Этого Джианнита не могла выдержать. Она вовсе не чужая. Она ее крестовая сестра, Джианнита из Диаманте, которая приезжала сюда двенадцать лет назад с донной Элизой. Разве она их забыла? Разве она не помнит, что они поделили пополам гранату?
Синьорина не слушала ее слов.
- Что вчера случилось в четыре часа? - повторила она в сильном волнении.
- Я получила в этот час повеление от Господа ехать к тебе, крестовая сестрица! - сказала Джианнита.
Синьорина с удивлением взглянула на нее.
- Пойдем ко мне! - сказала она, беспокоясь, что слуга может услышать то, что хочет передать ей Джианнита.
Они прошли много комнат и, наконец, остановились. Тут синьорина так быстро обернулась к Джианните, что та даже испугалась.
- Говори скорее! - сказала она. - Не мучай меня, говори все сейчас же!
Она была одного роста с Джианнитой, но совсем не похожа на нее. Она была гораздо стройнее, но, несмотря на свое светское воспитание, казалась более дикой и неукротимой, чем деревенская девушка. Все ее чувства ясно выражались на ее лице. Впрочем, она и не старалась скрывать их.
Джианнита была так поражена ее порывом, что не сразу смогла ответить.
Тут ее крестовая сестра в отчаянии заломила руки за голову, и слова быстро полились с ее губ. Она говорила, что знает, что Джианнита послана Богом возвестить ей новое несчастье. Бог ненавидит ее, она знает это!
Джианнита всплеснула руками: Бог ненавидит ее! Да совсем напротив!
- Да, да, - говорила синьорина Пальмери. - Это так. - И, словно боясь в глубине души услышать весть, принесенную Джианнитой, она продолжала говорить. Она не давала ей произнести ни слова и сейчас же перебивала ее. Она казалась так напуганной всем, что произошло за последние дни, что совершенно не могла владеть собой.
Джианнита, конечно, понимает, что Бог должен ненавидеть ее, говорила она. Она совершила такой ужасный поступок. Она покинула своего отца, предала его! Ведь Джианнита знает четвертую заповедь. Вдруг она перебила себя новым быстрым вопросом. Почему она не говорит, что она хочет ей сообщить? Она не ждет ничего хорошего! Она готова ко всему!
Но бедной Джианните никак не удавалось вставить слова, потому что, как только она собиралась заговорить, синьорина снова пугалась и перебивала ее. Она рассказывала свою историю, словно хотела умолить Джианниту не быть к ней слишком суровой.
Джианнита не должна думать, что все ее несчастье в том, что у нее не будет больше собственного экипажа и ложи в театре, красивых нарядов, слуг и богатого дома. И не в том дело, что она потеряла всех друзей и теперь не знает, где ей искать приюта. И не таким еще несчастьем было, что она от стыда не смеет поднять ни на кого глаз.
Было еще что-то гораздо худшее.
Она села и помолчала несколько минут, раскачиваясь взад и вперед словно в безысходной тоске. Но, когда Джианнитта хотела заговорить, она перебила ее.
Джианнита не может себе даже представить, как сильно любил ее отец. Она жила, окруженная блеском и роскошью, как принцесса.
Сама же она ничего не сделала для него и только предоставляла ему придумывать всевозможные удовольствия, чтобы порадовать ее. Для нее не было даже жертвы, что она не вышла замуж, потому что она никого не любила, кроме отца, и их дом был богаче и великолепнее всех других.
Но однажды отец пришел и сказал ей:
- Меня хотят арестовать. Распустили слух, что я растратил чужие деньги. Но это неправда! - Она поверила ему и помогла ему укрыться от карабинеров. И они безуспешно искали его в Катании, на Этне и по всей Сицилии.
Но, когда полиция не могла найти кавальере Пальмери, народ начал говорить: "Он знатный господин, и власти помогают ему, иначе его давно бы нашли".
И тогда префект Катании пришел к синьорине Пальмери. Она приняла его улыбаясь, а префект вел себя, словно он пришел поболтать о розах и хорошей погоде. Потом он вдруг сказал:
- Хотите, синьорина, взглянуть на эти бумажки? Хотите прочитать это письмецо? И, может быть, вы обратите внимание на подпись? - Она начала читать. И что же она увидала? ее отец не был невинен, ее отец растратил чужие деньги.
По уходе префекта она отправилась к отцу.
- Ты виноват, - сказала она ему. - Ты можешь делать, что хочешь, но я не могу тебе больше помогать! - Ах, она сама не знала, что говорила. Она всегда была такой гордой. Она не могла перенести, чтобы ее имя было покрыто позором. У нее даже мелькнула мысль, что ее отцу лучше бы было умереть. Может быть, она даже сказала ему это. Она не помнит хорошо, что она тогда наговорила.
Но с той минуты Бог покинул ее. Произошли ужасные вещи, ее отец поверил ее словам. Он пошел и отдал себя в руки судей. И с тех пор, как он заключен в тюрьму, он не хочет ее больше видеть. Он не отвечал на ее письма, а когда она посылала ему пищу, он отсылал ее нетронутой назад. Это было ужаснее всего. Казалось, он думает, что она хочет отравить его.
Она с таким страхом смотрела на Джианниту, словно ждала себе смертного приговора.
- Почему ты не говоришь, о чем ты должна сообщить мне? - воскликнула она. - Ты убиваешь меня!
Но она никак не могла заставить себя замолчать.
- Ты должна знать, - продолжала она, - что дворец этот продан и владелец сдал его одной богатой англичанке, которая хочет переехать в него сегодня. Некоторые ее вещи привезли уже вчера, и среди них есть изображение Христа-младенца.
- Я увидала его, Джианиита, проходя через переднюю. Его вынули из дорожного чемодана и положили на пол. У него был такой непривлекательный вид, что никому не приходило в голову позаботиться о нем. Корона на нем была смята, пелены грязные, а все маленькие украшения, покрывавшие его, заржавели и попортились. Увидя его лежащим на полу, я его подняла, отнесла в комнату и поставила на стол. И в это время я подумала обратиться к нему за утешением. Я опустилась перед ним на колени и долго молилась. - Помоги мне в моем большем горе, - просила я младенца Христа.
- Пока я молилась, мне казалось, что изображение хочет мне что-то ответить. Я подняла голову, но младенец был нем и неподвижен по-прежнему. В эту минуту начали бить часы. Они пробили четыре раза, и казалось, что они произнесли четыре слова. Мне казалось, что младенец Христос четыре раза ответил мне на мою молитву.
- Это придало мне мужества, Джианнита, и я поехала сегодня в суд повидаться с отцом. Но он ни разу не взглянул на меня, пока стоял перед судьями.
- Я выбрала минуту, когда его вели обратно, и в одном из узких коридоров бросилась перед ним на колени.
- Джианнита, он велел солдатам вывести меня и не сказал мне ни одного слова!
Разве ты не видишь теперь, что Бог ненавидит меня. Когда я услыхала, что ты говоришь о четырех часах вчерашнего дня, я так испугалась. "Младенед Христос посылает мне новое несчастье, - подумала я. - Он ненавидит меня, потому что я предала своего отца!"
Сказав это, она наконец, замолчала и, затаив дыхание, ждала, что ей скажет Джианнита.
И Джианнита рассказала ей, как было дело.
- Послушай, разве это не чудо? - сказала она в заключение. - Я не была двенадцать лет в Катании и вдруг совершенно неожиданно приезжаю сюда сегодня. Я ни о чем не знала, но, выйдя на улицу, сейчас же узнаю о твоем несчастье. - Бог послал меня, - сказала я себе. - Он призвал меня помочь моей крестовой сестре.
Взгляды синьорины Пальмери с тревожным вопросом обратились на нее. Вот теперь будет нанесен новый удар. Она собрала все свое мужество, чтобы выдержать его.
- Что ты хочешь, чтобы я теперь сделала для тебя, крестовая сестрица? - спросила Джианнита. - Знаешь, о чем я думала, идя по улице? Я спрошу у нее, не хочет ли она поехать со мной в Диаманте, думала я. Я знаю один старый дом, в котором можно жить дешево. Я буду шить и вышивать, и этого нам хватить, чтобы прожить. Когда я шла по улице, мне казалось, что это должно устроиться; но теперь я понимаю, что это невозможно. Ты привыкла к другой жизни; но, скажи, может быть, я что-нибудь могу сделать для тебя. Ты не должна отталкивать меня, потому что меня послал Бог.
Синьорина наклонилась к Джианните.
- Ну, - сказала она в страхе.
- Ты должна позволить мне сделать для тебя все, что я могу, потому что я люблю тебя, - сказала Джианнита, бросаясь перед ней на колени и обнимая ее.
- Тебе больше нечего сказать мне? - спросила синьорина.
- Я бы желала сказать тебе гораздо больше, - сказала Джианнита, - но ведь я всего только бедная девушка!
Удивительно, как смягчилось при этом лицо синьорины; краска выступила у нее на щеках, и глаза засияли. Теперь было видно, что она замечательно красива.
- Джианнита, - произнесла она так тихо, что ее едва было слышно, - ты думаешь, что это чудо? Ты думаешь, что Бог ради меня сотворил чудо?
- Да, разумеется! - прошептала Джианнита. - Я просила младенца Христа помочь мне, и он послал мне тебя! Ты думаешь, что тебя послал младенец Христос, Джианнита?
- Конечно, это он послал меня, конечно! - Так Бог не покинул меня, Джианнита?
- Нет, Бог не покинул тебя!
Синьорина села и заплакала. В комнате стало тихо.
- Когда ты пришла, Джианнита, я думала, что не остается ничего другого, как убить себя, - произнесла она. - Я не знала, куда мне идти, и думала, что Бог ненавидит меня!
- Но скажи же мне, что я могу сделать для тебя, крестовая сестрица? - спросила Джианнита.
Вместо ответа синьорина притянула ее к себе и поцеловала.
- Но довольно и того, что младенец Христос послал тебя, - сказала она. - Довольно того, что я знаю, что Бог не покинул меня!
IV. Диаманте.
Микаэла Пальмери ехала с Джианнитой в Диаманте.
Они выехали в почтовой карете в три часа утра и проехали по великолепной дороге, которая огибает гору по нижнему склону Этны. Было еще совсем темно, и они не могли видеть окрестностей.
Но молодая синьорина не жаловалась на это. Она сидела, закрыв глаза, погруженная в свое горе. Даже и тогда, когда наступило утро, она не хотела открыть глаз и выглянуть в окно. И только уже подъезжая к Диаманте, Джианните удалось убедить ее взглянуть на открывающийся вид.
- Посмотри же! Вот Диаманте, которое станет твоей родиной, - говорила она.
Тогда Микаэла Пальмери взглянула направо и увидала величественную Этну, закрывавшую собою часть неба. Из-за горы как раз восходило солнце, и, когда верхний край солнечного диска поднялся из-за горы, казалось, что белые пласты снега на вершине загорелись и от них летят искры и лучи.
Но Джианнита просила ее взглянуть на другую сторону.
А на другой стороне она увидала зубчатую цепь гор, окружавших Этну, подобно крепостной стене. Эти горы ярко горели в лучах восходящего солнца.
Но Джианннта указывала ей другое направление. Она смотрит совсем не туда, куда надо!
Тогда она взглянула вниз и увидала черную долину. Земля блестела, как бархат, а в глубине долины, пепясь, бежала белая Симето.
Но все-таки это было не то, что надо.
Наконец, увидала она отвесную Монте Киаро, которая выступала на черной бархатистой долине ярко-красная под утренними лучами и как венцом осененная рядами пальм. А на вершине горы она заметила город, окруженный стенами и башнями; все окна и флюгера его блестели на солнце.
При виде его она схватила за руку Джианниту и спросила ее, действительно ли это город, в котором живут люди.
Она думала, что это небесное селение, которое исчезнет как сон. Она была уверена, что еще ни один человек не ступал на эту дорогу, которая крутым подъемом ведет от долины на Монте Киаро и, извиваясь зигзагом по горе, исчезает в темных городских воротах.
Когда же они подъехали к Диаманте и она увидала, что это настоящий, земной город, слезы выступили у нее на глазах. Ее тронуло, что земля все еще казалась ей прекрасной. Она думала, что после того, как земля была местом всех ее несчастий, она всегда будет казаться ей серой и мрачной, покрытой терниями и ядовитыми цветами.
Она въехала в жалкое Диаманте, сложив благоговейно руки, словно она вступала в святилище. И ей казалось, что в этом городе она встретит столько же счастья, сколько было в нем красоты.
V. Дон Ферранте.
Несколько дней спустя Гаэтано сидел в своей мастерской и вырезывал из виноградной лозы шарики для четок. Хотя было воскресенье, но Гаэтано не боялся работать, потому что он работал во славу Божию.
Он был в большом беспокойстве и тревоге. Он чувствовал, что покойная жизнь его у донны Элизы приходит к концу и ему пора идти бродить по свету.
Но всей Сицилии царила большая бедность, и нужда, переходя, подобно чуме, из города в город и из дома в дом, добиралась и до Диаманте.
К тому же покупатели больше не заходили в лавку донны Элизы. Маленькие изображения святых, заготовленный Гаэтано, стояли длинными рядами на полках, а четки целыми пучками висели за прилавком. И донна Элиза была в большом горе и тревоге, потому что она ничего не могла заработать.
Это было знаком для Гаэтана, что он должен покинуть Диаманте и поехать странствовать по свету, если уже не было другого исхода. Какая же это была работа во славу Божию - вырезывать изображения святых, которым никто не будет молиться, и вытачивать четки, которые никогда не будут скользить между пальцев молящихся.
Ему представлялось, что где-то на свете должен находиться великолепный новый храм, стены которого уже выведены, но внутри еще ничего не отделано. И он стоит и ждет, когда придет Гаэтано и вырежет скамьи для молящихся, алтарь, аналой и изображения святых. И сердце его томилось и тосковало по этой работе, которая ждала его.
Но такого храма не было в Сицилии, потому что там никто не помышлял строить новые церкви; он должен был находиться далеко отсюда, в таких странах, как Флорида или Аргентина, где земля еще не была покрыта святыми храмами.
Эта мысль пугала и радовала его, и он с удвоенным усердием принимался за работу, чтобы донне Элизе было что продавать, когда он будет вдали от нее собирать для нее богатства.
Теперь он ждал только указания от Бога, чтобы окончательно решиться уехать. У него не хватало мужества сообщить донне Элизе о своем стремлении уехать. Он знал, что это причинит ей сильное горе, и у него не хватало духа заговорить с ней об этом.
Пока он сидел и раздумывал об этом, в мастерскую вошла донна Элиза. И тогда он решил в душе ничего не говорить ей сегодня и не омрачать ее веселого настроения. Она так оживленно болтала, а лицо ее прямо сияло.
Гаэтано спрашивал себя, когда он видел ее такою в последний раз. С тех пор, как наступила нужда, ему казалось, что они живут в одной из темных пещер Этны.
Почему Гаэтано не пошел на площадь слушать музыку, спрашивала донна Элиза. Почему он никогда не пойдет посмотреть и послушать ее брата, дона Ферранте? Гаэтано видит его только в лавке, где он стоит в колпаке и короткой куртке, и не знает, поэтому, что это за человек. Он считает его старым, безобразным купцом с морщинистым лицом и щетинистой бородой. Никто не знает дона Ферранте, если не видал его в воскресенье, когда он дирижирует музыкой.
Сегодня он надел новый мундир с серебряным воротником, расшитыми серебром эполетами, серебряными шнурами на груди, сбоку у него прицеплена сабля, а на голове треугольная шляпа с разноцветными перьями. Когда он вошел на возвышение, морщины на его лице разгладились, и ростом он стал как будто выше. Его почти можно было назвать красивым.
Когда он дирижировал "Кавалерией", все слушали, затаив дыхание. А что скажет Гаэтано, если и дома на площади вторили ему пеньем! Донна Элиза ясно слышала, как из черного палаццо Джерачи раздавалась любовная песнь, а из женского монастыря, хотя он стоял пустой, разносился над площадью дивный гимн. А когда настал перерыв, красавец адвокат Фавара, одетый в черную бархатную куртку, большую разбойничью шляпу и ярко, красный галстук, подошел к дону Ферранте и, указывая на открытую часть площади, откуда открывался вид на море и Этну, сказал:
- Дон Ферранте, вы вознесли нас в небо, как Этна, и вы увлекаете нас в вечность, как безбрежное море!
Если бы Гаэтано увидел сегодня дона Ферранте, он, может быть, полюбил бы его. Или, во всяком случае, признал бы, что это величественный человек. Когда он на несколько времени отложил свою дирижерскую палочку и, взяв под руку адвоката, стал прохаживаться с ним по неровным плитам между римскими воротами и палаццо Джерачи, каждый видел, что он ни в чем не уступит красавцу Фавара.
Донна Элиза сидела на каменной скамье вдоль собора с женой синдика Вольтаро. И синьора Вольтаро, поглядев несколько минуть на дона Ферранте, вдруг сказала:
- Донна Элиза, ваш брат еще совсем нестарый человек. Он еще может жениться, несмотря на свои пятьдесят лет.
А донна Элиза ответила, что она каждый день молит об этом небо.
Но, едва она произнесла это, как на площади появилась дама, вся одетая в траур. Никогда еще она не видала такой сплошной черной фигуры. На ней было не только черное платье, шляпа и перчатки, но и вуаль был такой плотный, что нельзя было представить, что под ним скрывается белое лицо. Santissimo Dio! Казалось, что она надела на себя погребальный покров. Она шла медленно и согнувшись. Делалось почти страшно. Ее можно было принять за привидение.
Ах, ах, на площади все было так светло и весело. Крестьяне, оставшиеся дома по случаю воскресенья, стояли группами в праздничных одеждах с красными шарфами на шее. Крестьянки, приехавшие в собор, были в зеленых юбках и желтых шалях. Несколько иностранцев в белых костюмах стояли у балюстрады и любовались Этной. A все музыканты были одеты в мундиры, почти такие же прекрасные, как у дона Ферранте. А блестящие инструменты, а фасад собора, украшенный статуями! А солнечный свет, а снежная вершина Монджибелло, которая казалась так близко, что до нее почти можно было достать рукой… Все было так необыкновенно ярко и весело.
И когда среди этого веселья появилась печальная черная синьора, все неподвижно уставились на нее, а некоторые перекрестились. Дети, сидевшие верхом на перилах лестницы, ведущей в ратушу, сползли вниз и последовали за ней на некотором расстоянии. И даже лентяй Пьеро, лежавший на балюстраде, приподнялся на локте. Появление ее вызвало переполох, словно из собора вышла сама черная Мадонна!
Пожалел ли кто черную синьору из всех глазевших на нее? Тронуло ли кого-нибудь, что она идет так медленно и сгорбившись?
Да, да, одного это тронуло, и это был дон Ферранте. В сердце его звучала музыка, он был добрый человек и он подумал: "Пусть будут прокляты все эти кассы, которые собираются для бедняков и только приносят людям несчастье! Ведь это бедная синьорина Пальмери, отец которой украл благотворительный капитал; она так стыдится этого, что не решается открыть своего лица". И, раздумывая так, дон Ферранте подошел к даме в трауре и подвел ее к самым церковным дверям.
Тут он почтительно снял шляпу и назвал свое имя.
- Если я не ошибаюсь, - сказал дон Ферранте, - вы - синьорина Пальмери. Я имею к вам просьбу!
Она вздрогнула и отступила назад, как бы желая убежать; но все-таки она осталась.
- Дело идет о моей сестре донне Элизе, - сказал он. Она знала вашу мать, синьорина, и горит желанием познакомиться с вами. Она сидит возле собора. Позвольте мне проводить вас к ней.