склонился в глубоком поклоне в сторону дверей. Гостю, к двери сидевшему спиной, на миг показалось, что это к нему относится столь неожиданный жест почтения, и он слегка поперхнулся от изумленья. Впрочем, ошибку он осознал секунду спустя, и, выпустив из рук не до конца еще обглоданное заячье ребрышко (вот только перца не хватает…), обернулся, приподнимаясь. Двое вошли почти неслышно - (две черные тени, люди без плоти) - и теперь смотрели на них с вежественными, спокойными улыбками.
Кретьена продрало по спине сквозняком, и он едва не опрокинул скамью. Этот сквозняк он помнил. Хотя последний - и единственный - раз в жизни ощущал его двадцать лет назад.
холод, холод, дрожь, смущенье, Присутствие… Святой отец Бернар.
…Отец Бернар, едва не воскликнул он пораженно - но мгновенное наваждение прошло, и поэт увидел человека, старшего из двоих пришедших, так, как тот выглядел на самом деле. Ничего общего с аббатом Клервоским, совершенно иные черты. И одежда - не белая. Черная.
Только сейчас Кретьен понял, что вторая черная фигура, пониже - не кто иной, как Этьен. Юный катар сиял, как медный таз, лицо его можно было бы использовать вместо светильника ночной порою. Он не отводил глаз от своего спутника.
- Отец, - сказал он, обращаясь к Облаченному с такой счастливой и благоговейной дрожью в голосе, что поэт на миг почувствовал укол недовольства (…ревности? Да нет, не может быть. Пустое это все.)
- Отец, вот мессир Кретьен. (…Опять я тебе мессир?..) Скажите же нам теперь, что можете, прошу вас.
Старик приблизился, ответив приветливым кивком на поклон Альфонса. (И чего они все так с ним носятся, даже сеньор замка, и этот… дурачок несчастный, хмуро подумал Кретьен, скептически сводя тонкие брови. Сесть, что ли, им назло обратно? Развалиться на скамье, как наглый дворянин?..) Старик приблизился, улыбаясь уголками бесцветных губ, и склонил слегка голову в знак приветствия.
…Нет, знаменитый "ересиарх" Оливье вовсе не походил на аббата Бернара. Непонятно, как их вообще удалось перепутать! Разве что вино оказалось крепче, чем то мнилось на пробу… Аббат Клервоский был невысок, а этот - длинен и неимоверно худ. Худоба ясно читалась по кистям рук и впалым щекам, хотя под мешковатой одеждой и нельзя было предположить каких-либо очертаний тела. Как у статуи, которая сделана из цельного куска дерева. И кожа у него тоже цвета древесины - желтовато-смуглая, даже на вид жесткая, как пергамент. Человек-дерево, бесплотная плоть. Еще одно отличие - у отца Бернара почти не осталось волос, так что и тонзура не читалась; только над висками топорщились кустики седины. А у Оливье, несмотря на годы (сколько ему? Пятьдесят? Шестьдесят? Или у него просто нет возраста?), седая пышная шевелюра волнами спадала по плечам. И подбородок другой, не квадратный и волевой, как у бенедиктинского праведника, а острый, костлявый… Оливье двинул бровью, из глубоких теней (уж не от него ли эти тени унаследовал Этьенчик?) глянули темные, южные, почти совсем черные умные глаза.
- Рад увидеться с вами, эн Кретьен. Сын рассказал мне о вас. Я - давний ценитель вашей поэзии…
Брови Кретьена поползли вверх, он даже забыл, что хмурился. Оливье коротко рассмеялся, и смех у жуткого еретика оказался на удивление приятным.
- Что вас так поразило, господин мой? Или вы думали, что Добрые Христиане не умеют читать?
- Сам не знаю, - честно ответил Кретьен, внезапно вспоминая, как надо обратиться к этому чудному старику по всем правилам, и добавил как-то совершенно естественно: - Привет вам, Добрый Человек…
Оливье обошел стол, мягко попросил эн Альфонса:
- Может быть, друг мой, вы оставите нас ненадолго?..
Владелец замка тут же испарился, идиотски улыбаясь, будто ему сказали невесть какое восхваление. Вот это да, мельком подивился Кретьен, изо всех сил стараясь не поддаваться обаянию властного старца. Интеерсно, у них всегда так?.. И кто тут у кого в гостях, скажите на милость?.. А впрочем, что город - то норов, это не мое дело, решил он про себя, садясь напротив катарского епископа на скамью. Этьен примостился рядом со своим отцом, кажется, даже выражением лица пытаясь походить на маленького оливьерчика. Кретьен смущенно отодвинул в сторону недоеденного зайца и положил руки перед собой, замком сцепил их поверх дубовой столешницы.
- Да нет, друг мой, прошу вас, продолжайте свою трапезу… Менее всего я хотел бы вам помешать.
(Голос у него тоже - другой. У отца Бернара был - как колокол, гулкий и сильный, а у еретического епископа - хрипловатый, негромкий. Будто он когда-то где-то его сорвал. Я уже слышал такой самый голос - и даже знаю, где. Здесь, в Ломбере. "Послушайте, добрые люди, исповедание наше…" Как печально - видно, этому человеку на роду написано отнимать у меня друзей. Сначала Аймерик, а теперь… А, хватит, перестать!!)
- Я уже насытился, спасибо, Добрый Человек. (Как же, ждите, буду я чавкать и обгрызать ребрышко на глазах у людей, которые не едят мяса! Этьен в походе - это другое, это не в счет. Тогда он был просто Этьен, а сейчас он - "Один из Нас, Избранных-Служителей-Церкви"… Может, мне еще напиться, как рутьер, и сползти под стол?..) - Давайте лучше говорить. В самом деле, ведь я за этим к вам приехал.
- Отец, скажи ему, - встрял Этьен, слегка нагибаясь вперед, чтобы заглянуть своему учителю в лицо. По Кретьену он только скользнул светлым неосмысленным взглядом, будто тот был гобелен или предмет мебели. Сбоку на двоих катаров падал свет из узкого окна, и волосы юноши слегка золотились, золотел легкий пушок на его щеке и подбородке… Ну и свинья же ты, Этьен.
Всякий раз, когда он произносил слово "отец", голос его слегка дрожал. Кажется, это слово значило для него больше, чем для кого-либо. Потому что не всякий раз в человеке так ярко светится восторг… и… благоговение. Да, именно благоговение. Просто отвратительное зрелище!..
(Слушай, да ты что, одернул себя Кретьен. Какое твое дело?.. Это же его наставник. Наставников обычно любят. Перестань-ка вести себя как ревнивый виллан при виде любовника молодой жены!..)
- Этьен, сынок, не торопи меня.
- Простите, - прошептал тот, заливаясь краской. Вылитый провинившийся мальчишка.
- Да, эн Кретьен… сын рассказал мне.
- Все?..
- Не знаю, все ли. Но он сказал о цели вашего похода.
(Эх, Этьен, Этьен… Ну да ладно, пусть его. В конце концов, какая разница, кто первый успеет рассказать?..)
- Он хорошо сделал, Добрый Человек. (Ни за что не подам виду, что что-то не так. Кроме того, черный старец мне нравится. Как ни странно, он мне в самом деле нравится. Интересно, это зря - или нет?..) - Скажите, не напрасно ли я надеялся, что вы в мудрости своей поделитесь знанием со мною, который… который к нему стремится не ради корыстной цели, но ради него самого?..
Темные, умные, чуть приподнятые уголками к вискам глаза Оливье остановились на его лице, и Кретьен почувствовал легкое замешательство. Теперь Совершенный не улыбался, но казалось, что вот именно сейчас-то он и смеется. Смеется над собеседником, наворотившим столько загадочных фраз вместо короткого - "Где дорога к замку? Я хочу видеть Грааль".
- Эн Кретьен… Если вы хотите спросить, не знаю ли я, где стоит Замок Грааля, то ответ мой будет - нет, не знаю. И не знаю ни о ком, кто ответил бы вам. Стремитесь ли вы к знанию ради знания или же ради обретения цели… Но надеялись вы - нет, не напрасно, - старик резко и бесшумно встал, за ним, как зачарованный, тут же поднялся ошеломленный Этьен. - В Ломбере хранится много книг, принадлежащих нашей церкви. Идемте сейчас в библиотеку. Нам есть что сказать друг другу.
5
- …Эй, Кретьен… Ты спишь?..
Сплю, хотел ответить Кретьен сердито, но не смог. Открыл глаза, повернул лицо к товарищу. Этьен выпростал из-под плаща руку и теперь опирался на локоть, приподнимаясь на груде сухой листвы. Лес, теплый темный лес их первой ночевки после отъезда из Ломбера, мягко шумел в высоте. Тысячи шорохов скользили понизу, прятались в остывающих углях потухшего костерка. Где-то неподалеку в темноте переступил с ноги на ногу Морель и вздохнул почти по-человечески.
- Ну, что тебе надобно… Решил проповедь прочитать?..
- Нет… Кретьен, - седло, на которое юноша опирался локтем, тихо скрипнуло. Из-за высокой луки не разглядеть Этьенова лица. - Не проповедь… Я хотел спросить. Можно?..
- Что такое? (Этьенет, едва не прибавил Кретьен, но удержал это слово при себе. Ему было больно от тревоги и… еще от всего разного. Но этим именем он не назвал бы друга и под страхом смерти… пока.)
- Ты не… ну, не удивился, что я так отношусь… к своему отцу?.. Что я все время в Ломбере…ну, не отходил от него?.. Как будто кроме него там никого нет…
- Да чего там. Он же твой наставник… Кроме того, вы, наверное, давно не виделись.
- Дело не в том… Ну, и в этом, конечно, тоже… Просто, понимаешь, Кретьен, он - мой единственный отец. Другого у меня никогда не было. По крайней мере, я о нем ничего не знаю. Мама… она тоже не знала ничего наверняка.
(Вот оно что. Ты бастардик. Это бывает. Интересно, если бы ты сказал мне, что ты - сын короля Иерусалимского, это показалось бы мне столь же маловажным? Или я бы все же почувствовал к тебе нечто новое?)
Этьен помолчал, прислушиваясь к дыханию друга, словно ожидая, когда же тот вскричит в негодованье или с отвращением фыркнет. Но никакой реакции не последовало, и тот с шумом перевел дух. Только тогда Кретьен понял, что ему, кажется, открыли некую постыдную тайну.
- Ну, вот… - хорошо, что в темноте не видно, как Этьен покраснел. А он покраснел, это можно было сказать просто по звукам голоса. Если бы не страх, что он может замолчать, Кретьен бы его, наверное, обнял. Но сдерживал себя и лежал неподвижно, боясь спугнуть.
- Ну, вот поэтому… А кроме того, я обязан отцу многим… всем. Он меня спас однажды от смерти. И еще… от разных вещей. И возился со мной, лечил, учил. Оливье, он мне… и отец, и мать, и священник.
(А, вот, значит, как. Что же тогда случилось, как я теперь могу это узнать? Кто и за что бил и мучил тебя, Этьенет, из какой гибельной темницы тебя вытащил властный старик с сухими, как дерево, горячими руками, как он отогревал тебя и таскал повсюду за собой, делая из тебя того тихого фанатика, который ты есть сейчас?.. Я хотел бы знать - но не спрошу сам. И не надо, не говори больше. Лучше… прости меня, ладно?)
- Я про это… не люблю рассказывать. Но если ты хочешь…
- Нет, не хочу.
- Тогда… давай спать.
Кретьен помолчал. Что-то сдавливало ему горло изнутри. Наконец он сделал над собой усилие и спросил, и голос его прозвучал неестественно бодро:
- А что твой отец говорит… насчет Камелота?.. Ну, того, что ты там жил и что-то не успел доделать?.. Он в это верит?
- Не знаю… Я ему про это не расскау-уаау… - речь Этьена прервал длинный зевок. - Не рассказывал. Давай спать.
- Ага. Доброй ночи.
Этьен ровно задышал через мгновение (тот тоже быстро засыпал… И спал тихо, как мышка… И просыпался от малейшего шороха.) Не пробуя даже повернуться на бок - а то седло под головою скрипнет - Кретьен лежал на спине, глядя в рисунок черных листьев на фоне прозрачно-черного свода, и думал. Думал, думал, думал сквозь накатывающие волны горячего прилива радости. Как они тому ни мешали, подминая его под себя.
В Ломбере они провели четыре дня. Самые полезные четыре дня за всю Кретьенову жизнь. Только вот Этьена жаль, у него не сбылась надежда, в которую он вложил много своей души. Надежда на то, что неотразимый его отец, великий катарский епископ Оливье все же сделает то, что не под силу сыну, и обратит-таки Кретьена в истинную веру.
Ох, как же Этьен этого хотел!.. Он в мыслях своих уже видел их с Кретьеном странствующими священниками-Совершенными, теми, что по обычаю ходят всегда вместе, не разлучаясь; как старший из них воздействует на души людские несравненными стихами, обратив свой дар на службу Господу, а он, смиренный проповедник, после этого ведет горячие речи, толкуя строки Святого Писания толпе восхищенных слушателей… И все замки открывают пред ними свои ворота, и чистота и святость их путей освещает их лица, бледные одухотворенные лица, огнем Спасения… Они стали бы братьями, они были бы всегда вместе. Они бы оба спаслись.
…Но увы ему, увы!.. Кретьен упорно не хотел дискутировать на богословские темы. Уныло прослушал пару Оливьерских комментариев на тему того, что "Все, что в мире, похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего… И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребудет вовек", и что там еще написал Иоанн Богослов в своем Послании. Ответил цитатою из Павла - что "Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь - Церковь, потому что мы - члены тела Его, от плоти Его и костей", и что-то насчет благости праведного брака - оттуда же… Поспорили они немножко, под исполненные бешеной надежды ("Ну, отец мой, прошу вас… Еще чуть-чуть…") взгляды Этьена, который вмешиваться не смел. А потом Кретьен улыбнулся, раскланялся и воззвал: "Добрый Человек, так можно долго развлекаться, и познания ваши и веру я чту… Но, может быть, вернемся к делу?.. Так что вы говорили про Остров Аваллон? И про тот замок Тальесина?.. Манавейддан, значит, и Придери знают об этом? Жуткие все же имена у этих валлийцев…"
И епископ, как ни в чем не бывало, продолжил толковать легенду, переворачивая страницы огромной книги, прикованной к стене цепью, как злая собака или опасный узник. Это была "литературная новинка", роман Васа, всего лет десять как законченный. На французском, но Оливье хоть бы что - он, хоть и окситанец, знал и ойль, и ок, и благородную латынь, и греческий, и еще почему-то немецкий… Конечно, Вас походил на монмутца Гальфрида, землячеством с которым так гордился, помнится, рыжий Гюи - но и отличался тако же. Уж очень у Гальфрида Артур прост - военный вождь, щедрый король, и все тут - даже на мессира Анри смахивает отчасти… Сначала он юн, потом растет, стареет - как всякий человек. А у Васа - немножко другой образ, ближе к Кретьеновскому: мудрый правитель, седой, но могучий, само благородство, первый среди равных за Круглым Столом… Да, у Васа же был Круглый стол! И вполне похожий на настоящий, как заметили друг другу Кретьен с Этьеном, перемигнувшись через склоненную голову Оливье. Зрением, кстати, Оливье отличался превосходным, не то что Кретьен, который щурился и пригибался низко к листу. И они продолжали говорить о своем, будто может быть на свете что-то важнее, чем обращение в истинную веру, чем спасение живой души!.. Когда же поздно вечером, оставшись наедине, Этьен осмелился спросить своего сурового наставника, не собирается ли он все же поднапрячься и обратить Кретьена ("Ведь он же - совсем наш… Правда же, отец?"), тот отвечал туманно, качая головой в такт своим каким-то непонятным мыслям:
- Никого никогда не стоит ни в чем убеждать, сынок. Не человек обращает, но Дух Святой, Утешитель. Мы можем только просить Его о помощи… А кроме того, - добавил он странно, накручивая на палец длинную седую прядь, - может быть, эн Кретьену этого и не надобно. Сдается мне, у него и без того все есть.
Этьен не понял отцовских слов. Не понял, как ни пытался. Как может все быть у несчастного католика, до сих пор пребывающего во тьме бесовских наваждений и заблуждений?.. Отцу-то все равно, спасется этот негодяй или нет, ему Кретьен - всего-навсего один из многих случайных собеседников… А вовсе не единственный друг, без которого и Чистая Жизнь Духа - не в радость!
Но что ж тут поделаешь. Пришлось Этьену смириться с тем, что его друг - тот, кто он есть. Пришлось удоволиться тем, что Оливье разрешил ему оставить на время все долги Послушания, вообще покинуть Лангедок, да и Фландрию оставить - ради Похода. Потому что теперь путь двоих лежал в Бретань, не в Малую, франкскую - нет, в Бретань Артура, Бретань Камелота, Бретань - увы и ах - Плантагенетов. Отплывать было удобнее всего, как это ни смешно, из Фландрии, или из Бретани же, иначе именуемой Арморикой, проделав полпути по собственному следу, - а дальше - все места Кретьеновских романов, которые предстояло наконец-то увидеть воочью: Канторбир, Винчестер, Карадиган… И - остров Аваллон, остров туманов, остров Евангелиста Логрского… Как говорил Гвидно - земной рай, где пребывают души павших героев. А может, и не души - нет смерти в этом зачарованном краю… А у Васа, в "Романе о Бруте" - и более того: просто островок на реке Бру, среди длинных болот Сомерсетшира, недалеко от аббатства Иосифа. Но в тех краях и стоит чудесная церковь, якобы не построенная руками человека, а явившаяся сама, Господним повелением. (На этом месте разговора, когда Оливье, склонившись, водил тонким пальцем по странице гластонберийского манускрипта, Кретьен слегка вздрогнул, дернулось пламя свечки. Смятение друга заметил Этьен, сидевший совсем близко к нему, но спросить не решился. И хорошо - Кретьену не хотелось признавать, что на миг ему стало очень страшно. Он увидел опять - гладкие стены из прекрасного серого камня, стены сплошь, часовню без окон и дверей… И то, как ему открыли дверь. И то, как невыносимо больно было - смотреть…