И все же Крейбель чувствует себя нехорошо. Ему часто кажется, будто его кто-то тормошит, трясет, кажется, что знакомые голоса говорят ему что-то, на него указывают пальцами. Тогда его охватывает непередаваемый ужас. Во рту появляется противный вкус.
Как-то вечером Крейбель мечется по улицам Бармбока. Мозг сверлит одна и та же мысль: "Не хочу! Не пойду! Пусть оставят меня в покое!"
Его только что остановил на Гамбургерштрассе партийный уполномоченный Адольф Расмус и шепотом сказал:
- Будь завтра в одиннадцать часов утра в бане на Дипдрихштрассе. В бассейне.
Это - партия. Она снова хочет его запрячь. Все начнется сызнова.
Но Крейбель не хочет. Нет, нет и еще раз нет!
"Я туда не пойду. Кто меня может заставить?" Пусть видят, что пока на него не приходится рассчитывать. Он уж давно ждал этого предложения. Пусть говорят и думают, что хотят. Испытали бы сначала на собственной шкуре… "Я туда не пойду. Надо было сразу так и сказать Расмусу".
В этот вечер Крейбель вернулся домой поздно. Жена не спрашивает, где он был, а молча вновь ставит уже убранный со стола ужин. Во время еды она поглядывает на него. Он старается избежать ее взгляда. Она хорошо знает своего мужа и чувствует, что он скрывает что-то серьезное.
- Случилось с тобой сегодня что-нибудь?
Поначалу Крейбель молчит. Потом поднимает голову, видит озабоченное лицо жены и снова опускает глаза в тарелку.
- Что могло со мной случиться? С чего ты взяла?
Жена видит, как муж торопливо ест, как опускает глаза, чтобы они его не выдали.
- Тебя снова зовут товарищи?
Крейбель удивленно поднимает голову:
- Ты что, не в себе? Они должны оставить меня в покое, хотя бы ради собственной безопасности. Ведь за мной потащится целая свора шпиков.
Как будто не понимая его, она тихо говорит:
- Не давай себя снова втянуть.
На следующее утро Крейбель идет в бармбекский бассейн. Несколько безработных и группа школьников со своим учителем барахтаются в воде.
Крейбель намыливается, ополаскивается под душем и уже хочет войти в бассейн, как с ним здороваются.
- Здравствуй, Вальтер! Ты меня не узнаешь?
- Ах, Отто! Здорово, брат, я тебя в самом деле не узнал в костюме Адама.
Они пожимают друг другу руки.
- Я как раз в воду.
- Подожди минутку, мне надо сказать тебе пару слов.
Крейбель поражен. Неужели Отто Регерс связной?
Когда они виделись в последний раз, он еще был социал-демократом.
Они стоят под душем. Вокруг шумят школьники. Отто Регерс говорит шепотом:
- Мне поручено установить с тобой связь. Сначала не хотели посылать меня, но когда я рассказал, что мы знаем друг друга по Союзу рабочей молодежи, согласились.
- Ты, значит, теперь с нами?
- Да, конечно. Почти год. Сейчас же после прошлогодних майских событий. Ну, так слушай!
Регерс еще ближе подвигается к Крейбелю, но держит руки высоко, как будто старается направить струю горячей воды на спину.
- У нас хотят знать, сколько еще времени ты намерен не возвращаться к работе. Партия нуждается в людях. Есть кое-какие виды на тебя.
Крейбель ни в каком случае не может заявить этому бывшему социал-демократу, что он еще надолго намерен воздержаться от партийной работы. Он чувствует легкое замешательство и уклончиво отвечает:
- Я должен раньше узнать, для какой работы меня наметили.
- Этого я сам не знаю. Значит, в принципе ты согласен?
- Само собой!
- Конечно, Вальтер, от тебя другого и не ожидали. Но некоторые преподносят иногда сюрпризы. Есть люди, которые считались раньше крепкими членами партии, а сейчас категорически от нее отмежевываются.
Крейбель удивлен. Отто Регерс обо всем судит так, будто он уже добрый десяток лет в партии. Он говорит естественно и самоуверенно, чего Крейбелю никогда бы не удалось. За год его ареста, по-видимому, кое-что изменилось.
- Видишь, - снова шепчет Регерс, - наконец и я нашел правильный путь! Ты, наверно, думаешь, что чертовски долго искал, да?
Крейбель, смеясь, трясет головой.
- Я перешел со всей группой. Один-единственный только не присоединился. Да и тот не из-за политических разногласий, а просто-напросто от страха. Мы очень хорошо работаем. Я принес тебе кое-какие вещички, чтобы ты видел, что делается. Это у нас прямо нарасхват.
В последующий вечер Крейбель бегает до поздней ночи по пустынным тихим улицам. Ему не сидится дома. Радио его раздражает. Он недостаточно спокоен, чтобы читать, и это сидение в комнате становится ему невмоготу.
Апрельские ночи светлы и прохладны. Он часами просиживает на скамейках и, как часто делал это в одиночке, мечтает, глядя на мерцающие в небе звезды. Но даже размышляя над числами и сопоставлениями, когда-то вычитанными у Бюргеля, и стараясь ясно представить себе загадочную неизмеримость мироздания, он не может справиться со своими мыслями и чувствами. Ему хочется, сидя на одинокой скамье, восхищаться сиянием вечерних звезд, а мысли упорно возвращаются к Торстену.
Торстен… Он, вероятно, до сих пор еще сидит в четырех стенах голой камеры. По-прежнему ободряет своих соседей и советует: "Обтирайся утром и вечером холодной водой! Делай гимнастику! Первая обязанность коммуниста в заключении - сохранить здоровье, стальные нервы…" Да! Торстен… Но не все коммунисты похожи на Генриха Торстена. Не все носят в своем сердце такую любовь к партии. Не все обладают такой непоколебимой уверенностью в победе рабочего класса. Не все так тверды, так самоотверженны. Что бы сказал Торстен о нем? Фашисты сломили Крейбеля. Они добились от Крейбеля, чего хотели: запугали, нагнали на него страху.
Но Торстен сказал бы тоже: "Вы, товарищи, живущие на свободе, не знающие карцера, не знающие одиночного заключения, не осуждайте Крейбеля с такой легкостью и поспешностью. Не у каждого коммуниста закованная в броню душа".
Он сказал бы им: "Не все, проявившие слабость, стали вашими врагами. Помните, что эти товарищи страдают от разлада в их жизни гораздо сильнее, нежели крепкие, здоровые люди, нежели те, кто быстро может забывать, кого не преследует навязчивая идея очередных истязаний".
Торстен умный человек, умеющий глубоко видеть. Он не станет делать поспешных выводов. Он поймет его, поймет его состояние. Но одобрит ли он его?
Нет! Никогда! Он слишком требователен и к себе и к другим. Он слишком активен как революционер. Он никогда не одобрит такое поведение.
В подобные вечера Крейбель возвращается домой разбитый, подавленный, в разладе с самим собой.
Ильза замечает, что муж снова постепенно от нее ускользает. Беспокойство, охватившее его, передается и ей. Она догадывается, что его снова влечет к партии, И она борется за своего мужа, борется за сохранение своей маленькой семьи, старается оградить ее от новых забот и несчастий.
Как-то раз, когда Крейбель снова поздно возвращается домой и, мрачный, молча ложится рядом с женой, она не выдерживает - обхватывает его голову руками и, покрывая ее слезами и поцелуями, начинает упрашивать, умолять его не подвергать себя и свою семью новой опасности, не связываться с товарищами, всегда помнить о том, что он пережил.
- Если ты опять туда попадешь, я не выдержу… Я лишу жизни… и себя и ребенка! Второй раз тебе оттуда не выбраться.
Крейбель обнимает дрожащую, плачущую жену. Он ничего не говорит, откидывает ей волосы с мокрого лица и прижимает к себе.
- Почему ты скрываешь от меня свою тревогу?
- Тебе нечего бояться, Ильза, я останусь в стороне. Я уже раз обжегся. - В этот момент Крейбель действительно верит тому, что говорит. - Зачем ты себя мучаешь? Зачем создаешь напрасные заботы?
- Ты… ты стал такой странный. Всегда угрюмый, неразговорчивый. Приходишь поздно домой. Ты думаешь, я не замечаю, как ты изменился?
- Это верно! Я слишком много думаю о товарищах.
- Подумай хоть раз о себе. Один раз! И чуточку - о нас. Так ведь нельзя жить!
Крейбель бредет вдоль Остербек-канала. Навстречу идет человек, фигура и походка которого ему кажутся знакомыми. Человек смотрит на него удивленно, затем направляется к нему быстрыми шагами.
- Здорово, товарищ Крейбель! - протягивает он руку. - Я все надеялся встретиться с тобой. Я уже давно знаю, что ты на воле, но - сам понимаешь - не хотел к тебе заходить.
Теперь Крейбель узнает его и от изумления не может вымолвить ни слова. Это Боллерт, из союза металлистов. Такое восторженное приветствие?.. Еще два года тому назад на каком-то собрании он поносил Крейбеля, называл его "коммунистическим подонком", "безответственным подстрекателем". Будь осторожен, у него может быть плохое на уме.
Боллерт, крепкий, приземистый мужчина, идет рядом с Крейбелем и шепотом сообщает новости:
- Ты слыхал о листовках у Кальмона?
Крейбель отрицательно качает головой.
- Нет? Потрясающая вещь! Замечательно проделано. Наши товарищи здорово работают, доложу я тебе!
Наши товарищи? Крейбель молчит.
- Взять, к примеру, вчерашний случай. Понимаешь, у Кальмона работает один упаковщик, Карл Эндруш, я его знаю, он был раньше членом социал-демократической партии. После гитлеровской истории - воды не замутит. И вот он как-то сострил насчет Рема. Представляешь, конечно, в каком духе. Об этом стало известно руководству национал-социалистской заводской ячейки, и человека уволили за оскорбление члена правительства. Это произошло вчера. А сегодня утром - обрати внимание, сегодня же! - все рабочие, предприятия получили маленький листочек за подписью КПГ. Ни одна душа не знает, каким путем эти листки попали на завод. В листовках спрашивается, стоит ли из-за такого гнусного развратника, как Рем, лишать куска хлеба старого рабочего, проработавшего на предприятии одиннадцать лет? Листовка призывает коллектив добиваться всеми мерами возвращения уволенного на работу. Ну, я тебе доложу, подействовало, как взрыв. В особенности скандалили женщины-работницы. Сегодня после работы было общее собрание. Коллектив рабочих требует возвращения уволенного на работу. Наци вне себя.
- Значит, на предприятии работают еще товарищи из КПГ?
- Еще бы! И отлично работают. Листовки вышли на следующий же день. Весь Бармбек говорит об этом.
- А как ты вообще расцениваешь работу коммунистов в Бармбеке?
- Прошлой осенью, как тебе известно, партии пришлось скверно. После этого на несколько недель работа совсем стала. Но с тех пор партия оправилась. Наши товарищи хорошо работают. Активно, насколько мне известно, работает небольшой круг лиц, но это отборная, крепко спаянная группа.
На Гольдбекплац Боллерт прощается. Крейбель один идет домой по Бахштрассе. Ему все еще вспоминается собрание металлистов, на котором Боллерт обругал его и всех членов Компартии вообще. А теперь он восторгается работой коммунистов. "Наши товарищи…" - сказал он.
…Крейбель медленно бредет по улицам Бармбека. Он несколько раз останавливается у витрин, чтобы проверить, не наблюдают ли за ним. Около восьми часов он сворачивает, в Гейтманштрассе.
Когда он входит в подъезд дома № 63, его все еще неотступно преследует мысль, что ему не миновать Фульсбюттеля, если здесь состоится собрание и их накроют.
На медной дощечке надпись: "Фриц Кречмар". Он стучит у двери. Старая сгорбленная старуха отворяет, не снимая целочки.
- Вы хотите говорить с моим сыном? Сию минутку!
Она захлопывает дверь, но через некоторое время снова открывает.
- Входите, пожалуйста!
В маленькой комнате сидят три человека. По прежней партийной работе Крейбель знает только одного из них.
Тот подходит к нему, здоровается и говорит:
- Хорошо, что ты вовремя пришел. Мы постараемся изложить дело покороче. Садись. Итак, это - товарищ Вальтер, а это - товарищ Хуго и товарищ Вильгельм.
Крейбель здоровается. Он удивляется их беспечности испрашивает:
- Неужели вы не боитесь, что я могу притащить за собой шпика?
Один из них смеется и берет его за руку.
- Если бы так, мы еще до твоего прихода узнали бы об этом. Все в порядке!
- Не понимаю, как бы вам удалось?
- Товарищ Крейбель, мы тоже следим за тобой.
Во время этой встречи Крейбель узнает, что его намечают во Франкфурт в качестве редактора.
У него перехватывает дыхание, но внешне он спокоен и сдержан.
- Само собой разумеется, в Гамбурге ты не можешь больше работать. Это было бы чистейшим самоубийством. Да и во Франкфурте первое время ты ничего не будешь делать. Должен сначала привыкнуть к нелегальному положению. Но мы думаем, что это у тебя не займет особенно много времени. Документы, билет, адреса - все это ты получишь позже.
- А… а моя жена?
- Твоя жена? Она, конечно, останется здесь.
Крейбель краснеет. Он даже не знает почему. Что это на него так странно смотрят? Ведь в конце концов у него может быть жена, судьба которой ему не безразлична.
- В конце концов, у нас у всех есть жены. Как тебе лучше и удобнее ее обеспечить, об этом ты договоришься с товарищами во Франкфурте. Пока подыщешь здесь какой-нибудь нейтральный адрес и так далее. Ну, ведь это все просто и ясно…
Для Крейбеля это все далеко не так просто и ясно. У него появляется сильное желание осадить этого равнодушного человека, сказать, что он отказывается от партийного поручения, что у него вообще нет намерения переходить на нелегальную работу. Но он колеблется и молчит.
Тогда поднимается самый старший, высокий плотный человек с грубым лицом, большой лысиной и необычайно густыми бровями. Он до сих пор не произнес ни слова, теперь он спокойно обращается к Крейбелю:
- Товарищ, ты еще не совсем пришел в себя. Мы не хотим спешить. Обдумай все еще раз хорошенько и через неделю скажешь свое решение. И тогда, если будешь согласен, можешь сразу получить документы и билет. Такой вариант тебя устроит, не правда ли?
- Да, спасибо… Я еще подумаю.
Крейбель снова краснеет.
- Слыхал ли ты в лагере о некоем товарище Торстене?
- Еще бы не слыхать! В подвале мы сидели в соседних камерах. Я бы очень хотел узнать, где он сейчас?
- Торстен сейчас в доме предварительного заключения. Через несколько недель начнется его процесс.
- Он в предварилке? - радостно вскрикивает Крейбель. - Вот это хорошо! Торстен замечательный товарищ!
- В партии много Торстенов!
Крейбель лежит на диване и читает речь Геринга, опубликованную в газете "Анцайгер". Ильза сидит у него в ногах и приводит в порядок праздничный костюм мальчика.
Вдруг Крейбель откладывает газету в сторону и спрашивает:
- Так ты бы наложила на себя руки, если бы я снова взялся за политическую работу?
- Нет, я бы не сделала этого.
- Нет? Ведь ты еще недавно говорила.
- Теперь я думаю иначе.
- Да-а? - Крейбель изумлен, даже несколько разочаровал. - Что же изменило твое мнение?
Не поднимая головы от своей работы, она отвечает:
- Жены других товарищей.
- Других товарищей? Каких других товарищей?
- Тех, которые еще долго будут сидеть, и тех, которые убиты.
- Во всяком случае, благоразумная точка зрения.
Крейбель читает. Ильза занята своей работой. К этому разговору они больше не возвращаются.
Позже, в постели, она говорит:
- Поступай, как считаешь правильным. Не нужно поддаваться влиянию семьи. Только прежде хорошо обдумай свой шаг.
Крейбель ничего не отвечает и бурно прижимает ее к себе.
Тогда она перестает владеть собой и плачет безудержно, как ребенок.
Вальтера Крейбеля не узнать: он счастлив, весел, жизнерадостность бьет из него ключом. Словно тяжесть свалилась с его души, и он снова может расправить крылья. Вальтер носится по комнате с сыном, шутит с женой, дурачится. Маленькая заметка как рукой снимает его радостное настроение. Газета сообщает: Фриц Янке приговорен к смертной казни.
Значит, все-таки…
Он видит перед собой обращенное на него узкое лицо со впалыми, щеками. В глазах последний привет, последнее "прости". Они приговорили его к смерти. Ведь тогда они его почти убили, но снова вылечили. Затем месяцы держали в одиночном заключении. Ночь за ночью избивали и мучили, а теперь хотят отрубить голову.
Крейбеля начинает мутить, он бледнеет, кусок застревает у него в горле.
Вальтер выходит из дому и рассеянно бродит вдоль Мундсбургердамм и Альстера. Поздно вечером он оказывается перед зданием дома предварительного заключения, крадучись идет вдоль кладбища, прячется между могилами и, лихорадочно возбужденный, смотрит на жутко спокойный темный каменный колосс, дрожа от холода. Ему вспоминается слух, ходивший по лагерю, будто Фолька, первого казненного в Гамбурге коммуниста, обезглавили над ванной во дворе дома предварительного заключения.
В одной из тысяч камер сидит Фриц Янке. Завтра они могут уже потащить его на плаху. Быть может, сейчас он лежит на тюфяке, уставившись глазами в потолок… или стоит в углу камеры и смотрит в зарешеченное окно… Уголки его рта слегка вздрагивают…
Освещенные прожекторами четкие контуры тюрьмы расплываются перед влажными глазами Крейбеля.
По ту сторону стены, как тень, движется часовой. Вокруг ночная тишина. Только с Гольстенплаца доносится шум трамваев. У тюрьмы, как жандарм-великан, стоит маленькая приземистая церковь Божьей милости.
Они не убьют его… Они хотят только запугать приговором. Не может быть, чтобы они привели его в исполнение. Нет, они не казнят его!
И вдруг он почувствовал твердую уверенность: приговор не будет приведен в исполнение.
Крейбель поднимается и идет вдоль старого кладбища к Даммтору и Альстеру. В голове, как мелодия, звучит одна мысль: "Они не приведут приговор в исполнение". И с этой мыслью шагает он по спящему городу.
Прежде чем лечь спать, он шепчет жене:
- Они не приведут приговор в исполнение…
Посреди небольшого двора, обнесенного высокими стенами, Крейбель видит ослепительно белую ванну. Вокруг ванны стоят темные фигуры в черных цилиндрах и белых перчатках.
Одна из них выходит вперед, сухо кланяется и глухим, замогильным голосом возвещает:
- Мы, к сожалению, не были подготовлены и должны прибегнуть к помощи ванны.
Медленно приближается колонна штурмовиков. Ее возглавляет человек во фраке, с белой повязкой на рукаве и в белых перчатках. В правой руке он держит продолговатый ящик.
Штурмовики выстраиваются в два ряда по бокам ванны. Их начальник в черном склоняется перед тёмными фигурами и делает знак рукой.
Одиноко подходит изможденный, с длинной, худой шеей человек в сером балахоне. Руки связаны за спиной. Свесив голову на грудь, становится он подле ванны.