VIII
Не выдавай раба господину его, когда он прибежит к тебе от господина своего. Пусть он у тебя живет, среди вас, пусть он живет на месте, которое он изберет в каком-нибудь из жилищ твоих, где ему понравится; не притесняй его, - совсем как эта дурочка Доро: "Сеньорито всякий стал бы обслуживать и бесплатно", - болтовня одна все это; ты ведь отлично знаешь, Марио, что сеньорита обслуживаю я, она знать ничего не знает - вот такова жизнь, она и стакана воды не подаст - смешно даже, а потом на рождество или на мои именины огребает колоссальные чаевые, а ведь ты видел, что я хожу чуть ли не босая и трясусь над каждым грошом, ну да уж такой ты человек, дружок, известное дело - в иных случаях ты щедр некстати. Надо было тебе послушать Вален, Марио, - ты знаешь, она прямо со смеху помирала над тем, как тебя обожает Доро, - вечно она прибавляет: "Наш господин", - как будто речь идет не меньше, чем об Иисусе Христе; между нами будь сказано, она совсем дурочка, бедняжка Доро, она преданная и любящая на свой лад, но совсем дурочка, и я не могу понять, как это людей ее сословия принимают за границей, Марио, они ведь уходят туда сотнями - подумать только! - и с каждым разом все больше, и что только они там делают! Вален говорит, что они там выполняют самую тяжелую работу, как скот, возят телеги, например, и все такое прочее; трудно поверить, конечно, хотя я лично от этих паршивых иностранцев всего могу ждать. И уходят они туда оттого, что ничего не знают, - людишки ведь они совершенно неотесанные, даже читать научиться и то не подумали: ты говоришь им о загранице, а они только глаза таращат, посуди сам - много еще у нас всякого невежества, Марио, - им только бы менять места, да ведь не все то золото, что блестит, - вот потом они и злятся и хотят обратно - вот оно как! - а другой Испании нет на свете. Да и кроме всего прочего - что они потеряли там, за границей, как я говорю? Но им лишь бы менять места и делать всякие глупости, учиться тому, чему не надо, вот что, - хорошенькое настало времечко; ты можешь смеяться, Марио, а все же в один прекрасный день Испания спасет мир, и это будет не впервые. Мы тут смеялись с Вален - она такая прелесть! - как-то раз она меня останавливает и говорит: "Я еду в Германию: это единственный способ нанять кухарку, гувернантку и горничную", - видал, какие дела? - ты ведь сам признаешь, что у нее есть чувство юмора, и большое, судя по тому вечеру, - я прямо как на иголках сидела из-за вашего шушуканья да из-за вашего хи-хи-хи, ха-ха-ха, но это еще полбеды, а вот когда ты начал бросать в фонари пробки от шампанского, я готова была убить тебя, - уж и зрелище было! - и ведь народ собрался не с бору да с сосенки, было избранное общество. Ты слишком много пил, милый, и меня это приводит в ужас, а ведь я тебя предупреждала, я тебе весь вечер говорила: "Не пей больше, не пей больше", - но тебе в одно ухо входило, в другое выходило, а уж раз ты закусил удила, тебя ничем не удержишь; хорошо еще, что Вален - свой человек. Я прямо обожаю Вален, а тебе она не нравится, дорогой? Она, конечно, много тратит на косметику, я этого не отрицаю, так что Бене готова убить ее, но зато выглядит она отлично, не то что другие, - Вален очень искусно красится, особенно подводит глаза. Ты знаешь, что раз в неделю Вален ездит в Мадрид на чистку лица? Имей в виду, Марио, мне тоже хотелось бы стать такой красивой; там с тобой творят чудеса, это сущая правда, - ведь кажется просто невероятным, чтобы кожу могли сделать такой чудесной. И потом, ей очень идет грим, а ведь он идет не всем - мне вот, например, нисколько, скажи сам; и потом, она такая высокая, меня ничуть не удивляет, что люди оборачиваются и смотрят на нее, на улице она привлекает внимание, и поэтому мне даже нравится ходить с ней вместе. Пойми, Марио, из всех моих подружек по институту она одна была такая, видел бы ты наши вечеринки по окончании курса! - что за неприличие! - никто из них рыбу есть не умел, и если бы не Валентина, там творилось бы черт знает что. А денег у нее, должно быть, куры не клюют: идешь с ней по улице, и все, что только ей понравится, любую вещь тут же и купит, можешь мне поверить, на цены она и не смотрит, она щедрая… Вален - чудесная женщина, я ее очень люблю. А Бене говорит, что все деньги - ее, и я просто понять не могу, почему это так повезло Висенте; свадьба у них была шикарная; и я не хочу сказать, что Висенте - дрянь, пойми меня правильно, но такая обаятельная женщина, как Вален, да еще и с деньгами - это просто чудо какое-то. Бене - директорша - говорит, что Висенте пришлось за ней побегать, и меня это вовсе не удивляет, потому что, когда они познакомились в Мадриде, Вален встречалась с одним итальянцем, а итальянцы тоже ведь в грязь лицом не ударят - боже, каким они пользовались успехом! - и, по правде говоря, мне это непонятно, ведь они очень похожи на нас, тоже, в конце концов, латинцы, да к тому же не такие мужественные. Помнишь, как они приехали к нам во время войны? Сколько волнений было, господи боже! Я и думать об этом не хочу. Девчонки все прямо с ума посходили - ну, понятное дело, - это ведь им было в новинку, зато уж потом они показали, чего они стоят, я говорю о Гвадалахаре, а Вален сказала, что Муссолини выбирал самых высоких и самых красивых и все такое - для пропаганды, что ли, не знаю. Ну и, конечно, батальон - или как его там? - вот тот, что прибыл сюда, прямо целую бурю вызвал; что за мужчины! - все готовы были бросать им цветы, когда они маршировали, - такую встречу им устроили! - и пусть не жалуются, что потом, после Гвадалахары, произошла смена декораций, все тогда издевались над ними, а теперь вот сыночек Аростеги, который войну и на картинках не видел, болтает, - "юный бунтарь", видите ли! - будто события под Гвадалахарой показывают, что итальянцы - люди цивилизованные именно потому, что они не воины, хоть Муссолини и нарядил их солдатами. А этот дурак Мойано - лучше бы он сбрил свою гнусную бороду - говорит, что итальянцы - отличные люди, что они всюду выделяются, что они даже Париж завоевали своими свитерами и обувью, - тоже мне завоевание, чушь он порет, сам посуди. Это то же самое, что красота итальянок - ведь там всякие есть, как и везде, я думаю, - просто сейчас принято все лучшее вытаскивать на экраны, не дурака же они, и уж меня-то не проведешь "солью итальянских фильмов" - что только они показывают, Марио? - свиньи они, и больше ничего, не спорь со мной; а с другой стороны - помнишь эти мерзкие послевоенные фильмы? - вот ужас! - вшивые, умирающие с голоду дети, и все они были совершенно одинаковые; а я, откровенно говоря, считаю, что кино создано для развлечения - в жизни и без того достаточно забот. И я говорю и утверждаю, Марио, что немного они выиграют своим бесстыдством - тут ведь их никто не перещеголяет, только мы на эту удочку не клюнем; а сколько вреда они принесли нам во время войны! - ведь их, конечно, поместили в частных домах, а это опасно, если у иных женщин нет никаких устоев. Взять хотя бы историю Хулии с Галли Константино, и таких были сотни, я не преувеличиваю. Галли пришел в дом, как на завоеванную территорию: с улыбочкой, с усиками в ниточку, очень был смуглый, а глаза светлые-светлые… Красив-то он был красив, тут уж ничего не скажешь, - прямо медаль, и к тому же очень симпатичный: "bambina" - одной, "bambina" - другой, и хоть я была тогда совсем молоденькой - в тридцать седьмом-то году, - прямо девочка, - но и я слушала его как зачарованная. Галли все время курил, а ведь мы, девчонки, ничего тогда не понимали, - ну вот нам с Хулией и казалось, что это очень мужественно; ты скажешь: "Ребячество", - но курение, мундир, медали, которые он заслужил в Абиссинии! - подумай только: он сражался с неграми, а это действительно была страшная война, - и нет ничего удивительного, что мы были прямо-таки ослеплены. Помню, я часто вечерами оставалась дома одна с Галли - папа и мама ходили гулять, а у Хулии были уроки скрипки, - и я была в восторге, а он брал меня за руки - без дурного умысла, конечно, ты не ревнуй, но все-таки сердце у меня так и прыгало - и рассказывал мне про Пизу, и про Абиссинию, и про своих детей - Романо и Анну Марию - и говорил, что они "los figlios!" дуче, а меня он называл "bambina", и я прямо с ума сходила, а Транси умирала от зависти, можешь мне поверить: "Познакомь меня с ним, милочка, не будь эгоисткой". Единственно, что мне в Галли не нравилось - еще до того, что произошло потом, - это всякие кремы и баночки для ванны, так что бедняжка мама была в ужасе: "Где это видано, чтобы мужчина употребляя столько косметики?" - Хулия молчала, а папу, представь себе, он просто не замечал, и папу выводило из себя то, что Галли заставлял его поднимать руку на итальянский манер, когда кончались последние известия и звучали гимны, ты только представь себе эту картину, ведь папа - человек глубоко штатский; но как только известия кончатся, Галли кричал: "Да здравствует Испания!" и "Да здравствует Италия!" - ну и мы все: "Да здравствует!" - только потихоньку, мы ведь прямо умирали со стыда, все это была одна насмешка. А однажды вечером Галли не было дома - он часто не являлся к ужину, поди знай, где он там шатался, хорош был гусь, - и пана сказал: "Он несколько театрален", - ну, посмотрел бы ты тогда на Хулию - уж не знаю, что еще могло бы так ее разозлить, - что с ней было! - из-за слова "театрален", что ли? - "Может, да, а может, нет", - сказала она, а я толком и не знаю, что она имела в виду, но папа был ошеломлен, честное слово, он даже рта раскрыть не мог.
А мы с Хулией почти каждый вечер ездили с Галли в открытом "фиате", так что Транси мне просто надоела: "Какой красавчик! Ах, милочка, познакомь меня с ним, не будь такой эгоисткой", - но я и не думала их знакомить, так и знай, Транси ведь очень легкомысленная. А Галли покупал нам мороженое и пирожные, а однажды вечером повел нас с Хулией в книжный магазин и купил нам на двоих итальянскую грамматику - денег у него куры не клевали, и к тому же у Галли, не говоря о его щедрости, было одно прекрасное качество, редкое для мужчины: я никогда не видела его сердитым - подумай только! - а, даже когда я смеялась над его плохим произношением, он совершенно беззлобно говорил: "Per chè ride, bambina? Per chè?" - и так щурился, что я прямо с ума сходила, только ты не сердись, Марио, - ничего плохого тут не было. Откровенно говоря, это было чудесное время: куда угодно - в открытом "фиате", а все кругом обливались потом, и я думала, что когда я выйду замуж, то первым делом куплю автомобиль - вот видишь, это у меня с давних пор, - папа ведь был очень упрям и хотя у него и была возможность, а все же ему это и в голову не приходило, уж не знаю почему, у него тоже свои странности, - но я сказала себе: "Когда я выйду замуж, первым делом куплю автомобиль", - вот как я обманулась, вот что меня ожидало, и потом еще Энкарна все мне твердила, что я тебя донимаю, житья тебе не даю, но ведь, если разобраться, все в доме было так, как ты хотел, а это был мой единственный каприз. Я только выбирала детям имена, следила за тем, как они учатся, вела хозяйство и все такое, а в остальном ты меня в грош не ставил, уж не спорь со мной, и больше всего меня огорчает, Марио, что из-за нескольких жалких тысяч песет ты мог лишить меня лучшего удовольствия в жизни; я не говорю о "мерседесе" - я прекрасно знаю, что такой расход нам не по карману, - но что может быть дешевле, чем "шестьсот шесть"? - на них ездят даже лифтерши, их называют "пупкáми", дорогой, потому что они есть у всех, - ты этого не знал? Как бы это было чудесно, Марио! - вся моя жизнь изменилась бы, подумай только! - теперь я об этом и говорить не хочу. Ну да, да, автомобиль - это роскошь, кафедра не дает столько денег - смешно слушать: как будто я не знаю, что тебя удерживали эти типы из твоей компании, - но ты посмотри на дона Николаса: советы давать он мастер, а сам вот купил "тысяча пятьсот", и я в таких случаях говорю: одно дело болтать, другое - помогать; а еще говорит о равенстве, заладил одно и то же - полюбуйся на него; а ведь при желании у нас мог быть "гордини" - ни больше, ни меньше, - у тебя же были возможности; посмотри на Фито - он в худшем положении, чем ты; но можно было к этому и не прибегать: ты ведь хорошо пишешь, Марио, - это все говорят, - но только ты пишешь о том, чего никто не понимает, а уж если кто и поймет, так это еще хуже, - о каких-то вонючих нищих, которые ходят в лохмотьях и умирают с голоду. Это людям не нужно, Марио, люди ничего этого знать не хотят, им не нравится, когда к ним пристают с какими-то проблемами, у них и своих проблем достаточно, мне уж надоело и говорить-то тебе об этом. Если бы ты знал, как я мечтала, чтобы ты описал то, что произошло с Максимино Конде! Как только Ойарсун рассказал мне об этом, я тут же помчалась к тебе и прибежала домой, задыхаясь - ты сам это видел, - да только все без толку; а не станешь же ты отрицать, что это был бы отличный сюжет, очень жизненный и все такое; может быть, чуть-чуть нескромный, но, я думаю, не надо было хватать через край, никаких альковных сцен - достаточно было написать, что он влюбился в падчерицу - понимаешь? - и, как только она уступает, вернее сказать, отдается Максимино или как бы ты там назвал его в романе, - ты заставил бы его додумать о приличиях, и, таким образом, книга получилась бы даже назидательной. Но тебя, дорогой, убеждать бесполезно - как об стену горох: "да", "нет", "хорошо", - ничего ты не сказал, не проявил ни малейшего интереса, ты меня даже не слушал, а это для меня всего обиднее; вы, мужчины, - ужасные гордецы, вы думаете, как бы вам овладеть истиной, а на нас не обращаете ни малейшего внимания. Но пусть это вам не по вкусу, а в жизни мы, женщины, разбираемся гораздо лучше вас, Марио; как будто я не знаю, что читают мои подруги, о которых ты всегда говорил: "Они, наверно, мало читают", - да еще так презрительно! - я не хочу сказать, что они читают много - у нас нет времени читать даже газеты, - но (я не говорю об Эстер) в книгах, которые читают они, наверняка ничего не говорится ни о войнах, ни о социальных проблемах, ни о чем таком - только о страсти и о любви, это уж точно. И это вполне естественно, дорогой, ведь любовь - это вечная тема, заруби себе на носу, вспомни хоть Дон Жуана; это никогда не проходит, это не быстротечная мода, и скажи, пожалуйста, что было бы с миром без любви? - он просто перестал бы существовать: ясное дело, ему пришел бы конец.