Но уже в следующее мгновение он ясно понял, что хочет этого вновь. Более того - что это единственное, чего он на самом деле хочет. И теперь я бы уже смог разглядеть, подумалось вскользь, пока Кретьен, прищурившись, смотрел на расплывающееся пламя свечи.
- Постойте, мессир Оливье… А кто автор?.. Кто это написал?..
- Кажется, у книги несколько авторов. Вот здесь - от Жозефа, сына Иосифа - явственно один стиль, очень поэтичный. А в начале, где об Аббатстве - кто-то другой… Тамошние цистерцианские монахи, я думаю. Видите, на первой странице:
"Многое из того взято и переложено из латинской книги, хранящейся в святом доме на острове Аваллон в сердце Опасных Болот, близ гробницы Короля Былого и Грядущего, а тако же Королевы его, на языке тех мест Белой Тенью называемой…"
- Как же все сложно… И как это совместить?.. Я узнаю многое, но все - какие-то кусочки, и, видит Бог, они не складываются в единую мозаику. Понимаете, я узнаю этот сосуд, но, прости Господи, узнаю и замок о четырех углах… Тот, вы помните:
"Совершенно, о, совершенно место мое в Каэр Сидди:
Ни недуг, ни годы не тронут пребывшего там…
Манавиддан и Придери знают, о чем я пою.
Омывает углы его вода океана,
И весна плодоносная вечно над ним царит,
И слаще вина покажется там напиток…"
- Ну, Каэр Сидди, Волшебная Крепость… Это, конечно, да, - вмешался доселе молчавший Этьен - самый тихий из троих. - Но она же - нехристианское место. Я бы не думал, что душа может стремиться к чему-то, что не от Духа. Давайте лучше снова про рыцарей читать…
- Она же - Каэр Видир, Стеклянная Крепость. Дети, - Оливье всякий раз, когда сильно волновался, называл обоих собеседников так, и Кретьен не решался его поправить. - Дети, вы помните - turrum vitream in medio mare…
- Стеклянная башня посреди моря? - удивленно перевел Кретьен. - Что это, откуда?..
- Это Нэнниус, четыреста лет назад. И уже тогда - там же, далее - он писал о молчащих белых людях крепости, которые не отвечают на чужие вопросы… Как те, что не ответили твоему, Кретьен, Персевалю.
- Они только сами их… задают, - пробормотал поэт, двигая плечом. Тот, белый, что на берегу, так и не ответил ни на что. Он только спрашивал… И другой, который отворил дверь в часовню. "Кто ты?" "Кто твои спутники?" "Почему ты плачешь?.." "Что ты видел?.." "Чего ты хочешь?"… И самое странное, что им невозможно не ответить… Или солгать.
Странно, он же его читал, этого Нэнниуса. В Париже еще. Даже наизусть учил - "Добрых радетель трудов, учитель с пленительной речью…" (Ха, интересно, это он не про Оливье? Впрочем, нет - там дальше "Радость тебе и почет в католической Церкви святой…") Читал, читал, а про башню не заметил. Запомнил только про мальчика Мерлина, когда его кровью хотели окропить подножие крепости, а тот пошел пророчествовать и перепророчествовал всех прорицателей… И еще - про жуткие дива: про алтарь, висящий в воздухе, про могилу, которую нельзя измерить, про яму Flatio Venti, из которой дует холодный ветер из-под земли. Помнится, когда он зимой валялся в лихорадке, - "Ну и кашляет ваша утроба, кума" - а Гвидно поил его какой-то травяной дрянью, - по ночам ему казалось, что эта самая яма разверзлась непосредственно у него в комнате и дует, дует… В бреду чего только не привидится. Яма ямой, а вот башни - не запомнил…
- А что до христианства, так вспомни, куда заплыл святой Брендан, - заметил он Этьену, сбрасывая оцепенение и подхватывая нить разговора. Помнишь, в "Navigatio Sancti Brendani" они заплыли на остров, где их приняли двадцать четыре монаха, которые жили посреди моря, и Господь Сам посылал им пищу прямо с небес… Прямо как манну - Моисею!
Этьен заметно сморщился. Ни Моисей со своей манной, ни монахи посреди моря его явно не порадовали. Он уже открыл было рот, чтобы высказаться насчет ветхозаветного Бога, но Оливье поднял ладонь, и юноша прикусил язычок.
- Сын мой, не время. Ты не на диспуте.
- Хорошо, отец…
- Знаете, мессиры, - Кретьен внезапно поднялся, - кажется, я слегка перегрелся головой, как на солнце в Сирии. Не могу больше думать о сосудах для гостий и о фонтанах Вечной Юности. В каком, вы говорите, возрасте эта вода сохраняет человека?
- Тридцать и три.
- Мне на полтора года больше. И поэтому я больше не могу и пойду спать. Мне надо… совместить все это у себя в голове. Замок, башню, реку и океан, или это вообще - лес, и чашу для гостий, и голову на блюде, и то, при чем же тут все-таки путь христианина… И если ни при чем, почему я видел там знак алого креста. Кровью его нарисовал Иосиф или просто я переглядел на тамплиеров. И при чем здесь - нечего, Этьен, раздувать ноздри раньше времени - Причастие, да, именно Причастие, Святые Дары. Я католик, и ты об этом прекрасно знаешь. Спокойной ночи.
- Постой, сынок, - тихо, вовсе не властно попросил Оливье - и именно эта нотка в его голосе побудила Кретьена обернуться от дверей. - Подожди немного.
- Да, мессир?..
- Я, кажется, знаю, в чем здесь загадка.
- И…?
- Все меняется, - тихо, очень задумчиво сказал катарский епископ, снова, как обычно в раздумье, крутя длинную седую прядь. - Но у мира земного всегда есть центр, то место, где он связан с миром небесным. И в разные времена люди знают об этом месте часть правды - ту, что они видят в силу своего разумения.
- То есть вы хотите сказать…
- Есть такая восточная присказка. Однажды к трем слепым мудецам привели зверя огромного, слона. Ты знаешь, как выглядит слон, Этьен?..
- К-кажется… знаю. У него нет колен… И нос у него до земли, и он может им удушить даже дракона… А еще он не может размножаться плотски, что с его стороны очень правильно. Так?..
- Не совсем, но не это важно. Те трое мудрецов слона никогда не видели. Одному дали пощупать его хвост, другому - длинное рыло, а третьему - огромную ногу. Потом их спросили, что же такое есть слон. И первый сказал, что это - длинное лохматое вервие, второй - что это толстая змея, а третий назвал слоном огромную колонну. Кто же из них был неправ?..
- Думаю, Добрый Человек, я понял вас правильно, - медленно ответил Кретьен, обводя туманящимся взглядом сумрачный полуподвальный зал. - Благодарю за урок. Мудрецам нужно было поговорить друг с другом и попытаться совместить то, что они знали, коль уж они не могли прозреть.
Оливье улыбнулся. Вот, внезапно озарило Кретьена, вот чем он безумно похож на отца Бернара - выражениями лица, холодноватой святостью черт. О Боже мой, отец Бернар, а вдруг я - пропал?.. Вдруг я грешу против Церкви, против чего вы предупреждали мальчишку-крестоносца много лет назад, и теперь мне должны бы зачесться те два года в темнице, что вы отсрочили тогда?..
Но взгляд его пал на задумчивое лицо Этьена, в свечном золотистом свете бывшее совсем детским и задумчивым - как он, опираясь локтями на стол, пользуясь случаем, бегал глазами по строчкам оставленной отцом книги… "Заповедь новую даю вам: да любите друг друга…" Может быть, я и неправ - во всем, кроме этого. Прости, Господи, всех на свете еретиков. Я ничего не понимаю и не знаю сам, я слепой, но мне кажется, что сквозь веки все же видно, где Солнце.
- И еще… Вам больше не стоит говорить с Добрыми Людьми о своем поиске. Хотя иные из них и служат тому же, чему и вы, они не знают более вашего. Из тех, кто ведом лично мне, более вашего не знает никто. Только потеряете время, тем более что, как я посмотрю, вам знание нужно не только затем, чтобы свой роман дописать…
- А тот, кто… написал эту книгу?..
- Бог весть, что знает он и жив ли он еще меж людьми. Если хотите, я подарю вам ее - она не здешняя. Моя. Видите, не прикована цепью.
То и дело старец переходил от простого обращения - к почтительному. Вот и сейчас он встал, держа фолиант высохшими руками, и протянул его вперед с легким поклоном. Кретьен слегка шарахнулся.
- Нет, благодарю вас… Это слишком ценный дар. (А я не хочу быть связан с тобой никаким долгом, едва не прибавил он - но сдержался. Господи, откуда у катара - книга из цистерцианского, бернардитского аббатства?..) Лучше… лучше мне самому поехать прямо туда. И поговорить… с другими слепыми мудрецами.
- Как знать, может быть, среди них окажется хоть один зрячий. Доброй вам ночи, эн Кретьен.
- Отец… а я могу?.. - голос Этьена, о котором на миг все забыли, прозвучал как из глубины колодца. - Я… хотел бы тоже поехать. Если я не нужен здесь… вам и нашей Церкви.
Оливье взглянул на него с легкой усмешкой. Они стояли уже у выхода из книгохранилища, и катарский епископ вертел в руке тяжеленный черный ключ на цепочке. Ключ, безоговорочно переданный сеньором Альфонсом старому священнику на хранение.
- Этьен, мальчик… Я знаю, если бы я сказал - нет, ты бы остался. Так?..
Кретьен сжался, как улитка, которую ткнули иглой. Друг бросил на него один только взгляд - в темноте бы не разглядеть, но свечку держал Этьен, и поэту привиделось в его взгляде… то же, что у оленя в глазах, когда он оборачивается взглянуть на загоняющих псов. Эх, мессир Анри, далекая, безумно чужая теперь Шампань… Как он поклялся тогда, в бешенстве шпоря коня: "Не брошу гона, пока у меня остается еще хоть одна собака!" Кабан тогда только что прикончил клыками двух его любимых гончих. И Ален, маленький взлохмаченный паж в желто-синей накидке, сжался в седле в предчувствии новой дикой скачки… неужели это был я?..
…Этьен повесил голову, волосы его казались совсем темными в темноте (А, Этьенет ло Рос…)
- Да, отец мой, конечно же… Я бы остался. Я должен теперь вернуться в Аррас - или я еще нужен вам здесь?..
- Последнее время, - голос Оливье стал необыкновенно мягким, даже легкая хрипотца ушла, - последнее время я размышлял, не сократить ли тебе срок послушания. По-моему, ты уже достаточно отрешился от всего мирского и достоин принять Утешение. Я собирался послать тебя с миссией… вместе с моим Старшим Сыном.
- Отец… Будет так, как вы скажете.
(Нет никакого Камелота. Я его придумал, придумал, наслушавшись сказок Гвидно и начитавшись всякой кельтской всячины. Я сам помню, как менял имена на более благозвучные. И что ему замок, виденный во сне, соперник ли он огромной, могучей… всевластной над этим человеком церкви?..)
- Ничего, Этьен, - слова казались ему отстраненными, будто исходили из чьего-то чужого горла. - Ты делай так, как считаешь должным. Я… очень благодарен тебе за помощь. И вам тоже, мессир Оливье.
- Этьен, сын мой, я думаю, ты примешь консоламентум на следующий же праздник… После того, как вернешься из странствия. Разузнав все, что хочешь. Мессир Кретьен, я и сам бы поехал с вами, да только я уже не ищу дорог…
И несколько минут катарский епископ стоял прямо, неразличимая черная тень вне свечного круга - отрешенный еретик, мечтающий теперь только о мученической смерти, жутковатый старец почти без плоти - и слушал, как рядом в темноте оглушительно стучит сердце его юного сына.
(А наш дом, если нет у нас дома на земле, может быть, наш дом - там. Я только хотел бы увидеть город опять. Назови это служением, назови это влюбленностью, я сам не хочу искать имен. Если это все - только гордыня, то убей меня, Господи, убей меня сейчас, и не дай мне… лишиться Тебя.)
- Мессир Кретьен, - (нельзя докричаться через реку, но мы по одну сторону потока, и я могу слышать тебя) - послушайте… Давайте выедем завтра на рассвете. Когда протрубят зарю. Я не хотел бы терять времени. Хотя и ненавижу рано вставать…
- "Если потеряли вы молитвенник…
Если проиграли в кости четки вы,
Попытатесь "Патер ностер" вызубрить
И ступайте в Христиане Добрые…" -
(А как еще прикажете бороться с обращением "мессир"? Не бить же его по голове каждый раз, тем более что им и защищаться-то запрещено, бедолагам!)
- Постыдись хоть моего отца, ты… негодяй!..
- Ну, хорошо. Так значит, завтра на рассвете.
Глава 3. Персеваль
…И между пустынных скал
Он на землю пал и в тоске вскричал:
- А, проклят будь, мой бесплодный путь,
Что навеки мне сердце связал!
После стольких ран лишь позор мне дан,
Нет презренней меня среди христиан,
Не забыть ли мне о святой стране,
Где и ветр как причастие пьян?
А, видел я светлый зал,
Где Грааль сиял, чудеса являл,
Но сколько б я ни страдал,
Мне вернуться Господь заказал.
Сам замка лорд предо мной страдал,
Гостию едал, исцеленья ждал,
И не подвига - только слова лишь,
Я ж и в слове ему отказал.Сколько тщетных слов мной растрачено -
Не за все ль еще мне заплачено?
Сколько тщетных дней мне отмеряно -
Но вернется ль один, мной потеряный?Увы вам, земли без воздуха,
Увы мне, поиск без роздыха.
Срастется ль то, что разорвано,
Исцелится ль то, что изранено?
Лишь умелой рукой будет собрано,
Только чистой рукою исправлено.
Мне же было б дороже золота
Съединить то, что мною расколото.
Что содеяно, то содеяно,
Что взросло, значит, было посеяно,
Но, с добром человечьим несхожее,
Велико милосердие Божие.Я в разных краях блуждал,
В битвы я вступал, и в лесах плутал,
Лишь пути назад, в светлый Монсальват,
Вновь Господь обрести мне не дал.
Где только я не бывал,
В кельях я живал, в замках ночевал,
Но лишь Грааль, о моя печаль,
Сердцу жизнь в тех скитаньях давал.
Теперь я сир, и не мил мне мир,
Сердцем стал я наг, в нем молитвы нет,
Кроме сей одной - чтоб в тюрьме земной
Не причастным стать - хоть узреть тот свет.…Мне же было б дороже золота
Съединить то, что мною расколото.
Только мудрой рукою отмеряно,
В землю вылито золотС вино.
Упасется ль тот, кто потерян был,
Кто исправит то, в чем виновен он?
Чтобы стало явным - сокрытое,
Чтобы стало ясным - забытое.
Что разбито - срастается,
Что блаженно - то прежним останется.
Ведь, с добром человечьим несхожее,
Велико милосердие Божие…***
"…Но Персеваль в печали был,
Что Бога сильно оскорбил;
Он пред отшельником в смятенье
В слезах повергся на колени.
Смиренно руки он сложил
И наставления просил,
Большую в том нужду имея.
И праведник, его жалея,
В грехах покаяться велел:
Без исповеди он не смел
Дать Персевалю отпущенье,
В грехах ему судить прощенье…"(Кретьен де Труа, "Персеваль")
1
…Наверное, придется заехать в Труа, хотя это вовсе не по пути. Попросить, как ни жаль, денег у мессира Анри. Плыть, кстати, можно и из Бретани, но на корабль в любом случае нужны деньги. Если, конечно, не наняться гребцом.
И не то что бы Кретьену так уж не хотелось наниматься гребцом… Ему, признаться, последнее время стало безразлично - гребец ли он, или рыцарь, или модная знаменитость, великий поэт. Сейчас он был настолько самим собой, что ничто не могло этому помешать. Просто… Он хотел еще раз заехать в Шампань. Хотел увидеть графский замок, и мощеные улочки Труа, и церковь Сен-Жан-дю-Марше, в которой Этьенет когда-то пристал с вопросом к священнику, и серые воды Сены - и Анри. И… ее, ту, от которой он уехал. Кретьен бы рассказал ей обо всем, она бы назвала его - Наив, и благословила бы в дорогу. И даже если после этого они никогда не увидятся более, все стало бы хорошо.
У Этьена-то деньги были. Ему их дал Оливье - из общинных сумм, немало удивив тем обоих пилигримов, - причем довольно много, наверное, около десяти серебряных марок. Суммы хватило бы на обоих друзей, чтобы раза два переплыть Ла-Манш туда и обратно; но Кретьен, который прекрасно об этом знал, однако собирался умалчивать это откровение - для того, чтобы завернуть с дороги в Труа, вовсе не по пути - требовалась объективная причина.
С собою, кроме одежды и вещей повседневной надобности, поэт вез кольчугу. И меч, его длинный рыцарский меч, оставался у пояса.
В лесу близ города Альби двое странников напоролись на разбойников. Тех было человек десять, и драться казалось бесполезным - тем более что Кретьен был без доспеха, а Этьену и вовсе запрещало драться его послушание. А что же тут поделаешь?..
Этьен гордо выпрямился, раздувая ноздри, и рек:
- Вы осмелитесь поднять руку на Доброго Человека?..
Главный из разбойников, рутьер с рябью оспы на щеках, виновато переминался с ноги на ногу, но поводьев Этьенова коня не отпустил. Понятно, неловко ему, конечно, да и катары - люди почитаемые, однако есть-то надо… Юноша некоторое время смотрел сверху вниз, ноздри его трепетали. Кажется, ему очень хотелось рутьера двинуть между глаз, невзирая на последствия… Кретьен внезапно понял, почему Этьену необходим, просто обязателен таковой обет - не причинять вреда. Потому что он очень легко теряет голову.
- Хей, возьмите, - сказал он негромко, удивляясь сам себе, и отцепил кошель от пояса. Деньги обоих друзей находились при нем по обоюдной договоренности; и кожаный мешочек упал в пыль, прибитую недавним летним дождем.
Один из разбойников нагнулся, удивленно взвесил кошель на ладони, заглянул внутрь. Присвистнул.
- А теперь дайте нам проехать, добрые люди, - сказал Кретьен так же негромко, в ушах у него, как молоточки, стучала прилившая кровь. - Больше у нас денег нет, это правда, а дело не терпит отлагательства.
Главный изумленно посторонился, сошел с пути. Этьенов конь, помотав головой, пошел вперед, нервно подрагивая гладкой шкурой. Этьен посмотрел на друга безумными глазами - "Ты что, спятил? Зачем ты это сделал?", но ни слова не сказал.
Они проехали совсем немного, когда вдруг сзади резанул слух долгий свист. Кретьен осадил коня, рука непроизвольно скользнула к рукояти. Что, им мало?.. Треклятые рутьеры, может, им еще и лошади понравились?..
Но догнавший их человек был безоружен и казался скорее растерянным, чем агрессивным. Отдуваясь, он протрусил к Кретьенову стремени и сунул ему снизу вверх на колени что-то темное, от чего поэт сначала брезгливо отдернулся, не успев разглядеть, что это за штука. Разбойник - тщедушный непримечательный парень лет восемнадцати - умелся обратно, пробормотав что-то нечленораздельное, и Кретьен, рассмотрев вещицу, понял, что это его кошелек. Захватанный, влажноватый от касания многих пальцев. В мешочке что-то позвякивало.
- Ничего себе! Он что, деньги тебе вернул?..
Внутри оказалось немного мелочи. Хватит раза три заплатить за постой.
- Ну… да, слегка.
- То есть как это - слегка?..
- Так, мелочь. Наверное, решили, что нехорошо оставлять нас уж совсем без гроша.
- Это потому, что мы - Добрые Люди, - горделиво отозвался Этьен, подьезжая ближе и заглядывая другу через плечо. Бледные монетки лунно поблескивали в угасающем закатном свете. - Нечестия не хватило начисто нищих Христовых грабить…