Хармс выходит из комнаты и осматривает четырех заключенных, стоящих в ожидании рядом со своими картонками. Он берет Крейбеля за плечо и спрашивает:
- Тебя ведь били, не правда ли?
- Нет, господин начальник!
- Но ведь тебя держали в темной?
- Нет, господин начальник!
Хармс, ухмыляясь, проходит в комнату коменданта и возвращается вместе с ним. Они шепчутся, и Хармс кивает в сторону Крейбеля. За зимние месяцы комендант совсем разжирел. Коричневая замшевая форма натянута на его могучее тело, как перчатка. На воротник ложится двойной подбородок и складки шеи.
- Ну, Крейбель, хочешь к маме?
- Так точно, господин комендант!
- Я охотно тебя освобождаю, но не хотел бы еще раз приветствовать здесь. Это будет для тебя очень плохо.
Крейбель ничего не отвечает. Он смотрит в полное самодовольное лицо и невольно вспоминает, как этот человек стоял с револьвером в руке тогда, когда его, Крейбеля, избивали. В то время у него еще была молодцеватая военная выправка.
- Советую тебе забыть то, что осталось позади. В этом заключается высшее искусство жизни - забыть все плохое и помнить только хорошее. Держи язык за зубами, мы шутить с собой не позволим. Это было испытание, а теперь ты должен принять решение. Помни всегда, что мы боремся за каждого соотечественника, даже и за тех, в отношении кого нам пришлось принять серьезные меры. Теперь ступай!
Харден провожает четырех освобожденных через тюремный двор. Комендант и штурмфюрер следуют за ним. Большие тяжелые ворота открываются.
Решение
Обливаясь потом, несется Крейбель вниз по Фульсбют тельскому шоссе. Дующий ему навстречу суровый мартовский ветер так набрасывается на деревья, что сухие ветки с треском ломаются и падают на землю. Крейбель не смотрит ни направо, ни налево, - он бежит вперед. Его гонит безумный страх; что, если все это лишь ошибка и они снова его вернут? С порога домов и лавочек на него поглядывают женщины. Люди на улице оборачиваются ему вслед, - всякий знает, что он идет из концентрационного лагеря. Каждый день проходят здесь освобожденные со своими картонками. Крейбель ничего не замечает. Все плывет у него перед глазами. Им владеет лишь одна мысль: "Свободен! Спасен! Домой!"
У Альстерского шлюза он оборачивается на грязно-красные строения за высокой стеной, видит безобразную башню у входа в каторжную тюрьму, - в этой башне висит колокол с отвратительным, резким звуком. Он еще раз смотрит на гладкие стены тюрьмы с квадратными зарешеченными дырами. О, никогда больше! Никогда больше сюда не возвращаться!
Он свободно идет по улице. Может пойти, куда захочет. Жизнь снова приняла его в свои объятия. Вон трамвай… Еще несколько минут - и он будет дома. С женой, с ребенком! Он идет, шатаясь от головокружения.
Ну, а если действительно все это лишь ошибка? Если они уже гонятся за ним, чтобы вернуть? Если завтра его снова арестуют? Не лучше ли сразу перейти на нелегальное положение? Правильно ли прямо ехать домой?
От этих мыслей Крейбеля бросает в жар и холод. В нем все смешалось: и радость и страх. Он не верит в свое счастье. Ему все кажется неправдоподобным. Если уж возвращаться - лучше сразу. Лучше не привыкать снова к свободе. Лучше даже по-настоящему не почувствовать, чего там недоставало. Но… лучше вовсе не возвращаться.
Никогда! Уж он-то, во всяком случае, не сунется больше в политику. У него отпуск. На первое время он должен выйти из строя. Он имеет на это право, так как только что выкарабкался из могилы.
Конечно, он поедет домой. Почему бы им вернуть его? Почему его освобождение может быть ошибкой? Когда они увидят, что он покончил счеты с политикой, его оставят в покое. Вообще они, наверное, и сейчас за ним наблюдают, и если он не поедет прямо домой, то это сразу покажется подозрительным. Он будет жить, как отшельник; никаких встреч с людьми. Он хочет покоя. Будет наслаждаться вновь обретенной жизнью. Будет бродить. В первое же воскресенье поедет с Ильзой и мальчиком на берег Эльбы.
Мимо проносится трамвай. Шестой номер, доходит как раз до самой двери его дома. Крейбель бежит за ним и вскакивает на ходу.
Ах, как хорошо пробежаться! Он стоит на задней площадке. Кондуктор бросает взгляд на его картонку и улыбается ему. Неужели все догадываются, откуда он вышел?
Ужасно медленно идет трамвай, останавливается на каждом перекрестке! Ильза даже не смеет помыслить об этом. Какие сделает она глаза, когда он неожиданно появится перед ней? И почему трамвай так плетется?..
Крейбель в нетерпении высовывается и видит, что сейчас опять будет остановка.
Соседи тоже удивятся. В особенности эта свинья Хазенбергер, который тогда так цинично заявил: "Ну, в ближайшие десять лет Крейбелю из каталажки не выбраться". Вот будет глазеть! Ну, а товарищи… От товарищей он будет держаться подальше. Не такие же они идиоты, чтобы сразу к нему сбежаться. И вообще он на первых порах выключится. Обойдутся и без него. Если бы его забили до смерти или если бы он тогда все-таки потянулся к веревке, пришлось бы обойтись. Он в конце концов тоже человек и тоже имеет право на жизнь.
Трамвай так плетется, что можно с ума сойти! Вон стоянка такси. Не раздумывая, Крейбель соскакивает и бежит к машине.
- Бахштрассе, два… Как можно скорее!
Уже на ближайшем углу автомобиль обогнал трамвай. Еще две, одна минута - и он дома.
Вечер. Прошли первые минуты волнения. Мальчик уже в постельке, спит. Ильза спешно делает покупки к ужину! Крейбель лежит на диване и слушает радио.
Все, как было. Но как будто бы еще уютнее, роднее. Длинный, зеленый стол по-прежнему стоит у стены. Над ним по-прежнему висит "Убийство Марата". Наци были сбиты с толку этой картиной. Зато книжные полки пусты. На одной из них рабочая корзиночка и пустая ваза для цветов. На другой - маленький высохший кактус. Совсем внизу лежат уцелевшие от обыска пожелтевшие тоненькие брошюрки.
Неужели у Ильзы еще есть деньги? Ведь получка послезавтра, а она делает столько покупок. Он не знает, что она забирает в долг, не знает, что сегодня, по случаю выхода ее мужа из тюрьмы, мелкие лавочники охотно дают ей в долг.
Она все-таки замечательная женщина! Может быть, слишком добрая, слишком мягкая, но прямой, честный человек… Странный у них брак. Когда он пришел, они пожали друг другу руки, как добрые старые друзья. Никаких излияний восторга, слез, поцелуев, а ведь он почти что из могилы вышел. У них чувство скрыто слишком глубоко, и нужно время, чтобы оно прорвалось наружу.
По радио передают модную песенку: "Умеешь ли ты целовать, Иоганна? Конечно, могу. Тра-ля-ля…" Крейбель прислушивается к мотиву, но его мысли с товарищами, которые, наверное, лежат на койках и говорят о том, что он сейчас с женой. Ах, не надо об этом думать! Зачем? К чему? Ближайшие дни принадлежат ему. Только ему! "И видит бог, я заслужил это", - говорит он самому себе.
Входит Ильза. От возбуждения лицо ее покрылось красными пятнами, движения беспокойные и рассеянные.
- Сейчас будем есть, - говорит она и идет на кухню, как будто еда - самое главное.
Радио передает чью-то речь. Крейбель слышит слова, не вникая в их смысл: "Вот чего мне не хватало. Человек один - и не один. Теперь покончено с одиночеством и тишиной".
Может быть, Торстен лежит сейчас на своих нарах и думает о нем, беспокоится за него. Было ли действительно так тяжело в подвале? Да и сидел он он вообще в карцере? Непостижимо. Но все позади. Все стало по-прежнему, будто никогда и не было иначе.
Ильза очень старательно накрывает на стол. Стелит новую белую скатерть. Приносит хлеб, колбасу, сыр, ставит чайник и нарезает лимон.
Почему она придает так много значения этому ужину? Ему не хочется ни есть, ни пить. Ему хотелось бы сидеть рядом с ней, лежать рядом, положить голову ей на плечо и забыться, ни о чем не думать.
Она наливает ому чашку чая, делает бутерброд с сыром, заставляет есть и ни на минуту не спускает с него ласковых глаз.
И он ест и пьет. И вдруг говорит:
- Даю тебе слово, если они казнят Фрица Янке, я застрелю Кауфмана на месте!
- Забудь хоть на сегодня товарищей.
- Забыть? Забыть товарищей, которых я должен был там оставить? Ну знаешь ли, у меня не хватает слов…
- Я не то имела в виду, Вальтер.
- Не то? А что ты имела в виду?
- Прежде всего успокойся! Потом расскажешь все, а теперь не надо.
- Жаль, Ильза, что ты его не знаешь, - чудесный человек! Тонкое бледное лицо с большими мягкими глазами. Тревога, страх перед самым ужасным убивали его уже сотни, тысячи раз. Но если они его казнят, тогда… тогда… я не знаю. Тогда что-то должно случиться. Тогда что-то неминуемо случится!
- Ну, ну, Вальтер, выпей немножко чаю.
- Я не хочу.
- Ты не ешь ничего, - говорит ему жена не то с болью, не то с упреком.
- Не могу я есть.
Ночью оба лежат в темноте с открытыми глазами. Крейбель неожиданно произносит, будто во сне:
- Тогда я застрелю Кауфмана!
Жена нежно гладит его пылающее лицо, уговаривает, как больного, Так долго лежат они рядом, молча. Он положил ей голову на грудь.
- Я напишу письмо Кауфману… Неужели хорошо составленное письмо не подействует? Янке нельзя казнить. Надо спасти юношу…
И Крейбель снова смотрит широко открытыми глазами в потолок, как смотрел долгие недели в карцере, долгие месяцы в одиночке.
- Товарищи устроили голосование. Я тогда находился еще в одиночке. И только один был за истязания, все остальные - за немедленный расстрел. Это разве не изумительно? Ты должна помнить, что их почти всех истязали. Но никто не хочет мстить. Уничтожение, но не месть, разве это не изумительно, а?
Жена не понимает, о чем он говорит. Ее глаза полны слез, она гладит его волосы. И на его настойчивый вопрос отвечает:
- Да, Вальтер, ты прав.
Уже забрезжил рассвет нового дня, когда Крейбель наконец уснул. Но даже во сне он не находит покоя. Он ворочается с боку на бок, стонет, вздыхает, что-то бессвязно бормочет и тихо всхлипывает, будто его донимает какая-то боль.
Жена лежит рядом, держит его влажные руки и покрывает лицо поцелуями, смешанными со слезами.
Первый выход Крейбеля на следующий день - в ратушу.
- Вы освобожденный Крейбель? Лично вы? - недоверчиво спрашивает чиновник.
- Так точно!
Крейбеля охватывает ужас. Что значит этот вопрос? Что, если они его сейчас опять арестуют и пошлют обратно в Фульсбюттель? Им достаточно сказать: "Случилась ошибка - не вы, а другой должен быть освобожден". Чиновник выходит из комнаты. Крейбеля охватывает легкая дрожь. Ему кажется, будто он вновь попал в ловушку. Он не спускает глаз с двери.
Чиновник возвращается.
- Итак, вы действительно Крейбель собственной персоной?
- Да.
- У вас, по крайней мере, есть мужество. Обыкновенно посылают жен или родственников. Вот вам свидетельство об освобождении.
Крейбель с облегченным сердцем бежит по полутемному коридору ратуши назад, в светлую улицу.
У матери, занимающей небольшую квартирку под самой крышей, Крейбель встречает ее брата, дядю Артура.
Дядя Артур - политический флюгер. Он примыкает к партии или союзу только тогда, когда рассчитывает что-нибудь на этом выгадать. Он долгие годы был членом социал-демократической партии. Однажды ему пришлось принять участие в забастовке, хотя союз и отказался выдавать пособия. Так как заботу о стачечниках взяла на себя Международная рабочая помощь, дядя Артур вступил в члены этого общества. Когда выдача пособий прекратилась, он оттуда выбыл. Узнав от соседей, что "Христианская миссия" помогает многодетным семьям, он перешел в "миссию" и притащил домой всякой снеди и одежду. В начале 1933 года он перекрасился одним из первых и вместо черно-красно-желтого вывесил флаг со свастикой. Сыновей послал в трудовые лагеря.
Дядя Артур сердечно приветствует племянника, подсаживается к нему поближе и спрашивает:
- Ну-ка, расскажи мне, каково там в действительности, в этом концентрационном лагере. Болтают многое и очень уж сгущают краски.
Крейбелю не терпится нагрубить этому человеку, но из уважения к матери он только холодно отказывает ему:
- Прости, по об этом я могу говорить лишь с самыми близкими друзьями.
Дядя Артур больше ни о чем не спрашивает, и разговор, несмотря на все старания матери, никак не клеится.
Под вечер в дверь квартиры Крейбеля раздается, стук, Ильза открывает. Перед ней стоит молодой человек и протягивает ей пакет.
- Велено передать! - и тотчас сбегает вниз по лестнице.
В комнате они разворачивают пакет. В нем масло, колбаса, сыр, стакан меда, пакетик кофе и бутылка токайского. Крейбель находит маленькую записочку, в которой нацарапано: "Мы все очень рады! Ешь на здоровье!"
Привет от товарищей. Как скоро они узнали, что он на свободе! Он предпочел бы, чтобы они не напоминали о себе. "Я ведь вышел из строя. У меня отпуск. Длительный отпуск".
- Как это мило с их стороны. Не правда ли?
Крейбель только бурчит что-то в ответ. Потом говорит:
- У них у самих нечего есть!
- Это, конечно, так. Они определенно сложились. Я сейчас же сварю чашечку крепкого кофе.
В этот вечер и в эту ночь Крейбель уже спокойнее; он начинает привыкать к новой жизни.
Дни текут. Крейбель гуляет по городу, ходит в читальню для безработных, часами бродит по гавани и страшно скучает. Он часто встречает старых знакомых, товарищей. Узнав его, они обычно отворачиваются, не здороваются и проходят мимо. Крейбель никогда не знает почему: стыдятся ли они его, потому что стали ренегатами, или же делают это из предосторожности, так как работают в подполье.
В первое же воскресенье, рано утром, он выходит из дому, ведя за руку мальчика.
- Куда вы думаете? - Ильза провожает их до двери.
- Мы поедем на Эльбское шоссе.
- Возвращайтесь вовремя к обеду.
Крейбель покупает билеты до Фульсбюттеля. Два раза он на большом расстоянии обходит вокруг мрачное здание тюрьмы. Кажется, будто за высокой красной стеной жизнь совсем замерла. Но он знает, что творится за этими холодными камнями. Сколько тихих воскресений просидел он, скорчившись, в углу, на бетонном полу… Ему казалось непостижимым, что жизнь может спокойно идти своим чередом, что солнце светит, что на свете есть женщины, что люди могут радоваться. Он вернулся к жизни. Теперь другие похоронены в этих темных норах. Другие в отчаянии бегают целыми днями по одиночке. Семь маленьких шажков от окна до двери и столько же обратно.
Никогда больше не попадать туда! Умереть, если это нужно, но никогда бы не оказаться снова в этих медленно убивающих, затхлых камерах-могилах.
Крейбель берет мальчика на руки и бежит, словно за ним погоня.
Ильза из кожи лезет вон: на ничтожные гроши пособия старается украсить квартиру. Покупает краску и красит кухонную мебель, окна и двери. Выпросила у домовладельца немного воска и натерла пол. Ей хочется создать мужу возможно больший уют.
Крейбель сидит за своим длинным столом и читает. Перед ним делая пачка газет. Он хочет узнать все, что произошло за время его тюремного заключения.
Он ищет сообщения об аресте товарищей. В Цейтце вновь арестовали семнадцать коммунистов. Их обвиняют в том, что они продолжали создавать нелегальную коммунистическую организацию, даже собирали членские взносы… Собирали членские взносы… разве это самое главное… А здесь заметка из Страсбурга: рабочая делегация из Саарской области посетила в Моабите Эрнста Тельмана… Да, Эрнст Тельман сидит уже больше года, и без суда и следствия… Отважатся ли они вообще начать против него процесс? "Конечно, меня избивали!" - крикнул им Тельман, Он сказал это открыто и прямо. Большинство и представления не имеет, сколько для такого высказывания требуется мужества. Эти живодеры эсэсовцы жестоко отомстят ему… Страсбургская газета публикует имевший место эпизод, а странный информационный бюллетень "Блик ин ди цайт" просто его перепечатывает…
Он читает об убийстве Иона Шеера и трех других членов ЦК. Тогда эту новость принес в камеру один уголовник, но никто ему не поверил. А Натан Вельзен даже упрямо настаивал на том, что Ион Шеер вовсе не был арестован.
Сколько товарищей погибло! Сколько только в одном Гамбурге! Обезглавлены. Повешены. Расстреляны. Забиты плетьми до смерти. Фриц Янке еще жив, но они хотят и его убить. Кто знает, сколько еще их, тех, кого ждет эта участь?
Они бродят сейчас у двери общей камеры. Возможно, говорят о нем. Они не могут, конечно, сказать о нем ничего плохого.
Одиночники смотрят через оконные решетки на небо. В воздухе уже чувствуется весна. Погода становится мягче. Организм заключенных чувствует приближение весны.
А в подвале? В темной? Они сидят там среди постоянной ночи и мечтают о свете, о жизни, о людях, о женщинах.
Спокойнее ли теперь по ночам? Продолжаются ли избиения в подвале?..
Крейбель думает о мучительных пытках и ужасах, перенесенных большим, сильным Ширманом. Они страшно истязали его, но ничего не добились. Тогда его стащили в подвал. В ванной комнате лежал труп товарища, повесившегося несколько часов назад. Они связали Ширмана с трупом лицом к лицу.
Через час Ширман выдал двоих.
Крейбель вспоминает рассказы комсомольца Вальтера Кернинга. С тремя другими комсомольцами среди ночи, под конвоем эсэсовцев в стальных шлемах и с винтовками, вывели его на тюремный двор. Стояла светлая лунная ночь. Сияли звезды. Эсэсовцы и четверо заключенных проковыляли через глинистый, топкий двор и остановились у полуразрушенной внутренней стены. Труппфюрер Тейч вышел вперед и прочел по списку имена четырех заключенных. Йотом спросил, нет ли у них предсмертных желаний. Когда все четверо ответили отказом, на них нацелили ружья. В этот момент Кернинг крикнул: "Да здравствует коммунизм!"
Их не расстреляли, но снова отвели в камеры, а Кернинга стащили в подвал и били до утра.
Кого они сейчас мучают?
Кто теперь в отчаянии тянется к веревке?
Кто лежит изувеченный на нарах и стонет?..
Крейбель отбрасывает газеты. Он не может ни о чем читать без того, чтобы в нем, словно из бездонной глубины, не поднимались ужасные воспоминания.
Проходит неделя за неделей. Крейбель ходит отмечаться, получает в установленные дни пособие, а все прочее время слоняется по улицам, заглядывает в библиотеки, посещает музеи и художественные галереи. Бессистемно по желанию и настроению, без какой-либо определенной цели.
Все больше и больше теряют над ним власть воспоминания о недавнем прошлом. Они бледнеют и тускнеют. Уже не стоят перед глазами лица товарищей. Уже не звучат в ушах их голоса. Собственное заключение кажется ему ужасным сном.
Ему начинает доставлять удовольствие ходить с женой за покупками. С деньгами туго. Нужно уметь купить подешевле. В лавках можно многое увидеть и услышать. Женщины бранятся. Торговцы плачутся. Крейбель прислушивается ко всему, но молчит.
Вечером он сидит в своей маленькой комнатке над газетами, стараясь угадывать невысказанное между строк; включает радио, если передают музыку, или читает взятые из библиотеки книги.
Ильза сидит рядом, чинит одежду или просматривает "Журнал для хозяек", который в некоторых магазинах раздается клиентам бесплатно.