Девушки проходили мимо камбуза, тут внезапно появился наш кок, старый, косолапый, пренеприятный тип, он поздоровался с ними, пожал каждой руку и тотчас принялся любезничать, коверкая итальянские слова. Капитан и старший офицер буквально остолбенели. Откуда этот малый знает дам? Но выяснять было некогда - предстояло еще показать гостям машинное отделение. В заключение осмотра дамам предложили по бокалу вина и только тогда распрощались с ними.
Наш старик был прекрасно воспитан. Каждой молодой особе он пожал руку, а почтенной матроне, как истый джентльмен, даже поцеловал. Кок, глядя на это, укоризненно покачивал головой.
Под дружный смех и радостные восклицания боцман отвез девушек на берег.
Старик тотчас накинулся на кока и принялся выспрашивать, откуда тот знает гостей.
- Гм, и вы, капитан, не знаете, кто они?
- Ну, наверное, девицы из какого-нибудь пансиона! - сердито ответил капитан.
- Совершенно верно: девицы из "Пансиона синьорины Ирэны", известного всему городу публичного дома на Виа-дель-Порто-Веччио. Пожилая дама - знаменитая содержательница борделя собственной персоной.
Капитан побелел, как полотно, и остекленелыми глазами уставился на довольного, злорадно ухмыляющегося кока…
- Здорово! - смеясь, восклицает Энгельхаген. - Я с самого начала так и предполагал.
- А вечером вся команда, включая капитана, встретилась в борделе синьорины Ирэны. Так? - допытывается Кернинг.
- Рассказ действительно очень любопытный, но, может, ты нам объяснишь, какое отношение он имеет к…
- Охотно объясню, - прерывает его Крейбель, - Вы прослушали сейчас небольшую историю, и я прошу вас по возможности запомнить ее. Если у надзирателей возникнет подозрение, будто мы здесь занимаемся политикой, и будут кого-нибудь из нас или каждого по очереди выспрашивать, о чем я вам тут нашептывал, то все расскажут об этом ливорнском приключении.
Товарищи громко смеются в ответ.
- Здорово!
- Вот это правильно!
- Вальтер, дружище, отлично придумал! Превосходно! И как мы раньше не догадались?
- А теперь поработаем!
- Погодите! - кричит Кернинг. - Сначала расскажи, нанесли ли моряки ответный визит?
Крейбель смеется вместе с остальными.
- Об этом я поведаю тебе одному позже.
И Вальтер Крейбель начинает рассказ о народническом движении в России конца прошлого столетия.
Утром во время раздачи кофе кальфактор шепчет одному из заключенных, что товарищ Гарри Ипус приговорен к смертной казни. Об этом говорят за столом во время завтрака. Многие знают товарища Гарри, - он был работником нелегального Союза красных фронтовиков.
- А ведь тогда даже никого не убили.
- При столкновении на Хольстенштрассе, кажется, все-таки погиб один наци.
- Ну что ты! Трое из наших товарищей и двое наци получили ножевые раны, но тогда на это никто и внимания не обратил.
- И несмотря на это - смертный приговор. Вот это да…
- Гарри такой веселый парень. Я помню, как во время поездки на пароходе в Цолленшпикер…
Но рассказчик не договорил. Все вскакивают. Сидящего за первым столом Фрица Янке вырвало, и он бьется головой о свою кружку. Горячий кофе льется на грудь и колени.
Крейбель вместе с другими помогает ему добраться до соломенного тюфяка. Янке лежит неподвижно, глядя перед собой широко открытыми, ничего не видящими глазами.
- Я уж несколько раз говорил, чтоб о таких вещах разговоров не было, - шепчет Вельзен товарищам. - Ведь вы все знаете, что его ожидает!
Товарищи возвращаются на места и молча, с трудом проглатывают свой хлеб. Некоторые уже споласкивают под краном миски. Все украдкой бросают на больного товарища беспокойные взгляды.
- Что это Янке такой чувствительный? - тихо спрашивает Крейбель у Вельзена.
- Ничего удивительного. Он тоже… кандидат в висельники.
- Разве? За что?
- Его обвиняют в убийстве, - шепчет Вельзен. - Ты помнишь столкновение на Готенштрассе в прошлом году? Был убит один штурмовик и трое наших тяжело ранены, - один из них Янке. Он пять месяцев пролежал с тяжелой раной в груди в Ломюленской больнице. И теперь его обвиняют в убийстве, - считают, что это его выстрел был смертельным.
- Он сознался?
- Нет. Но так утверждают другие обвиняемые.
- Как же можно, чтобы они давали такое показание?
- Тебе ли спрашивать? Ведь известно, как их допрашивали. Каждую ночь. Они уже не узнавали даже друг друга, так их отделали… А уж нашему Фрицу снимут голову, можно почти наверняка сказать.
- И он об этом знает?
- Ну, конечно!
Вскоре происшествие забыто. Товарищи ходят взад и вперед по камере, разговаривают, смеются, дразнят друг друга. Играют в шахматы и в шестьдесят шесть. Долговязый штурмовик Кёлер во второй раз перечитывает "Лихтенштейна" Гауффа - единственную книгу в камере. Один из заключенных тайком принес ее с собой из следственной тюрьмы. Молодой, всегда веселый комсомолец Вальтер Кернинг сидит у окна; он смотрит через дырочку в матовом стекле на крыши домов Фульсбюттеля и задумчиво напевает: "Солнце для нас не заходит…"
Крейбель украдкой поглядывает на Фрица Янке, который, все еще лежа на тюфяке, молча наблюдает за товарищами. Тяжелое ранение в грудь, долгое одиночное заключение, ночные истязания состарили двадцатипятилетнего человека. Посеребрели темные волосы на висках. Глаза будто постоянно чего-то ищут, всегда широко раскрыты, полны ужаса и как-то жутко неподвижны. Он вообще мало говорит, а иногда по целым дням молчит.
Но Вельзен рассказывает, что бывают дни, когда он весел и беспечен, как никто. Он хороший рассказчик, страстный шахматист и умеет подбадривать товарищей.
Крейбель смотрит на его бледное, с зеленоватым оттенком лицо. Он ужасно исхудал - кожа да кости. Бескровные, как будто высохшие губы. Под глазами широкие темные тени.
Крейбель вдруг невольно вздрагивает. Янке заметил, что его рассматривают, и манит Вальтера. Крейбель колеблется, но Янке улыбается и зовет еще раз. Крейбель медленно подходит к нему.
- Товарищ Крейбель, я, правда, не член компартии, но я неплохой товарищ. Как жаль, что вы меня не принимаете, когда ты что-то рассказываешь товарищам.
- Товарищ Янке, теперь ты всегда будешь вместе с нами.
- Спасибо! Ты был когда-нибудь в Советском Союзе?
- Да, в прошлом году я три месяца путешествовал по Украине, Донбассу и Кавказу.
- Расскажи мне, пожалуйста, обо всем, что ты там видел. Съездить в Страну Советов - было моим страстным желанием. Да только ничего из этого не вышло… Сядь сюда, ко мне поближе. Расскажи о рабочих Донбасса, о бакинских товарищах. Пожалуйста!
Крейбель подсаживается к нему. Ему хочется обнять Янке, но как-то неловко. Он рассказывает о гигантской плотине на Днепре, о новом городе Днепрострое, о металлургических заводах в городе Сталино, о рабочих, их клубах и театрах. Он пересказывает слышанные от тамошних товарищей эпизоды гражданской войны и не умалчивает о трудностях, вызванных невероятными темпами социалистического строительства.
Фриц Янке внимательно слушает. Большие глаза устремлены вдаль, будто он воочию видит все, что слышит.
- Добыча нефти в Баку растет не по дням, а по часам. Бакинские нефтяники - молодцы! Когда в Москве, Петрограде и в большинстве других городов Октябрьская революция уже победила, на Кавказе еще свирепствовала кровопролитная национальная война. На Кавказе много народностей, и при царизме их натравливали друг на друга, чтобы легче было держать в подчинении. Азербайджанцы убивали тюрков, грузины - армян, и наоборот. Одно время власть захватили меньшевики, которые вместе с англичанами, турками и белогвардейцами боролись против революционных рабочих. Они выдали белым двадцать шесть бакинских комиссаров, и их расстреляли. После долгих боев, стоивших огромных жертв, бакинские рабочие захватили власть в свои руки. Однако во время гражданской войны нефтяные промыслы были почти полностью разрушены. Но рабочие поняли, что Россия нуждается в маслах и горючем, и пятилетний план был выполнен за два с половиной года. Теперь в Баку добыча нефти гораздо выше, чем была до войны. Рабочие живут в социалистическом городе Арменикенде, расположенном на плоской возвышенности над Баку, в красивых новых домах. Братоубийственная национальная вражда между отдельными народностями прекратилась. Тюрки, русские, грузины и армяне мирно уживаются друг с другом и совместно строят социалистическое общество. Молодые рабочие учатся в высших школах и техникумах. Это будущие строители социализма. Роскошные виллы, некогда принадлежавшие нефтяным магнатам, превращены в рабочие дома отдыха…
Крейбель умолк. Он смотрит в глаза товарищу и не может больше говорить. Но тот хватает его за руку и, сжимая ее, шепчет:
- Рассказывай дальше!
Воскресенье. День свиданий. Шесть товарищей из общей камеры ожидают встречи. Крейбель тоже наконец повидается с женой. После шести месяцев ему разрешено говорить с ней несколько минут. Всего несколько минут! Нужно заранее обдумать все вопросы. Крейбель уже с утра возбужденно ходит по камере.
Спасла ли она самые важные книги? Он успел заранее унести из дома все, за исключением библиотеки. Знает ли она что-нибудь о подпольной работе?.. Как работает уличная ячейка?.. Принесет ли она с собой малыша?.. Нужно точно рассказать, какое заявление надо подать в гестапо. Пусть не робеет и не позволяет себя запугивать. Белье… Пальто пусть тоже пришлет на всякий случай, - на случай, если его выпустят… Ну, и потом - больше писать. Писать подробнее о всяких мелочах жизни. Так хочется, хотя бы мысленно, жить с ними!.. Изменилась ли она?..
Сегодня особенно тщательно бреются и причесываются. Чистят тюремную одежду, наводят блеск на сапоги, приводят в порядок ногти. Словом, одеты с иголочки.
Ионни Штювен в возбужденном состоянии - он ожидает невесту. В окружении нескольких товарищей он ходит взад и вперед по камере и без умолку болтает.
У Ганнеса Кольцена тоже свидание. Его лысый, полированный череп блестит, словно смазанный жиром. Он не производит впечатления человека, радующегося свиданию с женой. Кольцен робко бегает один по камере, опустив вниз голову, и искоса бросает мрачные взгляды на громко смеющихся товарищей. Его душат ярость и отчаяние от сознания своего бессилия. Выбраться б отсюда! Выбраться! Это его единственная мысль. Другие, по-видимому, могут переносить такую жизнь, а он не может, он не рожден мучеником, он хочет вырваться отсюда. Но как? Как?..
Ганнес Кольцен кусает ногти. А если б она пошла к Кауфману?.. Писать прошения бессмысленно. Нужно пойти самой, да еще и не один раз. Ну, и в ратуше пороги обивать надо. День за днем. Да хорошо бы и ребят прихватить… И почему он не остался в стороне? Почему именно ему надо было распространять газету, когда есть так много молодых товарищей, которые еще не обзавелись семьями? Им гораздо легче отбыть заключение. Пусть еще раз попробуют к нему сунуться, - он им покажет!..
И Ганиесом Кольценом овладевают ярость и ненависть. Но потом на память ему приходят товарищи, которые были не только посажены в тюрьму, где их жестоко истязали, но и убиты, зверски убиты; у них тоже были жены, дети: они никогда не ныли, не проклинали свою судьбу, не раскаивались в своих поступках. Ганнес Кольцен совсем из другой породы. Он не верит тем, кто за партию сознательно и гордо идет на смерть. Он считает таких людей лицемерами и лжецами, обманывающими самих себя, которые погибают ради красивого жеста: "Рот фронт!" - и поднятый вверх сжатый кулак; на самом же деле им выть хочется от отчаяния и страха, но они, бледные, с пением "Интернационала" поднимаются на эшафот. Кольцен не желает лицемерить и лгать, он сыт по горло фашистским террором, с него довольно. Только бы вырваться из этих стен… Да, ей необходимо лично обратиться к Кауфману. Одновременно он подаст в гестапо прошение о повторном допросе. Пусть его спросят - он все скажет. Они должны знать его теперешний образ мыслей.
Первым вызывают Ионни Штювена.
- Чисто помылся? - спрашивает дежурный надзиратель, внимательно осматривая его. - Хорошо выбрит? А то женщины подумают, что здесь не концлагерь, а цыганский табор.
Ионни Штювен даже не отвечает. Дежурный обращается к Вельзену:
- Староста по камере, вы отвечаете за то, чтоб заключенные, имеющие свидание, были хорошо вымыты и побриты и чтобы обувь была как следует вычищена. В прошлое воскресенье какой-то скот вышел к своей жене в нечищеных ботинках. У нас здесь порядок и чистота, и кто этого не усвоил, тому мы это быстро привьем!
Двадцать минут спустя Штювен возвращается, нагруженный апельсинами, яблоками и шоколадом.
- Вот, Натан, дели на всех!
С этими словами он вываливает все на стол.
- А себе ничего не оставишь? - спрашивает Вельзен.
- Как же! Мне мою долю, как и всем.
Потом, обернувшись к товарищам:
- Караульный сделал только дурацкие глаза, когда я ее так сжал, что у нее дыхание сперло!
Они смеются и расспрашивают о подробностях.
Вторым вызывают Крейбеля.
- Идите вниз и доложите о себе дежурному в центральной.
Крейбель бежит по лестнице вниз. Еще несколько минут - и он ее увидит. Как она будет себя с ним держать? По-сумасшедшему колотится сердце. Он должен глубоко-глубоко вдохнуть воздух.
- Вы кто такой? - набрасывается на него дежурный в центральной. - Крейбель? Вас еще не звали. Встаньте там у стены. Возле лестницы. Лицом к стене.
Крейбель стоит у лестницы, ведущей в подвал, Внизу в подвале шум. Он прислушивается и отчетливо слышит голос Хармса:
- Так парень взял да и просто-напросто вырвал себе волосы?
- Так точно, господин штурмфюрер!
Штурмфюрер? Хармс получил повышение? Значит, они действительно отстранили Дузеншена? И Крейбель снова прислушивается. Он слышит удары и приглушенные крики. Такое впечатление, будто заключенный пытается защищаться. Дикий топот. Пронзительные крики, которые сейчас же заглушаются. Наконец они выходят из камеры. Стоят в подвале у лестницы.
- Ты ведь ему говорил, что хохолок должен остаться? - спрашивает Хармс.
- Ну, конечно.
- Когда же это он вырвал волосы?
- Я заметил это только сегодня утром. Тоже надо иметь крепкие нервы, чтобы вырвать клок волос из собственной головы.
- Его зовут Леви?
- Так точно.
- Мы еще особо займемся этой сволочью. И если он посмеет защищаться, пристрелим на месте.
Они поднимаются по лестнице и видят стоящего здесь Крейбеля. Хармс поднимает брови и сердито морщит лоб.
- Кто тебя сюда поставил?
- Дежурный.
- Та-ак! - рычит Хармс. - Не мог лучшего места выбрать.
Оба медленно направляются в центральную. Крейбель вспоминает разговоры товарищей по камере. Некоторые утверждают, что Хармс не избивает. С тех пор как он замещает Дузеншена, в лагере стало тихо. Другие же считают, что это комендант лагеря строго запретил избиения.
Вызывают Крейбеля.
- Живо! - кричит дежурный. - Иди сюда!
Крейбель бросается к нему. Там уже стоят друг за другом трое заключенных. Один из них Ганнес Кольцен.
- Становись сзади! - кричит караульный Крейбелю. - Ну! Живо! Или хочешь коленкой под задницу получить?
Крейбель становится последним.
- Шагом… марш!
Они идут по коридору. Отпирается большая железная решетка. Снова длинный пустой коридор. В самом конце его расположились караульные.
- Стой!
Харден по списку читает имена:
- Кристоф Кох!
- Здесь!
- Вальтер Крейбель!
- Здесь!
- Ганс Хюльзенбек!
- Здесь!
- Иоганн Кольцен!
- Здесь!
- Ступайте туда, в комнату.
Четверо заключенных входят в пустую комнату, в которой стоит лишь несколько стульев. За ними следуют два эсэсовца и останавливаются у двери.
Хармс идет в другое помещение, где ждут женщины.
- Прошу вас пройти, сударыни. Не пытайтесь что-нибудь потихоньку передать вашим близким. Этим вы им только повредите.
Пять женщин медленно идут через приемную. Одна из них не переставая плачет и вытирает глаза. Старая, дряхлая женщина идет, опираясь на более молодую.
- Пройдите, пожалуйста, туда, в следующую дверь.
Быстрый взгляд, и Крейбель видит, что последней входит его жена… Ну да, она все такая же. Почему бы она должна была измениться? Чуть широкий подбородок, маленький рот, светлые миндалевидные глаза и черные блестящие волосы. Ему вдруг кажется, что он ее только вчера видел. Она подходит к мужу, не сводя с него взгляда. Они протягивают друг другу руки.
- Здравствуй, Вальтер!
- Здравствуй, Ильза!
- Теперь тебе стало лучше, не правда ли?
- Да. Как малыш?
- Он все благополучно перенес и уже здоров.
Крейбель смотрит на другие пары в комнате. Женщины плачут, без конца обнимая мужей, и не могут говорить от слез. Старая женщина спрашивает юношу, который крепко держит за руку стоящую тут же жену:
- Они тебя тоже били, мой мальчик?
Заключенный смеется и громко произносит:
- На это, мама, я не могу тебе ответить.
Старая женщина с ненавистью смотрит на эсэсовцев, которые стоят у дверей и избегают ее взгляда.
- Мы с тобой не виделись столько месяцев, а ты смотришь на других.
- Да, да… - бормочет Крейбель и глядит на жену, в глазах которой сверкает подозрительная влага, - Только не вздумай плакать.
- Нет, - говорит она, улыбаясь.
- Ну, как вообще у нас дома? Как ты сводить концы с концами? Что делают друзья? Ты ничего не рассказываешь.
- Я так рада, что снова тебя вижу… здоровым! - Она понижает голос. - Рассказывают потрясающие вещи. Действительно, было так ужасно?
- Ты видишь, я жив и даже здоров. Все проходит. Да и не так уж страшно было. Удалось ли тебе спасти хоть часть книг?
- Нет, они все взяли, и не только политическую литературу, а все без исключения.
Крейбель уставился в пространство.
Они унесли все книги… Он так гордился своей библиотекой! Сколько прекрасных часов было связано с этими книгами! Он собирал их долгие годы. И они унесли, все унесли!..
Крейбель смотрит на Ганнеса Кольцена и его жену, стоящих у окошка. Маленькая женщина, истощенная работой и озлобленная. Она не плачет, а говорит, говорит без умолку. Он только кивает.
- Жалко книг, Вальтер, но это ведь не самое худшее. Самое главное, что мы все живы и здоровы. Не надо так огорчаться.
- Я вовсе не огорчен, я так счастлив, что вижу тебя. Были моменты, когда я терял уже надежду увидеть тебя когда-нибудь.
- Значит, было?..
Жена смотрит на него полными слез глазами. Проклятье! Он все-таки сказал больше, чем следовало. В смущении опускает он руку на плечо жены и, видя, что она вновь улыбается, нежно гладит ее по лицу.
- Видишь ли, такие настроения иногда находят. Ну, а теперь… теперь мне, в общем, хорошо, и ты больше не беспокойся.
- Господа, свидание кончается!
- Ах, господин дежурный, уже конец? - жалобно говорит одна из женщин. - Разве прошло десять минут?
- Я исполняю данное мне распоряжение. - Караульный пожимает плечами и задумчиво потирает руки.
- Я тебе принесла кое-какую мелочь. К сожалению, лучшее пришлось оставить там, в контроле.
Крейбель берет маленький пакетик.