Николас молча смотрел на профессора, чей взор снова был устремлен на бесценную рукопись. Не поднимая головы, тот произнес:
- Дитя мое, предлагаю тебе продолжить прогулку. Мы побеседуем вечером. А пока прошу меня не беспокоить.
Мальчик, понурившись, отошел. Со двора по-прежнему доносились удары топора, и он решил, что сможет незаметно подойти к заднему крыльцу. Вопреки необъяснимому поведению Магдалины накануне, казавшемуся теперь таким далеким и нереальным, он всё-таки считал её своим другом.
А вот и она на крыльце перед открытой кухонной дверью, ощипывает лежащую у нее на коленях курицу. В темноте кухни блестят на полках медные кастрюли, в очаге потрескивают ветки розмарина. Мальчик остановился и, засунув руки в карманы, смотрел на Магдалину сквозь окутавшую ее метель. По резким, злым движениям поварихи он понял, что та не в духе, но все-таки спросил тихо и умоляюще:
- Магдалина… Где Хосе?
Она гневно мотнула головой и с силой перевернула бедную птицу на спину, открыв ее синюю натянутую грудь.
- Уходи. Я ничего не знаю. Я не хочу ничего знать. Я день и ночь работаю… Тружусь как рабыня. - Неожиданно голос ее зазвенел и чуть не сорвался: - Ты слышишь меня? Уходи!
Николас ушел. Он пробрался сквозь живую изгородь из увядшей мимозы, шагая прямо по ковру из облетевших цветов, и вышел к утесу. Там, усевшись на каменную ограду, он грустно уставился на пустой залив. Ничего страшного, сказал он себе… Всё в порядке… Хосе скоро вернется, его, наверное, послали куда-нибудь с поручением.
Дымок сигареты заставил его обернуться и, вздрогнув, он едва не свалился. Гарсия, в сандалиях на веревочной подошве, бесшумно подошел со стороны конюшни с дымящимся окурком в желтых пальцах и встал рядом с Николасом, любуясь видом.
- Море, - изрек он. - Такое величественное. Лежит, как огромный зверь, и лижет свои лапы.
Превозмогая непроизвольную дрожь, мальчик сидел на камне, съежившись.
Дворецкий лучился необъяснимым счастьем, явно не скрывая непривычно приподнятого настроения. Он глубоко затянулся сигаретой, и зрачки его узких глаз сверкнули от удовольствия.
- Полезно побыть одному… Без этих заурядных смешных людей… Наедине с вечностью. Я знаю море. Я прошел все океаны. Я дрейфовал в раскаленном Саргассовом море. Водоросли… водоросли… зеленые водоросли под пеной на поверхности цепляются, как щупальца осьминога. - Отбросив окурок, он вынул из заднего кармана пачку бумаги и холщовый кисет, дернул острыми зубами за шнурок и стал одной рукой сворачивать новую сигарету.
- Я думал, вы были солдатом, - дрожащим голосом сказал Николас.
- Да кем я только не был! И матросом тоже. Не по своей воле. Два года в море! Не веришь? - Он вытащил руку из расстегнутой рубашки и, резко повернувшись, обнажил спину - гладкая кожа была сплошь исполосована белесыми шрамами. - Видишь, как меня секли? Секли, пока кровь рекой не полилась. А за что, спрашивается? Но им так и не удалось меня сломить. Никогда. Мне принесли хлеб и воду, а я сидел в камере, как король на троне.
- В камере? - Николас ахнул. Он был напуган, как птенец, но и очарован не меньше. - Вы были в тюрьме?
Гарсиа вдруг застыл, тяжело уставившись на Николаса. Огонек спички опалил ему пальцы, но он этого даже не почувствовал.
- Не лезь в мои дела, - пригрозил он; прикурил и громко захохотал. - Тюрьма… Неплохо было бы в тюрьме, как считаешь?
- Нет… - пролепетал Николас.
- Нет? - засмеялся Гарсиа. - Наконец-то ты правду говоришь! Знаешь испанскую тюрьму, где по стенам течет, а по тебе ночью бегают тараканы большие, как крысы? Где от одной только вонючей темноты сердце останавливается? А эта высокая стена, на которой стоят люди с винтовками, кажется, отделяет тебя даже от неба. Смотри, не попадайся, маленький господин. Будь умный, как я, и оставайся снаружи.
- Да, я буду! - пылко согласился Николас. - Кому захочется попасть в такое место?
- Ого! - еще сильнее развеселился Гарсиа. - Ну, ты даешь сегодня, маленький господин. Ясно, никому не хочется. Но иногда тебя вынуждают. Приходит полиция, защелкивает на человеке наручники и забирает. - И помолчав, он мягко прибавил: - Вот, как вчера.
- Вчера? - озадаченно повторил Николас.
- А ты не знаешь? - Гарсиа больше не смеялся, он устремил на мальчика ироничный, бесчеловечный взгляд, его зрачки сузились в точку, почти исчезли, а крапчатые радужки плавали в зеленоватом свете, как водоросли в грязном пруду, мерцая неприкрытой злобой. - Хосе вчера забрали в казармы… Он украл у твоего отца.
Николас отшатнулся, будто его ударили, потерял равновесие и свалился с ограды.
- Нет, нет! - прошептал он, силясь встать на колени.
- Это правда, - провозгласил Гарсиа зловещим шепотом, повергшим мальчика в ужас. - Он в тюрьме. Получит лет пять, не меньше. Твой Хосе вор! - Он повысил голос и с силой ударил себя кулаком в грудь, как в барабан. - Не будь глупцом, не стой у Гарсиа на пути! Он тебя уничтожит. Человек - среди себе подобных. Король - на троне. Имеющий уши да услышит!
Некоторое время он стоял, откинув голову, резко выделяясь на фоне опалового неба, потом, не говоря ни слова и лишь взглянув на Николаса со скрытой угрозой, повернулся и пошел прочь.
Николас стоял, будто окаменев, с сильно бьющимся сердцем, потерянный и всеми брошенный. Ему стала понятна снисходительность отца, исключительная покладистость профессора, возвышенное настроение Гарсиа - картина утра была завершена. Хосе в тюрьме… Вор… Нет, нет, никогда, - думал он с душераздирающей болью - никогда его не заставят в это поверить. Пусть он мал и ничем не может помочь, но его не сломить! Они не заставят его утратить веру в друга.
От этих мыслей его отвлекли голоса, он повернулся и заглянул за ограду. По аллее в сторону виллы шли двое. Старые, в черной одежде и запыленных сапогах они ковыляли медленно, будто пара ободранных ворон. Тот, что повыше, с линялым черным зонтиком, был одет в черную сутану, и Николас вскрикнул от удивления, сообразив, что это священник. Теперь он разглядел, что вторым стариком был Педро. Не раздумывая, он бросился бежать, обогнул сад, стараясь не быть замеченным, и продрался сквозь кусты как раз вовремя, чтобы встретить гостей на подъездной дорожке.
- Педро, - сказал он, переводя дух, - как ваши дела? Как Хосе? Что вы здесь делаете?
Старик печально махнул рукой.
- Мы идем к твоему почтенному отцу.
- Зачем, Педро? Скажите же мне, где Хосе?
Священник шел медленно, слегка прихрамывая, и опирался на старый зонтик. Бросив взгляд в его сторону, Педро поспешил ответить:
- Мне не следует разговаривать с тобой, Нико. Это может только ухудшить наше положение. Дела плохи. Но я молюсь Богу, чтобы стало лучше. - Снова взглянув вперед, он торопливо прошептал: - Держи, малыш. Не говори ничего!
Он сунул в горячую ладошку клочок бумаги и в следующую минуту уже был рядом со своим спутником, приближаясь к двери.
Николас метнулся в кусты. Прячась, с бьющимся сердцем, он развернул записку.
"Дорогой Нико!
Надеюсь, ты получил это. Меня заперли в казармах. Представляешь? Не могу сказать, что я в восторге от этого места. Приходится из кожи вон лезть, чтобы дали потренироваться. Но ничего! Скоро я выйду отсюда, и мы вместе посмеемся над теми, кто так жестоко ошибся. Если сможешь, полей, пожалуйста, новые посадки. И держись подальше от Гарсиа. Не унывай, амиго! Мы с тобой еще порыбачим. Записку лучше уничтожить.
Твой друг,
Хосе"
Николас трижды перечитал письмо; слезы навернулись у него на глаза, он положил записку в рот, тщательно перетер ее зубами и с усилием мужественно проглотил. Потом, пытаясь сквозь кусты разглядеть, можно ли выйти незамеченным, он с горечью увидел, что Педро и священник не допущены в дом. Гарсиа счел уместным оставить их стоять у двери, а теперь и консул с мрачной миной вышел на крыльцо говорить с ними.
Преодолев страх, Николас опустился на четвереньки и, не обращая внимания на раздираемые в кровь коленки, подполз поближе, чтобы слышать их разговор.
- Сожалеем, что побеспокоили вас, сеньор, - сказал Педро с таким смирением, что Николас чуть не заплакал. - Мы знаем, что вы заняты делами первостепенной важности…
- Я действительно очень занят, - отрезал консул.
- Об этом я и говорю, сеньор. Тем не менее, мы решились потревожить вас по очень важному для нас делу. Сам я бедный и невежественный человек, один я бы не решился прийти. Но отец Лимаза был так добр, что пообещал, что вы со мной поговорите.
- Прошу вас, покороче.
Николас не мог этого вынести. Раздвинув кусты, он увидел возвышавшегося над ним отца, будто прибавившего в росте, и Педро с бледными увядшими щеками, нервно сжимающего руки в умоляющем жесте.
- Речь идет о Хосе, моем внуке. Вам известно, что он попал в беду.
Консул нетерпеливо переступил с ноги на ногу, нервно вздернув мясистый подбородок.
- Разумеется, мне это известно. Но от меня ничего не зависит. Почему бы вам не обратиться в полицию?
- Полиция не слушает бедняков, сеньор. Вот если бы вы с высоты вашего положения замолвили словечко…
- Я не имею ни возможности, ни желания вмешиваться в ход правосудия. Ваш внук должен понести наказание за совершенный им поступок.
- Сеньор… Его поступок… - пролепетал Педро, - этого-то мы и не можем понять…
- Хосе хороший парень, сеньор, - наконец-то заговорил отец Лимаза спокойным умиротворяющим тоном. - Могу вас в этом заверить - ведь я знаю его с рождения.
Взволнованный этими словами, Николас, вытянув шею, смог увидеть часть склонившейся в поклоне фигуры заступника Хосе. Сердце его упало. Старый священник в порыжевшей сутане с пятнами от еды спереди, с нелепым зонтиком, в растрескавшихся грубых сапогах с засохшими на них комьями грязи имел вид очень неубедительного адвоката. Его простое лицо, желтое и морщинистое, портил багровый нарост в углу губ, из-за чего он говорил половиной рта, что делало его речь довольно неразборчивой.
- Я крестил его, сеньор… Дал ему первое причастие… Руководил конфирмацией…
Эти избитые слова, произнесенные таким чучелом, повергли консула в ярость.
- Крайне трогательно, - саркастически фыркнул он. - Вы отлично подготовили его к преступной жизни.
- Все мы грешны, - сказал священник, ничуть не обидевшись и не сводя мягкого взгляда с лица консула. - Но я и в мыслях не могу допустить, что Хосе вор.
- Значит, мои драгоценности растаяли в воздухе?
- Ничего невозможного в этом нет. И более странные вещи случались под небесами.
- Как же небеса допустили, что запонки оказались в его кармане?
- Да, сеньор, это прискорбный факт. Но Хосе уверяет, что не клал их туда.
Харрингтон Брэнд презрительно усмехнулся.
- Ему трудно будет убедить в этом судью.
- Несомненно, сеньор. Но не мы его судьи. - Он помолчал, словно бесхитростно предлагал располагать им и его скромным опытом. - Я не верю, что Хосе виновен. Но, даже если это так… Если он совершил этот ужасный, глупый проступок, разве не будет высшим милосердием простить его?
- Вы меня за дурака держите? - жестко ответил Брэнд, проникаясь мстительным чувством к этому старому идиоту. - Он украл у меня чрезвычайно ценные вещи. Некоторые из них - перстень с сапфиром… часы, полученные мною от посла Швеции, да только эти два предмета - уже невосполнимая утрата. И я должен, ни слова не говоря, позволить себя ограбить?
- Несомненно, сеньор, утрата ваша может быть велика. Но не выше ли цена человеческой души? Говорю вам, я знаю Хосе! Если его отправят в тюрьму - его, так любящего свободу и простор - даже не знаю, к чему это может привести… в его состоянии…
- Меня это не касается.
- А есть еще и другие слабые и беззащитные существа, - не испугавшись, мягко настаивал священник, как будто уговаривал упрямого ребенка, - о которых тоже надо подумать, они, в чьей невиновности никто не сомневается, будут ввергнуты в печаль и нужду, если вы не смягчитесь. Вы ведь знаете, что на содержании Хосе находятся его сестры и мой друг Педро…
- Ну, так вашему другу Педро придется теперь работать самому, - грубо оборвал его консул. - Если целью его прихода было и дальше оставаться бездельником, то, скажу я вам, она не оправдалась.
Последовало молчание. Педро, залившись краской и склонив голову, пробормотал своему попутчику:
- Все бесполезно. Пойдем отсюда.
Отец Лимаза нахмурился. Собрав остаток душевных сил, он выпрямился.
- В последний раз прошу вас, сеньор, проявить великодушие. Не скупитесь на милосердие к нам так же, как вы ожидаете его свыше. Гордость обманчива. Разве не все мы во власти Господа? Во имя Всевышнего, снимите ваше обвинение с Хосе. Если вы этого не сделаете, боюсь, оно приведет к несчастью.
- Я отказываюсь, - резко ответил консул.
Наступила мертвая тишина, прерванная глубоким вздохом старого священника. Николас, скрытый кустарником, не в силах больше был это видеть. Прижав к глазам стиснутые кулаки, он осел на сырую землю, борясь с рыданиями. Ослепнув и почти лишившись чувств, как птица в силке, он услышал, как громко захлопнулась дверь за вернувшимся в дом отцом. Затем медленно, тяжело, словно отмеривая печаль и неутолимую боль, раздался хруст шагов по гравию, и два старика отправились восвояси.
Глава 18
Через три дня профессор Галеви отбыл в Париж. Исполненный благодарности консул пожелал хоть отчасти избавить друга от дорожных неудобств и настоял, чтобы Гарсиа довез его до Барселоны. Прощаясь в холле под доносящийся снаружи рокот мотора, Брэнд в порыве чувств тискал психологу руку.
- Дорогой Галеви! Как мне благодарить вас за неоценимую помощь? - он еще сильнее сжал пальцы. - Вы были моей поддержкой… Моей опорой.
Профессор сдержанно улыбнулся. В утреннем свете его худощавая фигура в черном плаще казалась еще тщедушнее, а серое лицо с острыми чертами и синими подглазьями придавало ему вид голодного грызуна.
- Я ученый и не гонюсь за благодарностями. - Он говорил обдуманно, поигрывая черной цепью, стягивавшей его плащ. - Но как ваш друг я рад, что добился таких исключительных результатов. Во время двух последних сеансов с вашим сыном я наблюдал заметное снижение одержимости. Теперь, когда мы избавились от этого парня, всё основание комплекса должно разрушиться и исчезнуть. - Он бросил на собеседника многозначительный взгляд. - В то же время я просил бы не забывать и о вашем собственном здоровье.
- Моем здоровье? - удивленно переспросил Брэнд.
- Вы позволили себе перевозбудиться из-за этого дела… Из-за этого молодого испанца… Ваша реакция чересчур сильна, ваши нервы на пределе.
- Ну, что вы, друг мой! - консул рассмеялся чуть громче, чем нужно. - Вы слишком обо мне заботитесь. Я прекрасно себя чувствую!
- Не сомневаюсь. Ревность действует возбуждающе. Но эта страсть может дорого обойтись. Не дайте ей одержать над вами верх. Неумеренность вам противопоказана, - сухо сказал Галеви, направляясь к выходу. - Ах да… Мы ведь скоро встретимся в Париже, - и с загадочной кисловатой усмешкой, обнажившей бледные десны, он добавил: - Да, да, как только выйдет в свет ваша книга.
Машина отъехала, оставив Брэнда стоять на крыльце. Его настроению соответствовало бы более сердечное расставание, но непредсказуемый Галеви мог, когда хотел, погасить все чувства своим стерильным и бесстрастным отчуждением. Впрочем, эта жесткость была его достоинством. По крайней мере, так в этот момент показалось консулу. Он собирался перед уходом в офис подняться к Николасу, но теперь, стиснув губы, решил не предпринимать шагов к примирению. Это мальчику следует первым побежать к нему навстречу с распростертыми объятиями и умоляющим взглядом. Расправив плечи, консул взял шляпу и трость и зашагал в город.
Утро было славным - солнце еще не начало припекать, и он, испытывая острую потребность в движении и чувствуя прилив сил, ускорил шаги. Казалось, по его жилам течет пьянящий дистиллят, пронизывая тело и поднимаясь к мозгу теплыми темными волнами. Под этой видимой серьезностью и степенностью действовал фермент посильней вина. Наслаждаясь осуществленной мечтой, консул предвидел и уже чувствовал приближение горьковато-сладкого на вкус опьянения собственной ненавистью.
В консульстве он прошел прямо в свой кабинет. Не успел он сесть за стол, как в дверь постучали, и в комнату вошел Фернандо - старший клерк.
- Мистер Деккер ушел в порт Алихо, сэр, по делам, связанным с грузом "Восточной звезды". Он очень хотел поговорить с вами, сэр.
- Он просил что-нибудь передать?
- Нет, сэр. Он сказал, что вернется к пяти часам. Он подчеркнул, что это очень важно.
- Важно?
- Да, сэр… Мистер Деккер был крайне обеспокоен.
- Хорошо, - оборвал его консул. - Он сможет поговорить со мной, когда вернется.
- И еще, сэр… - молодой испанец нерешительно опустил большие кофейного цвета глаза. - В девять часов звонили из суда. Принято решение судить Хосе Сантеро в Барселоне. Его повезут туда в среду дневным поездом.
Консула будто током пронзило - это была сама лучшая, самая желанная новость! Всё это время он боялся, что дело будет передано в городской полицейский суд, где местные настроения легко могут склонить судью в пользу заключенного. Но Верховный суд в Барселоне - совсем другое дело! Судебные решения там строги и справедливы, а приговоры значительно более суровы. С трудом сохраняя на лице официальное выражение, слегка дрожащим голосом Брэнд ответил:
- Благодарю вас, Фернандо. Вы свободны.
Когда клерк, поклонившись, вышел, хладнокровие покинуло консула; порывисто поднявшись, он зашагал по длинной циновке, устилавшей пол узкой комнаты. Пылающая в его груди темная радость не давала ему оставаться в неподвижности. Мысль о приближающемся отмщении росла и ширилась, пока не заполнила его целиком. Сцепив за спиной руки, наклонив голову и глядя в пол, он ходил взад-вперёд, как зверь в клетке. Конечно же, он должен присутствовать в суде, чтобы заявить о своих претензиях - картина судебного заседания живо предстала перед его взором. Более того, он поедет в Барселону в одном поезде с заключенным, будет сидеть в одном с ним купе, воочию наблюдая страдания того, его стыд…
Дел у консула было не много - в лотке с документами на подпись ждало несколько счетов на товары, подлежащие обложению таможенной пошлиной, и его квартальный отчет о торговой деятельности порта - но даже с этой малостью ему нелегко было справиться. Нетерпение все сильней будоражило его кровь. Он подписал несколько сертификатов, быстро принял двух моряков, дожидавшихся его, чтобы выправить документы, и рано ушел на обед в кафе El Chantaco.