Стрезер оценил ее маневр: чтобы с ходу взять такую ноту, требовалась смелость, и немалая, и она ее явила. Однако в голову невольно закралась мысль: на каких еще нотах ей пришлось играть с тех пор, как она сюда пожаловала? Ублаготворить миссис Покок она могла, лишь предъявив наглядные выгоды; а что в парижской жизни Чэда было примечательнее, чем тот новый уклад, который он себе создал? И раз уж она решила не прятаться, лучше всего было предстать перед миссис Покок как часть этого уклада, как зеркало, показывающее, каким уютным, каким налаженным домом он живет. Этот замысел четко и ясно читался в ее дивных глазах, и, когда она прилюдно потянула нашего друга в свою лодку, им в глубине души овладело необоримое волнение, за которое позднее он не преминул упрекнуть себя. "Ах, не расточайте мне столько ласки! – молил он мысленно. – Вы выставляете нас близкими друзьями. А что, собственно, было между нами? При каждой встрече я весь сжимаюсь внутри. Да и встречались мы всего с полдюжины раз". Он вновь посетовал на порочный закон, неотвратимо управлявший личными сторонами его жизни. Вот и сейчас все произойдет так же нелепо, как уже без конца оборачивалось с ним: миссис Покок и Уэймарш, разумеется, решат, что он вступил в отношения, в которые и не думал вступать. Оба, без сомнения, приписывают ему – иначе и быть не может, при том тоне, какой она взяла, – права, вытекающие из подобного рода отношений, тогда как единственное, что он мог, – это держаться на краю бурного потока, не давая затянуть себя в него. Внезапно им овладел страх, но, добавим, не разгорелся, а, вспыхнув на мгновение, тотчас сник и совсем иссяк. Стрезер откликнулся на призыв мадам де Вионе и под огнем просвечивающих Сариных глаз ответил ей, а этого было вполне достаточно, чтобы оказаться в ее лодке. Все остальное время, пока длился ее визит, он только тем и занимался, что, лавируя между двумя противными сторонами, помогал удалому суденышку держаться на плаву. Оно вихляло под ним, но он не покидал своего места. Раз он взялся за весло и обязался грести, он греб.
– От этого наши встречи станут вдвойне приятны, если, дай Бог, мы с вами будем иметь случай видеться, – сказала мадам де Вионе в ответ на утверждение миссис Покок, что в Париже она не новичок, и тотчас добавила, что, разумеется, располагая помощью и вниманием мистера Стрезера, который у нее всегда под рукой, миссис Покок, естественно, ни в ком не нуждается. – Вот уж кто, по-моему, сумел узнать и полюбить свой Париж за такой короткий срок, за какой это еще никому не удавалось. При таких гидах, как мистер Стрезер и ваш брат, о чьих еще советах может идти речь? Но самое главное, чему мистер Стрезер может научить, – это как отдаваться своим привязанностям, уходить в них целиком.
– Я не так уж далеко ушел, – возразил Стрезер, испытывая такое чувство, словно он призван дать миссис Покок предметный урок того, как умеют говорить парижане. – Боюсь, что смогу лишь показать, как недалеко я ушел. Времени потрачено уйма, а выгляжу я, полагаю, так, как если бы и не тронулся с места. – Он бросил на Сару взгляд, который, по его расчетам, должен был сойти за примиряющий, и, с молчаливого одобрения мадам де Вионе, сделал, так сказать, свое первое официальное заявление: – А если говорить всерьез, все это время я занимался только тем, для чего приехал.
Мадам де Вионе немедленно воспользовалась случаем его поддержать.
– И вы вновь обрели своего друга, узнали его заново, – подхватила она с такой радостной готовностью, словно оба, служа общему делу, не раз уже совещались и были повязаны клятвой во взаимной помощи.
Услышав ее слова, Уэймарш отвернулся от окна.
– О да, графиня, – сказал он, как если бы речь шла о нем, – он вновь обрел меня и, полагаю, кое-что обо мне узнал, хотя не уверен, насколько ему это понравилось. Пусть сам скажет, как он думает: по душе мне его похождения или нет.
– Но, помилуйте, – весело сказала графиня, – я вовсе не вас имела в виду. Разве из-за вас мистер Стрезер приехал сюда? Я говорила о мистере Ньюсеме, о котором мы все беспрестанно думаем и ради которого миссис Покок нашла возможность приехать, чтобы восстановить тесные родственные связи. Какая это радость для вас обоих! – храбро заключила мадам де Вионе, смотря Саре в глаза.
Миссис Покок отнеслась к этому монологу как нельзя лучше, однако Стрезер заметил: никаких версий по части своих намерений и планов она допускать не собиралась. Ей ни к чему покровительство или поддержка – слова, которые на самом деле обозначают лишь ложное положение. Она сама знает, как показать то, что сочтет нужным показывать, и тотчас выразила это с сухим блеском, вызвавшим в памяти Стрезера прекрасные зимние утра в Вулете.
– У меня нет нужды искать каких-либо возможностей, чтобы свидеться с братом. Дома нам о многом приходится вместе думать, на нас лежит большая ответственность и тьма обязанностей, и дом наш, кстати, совсем не плох. И на все, что мы делаем, – добавила Сара, – у нас есть веские причины. – Словом, она ничем себя не выдала, но как женщина, благосклонная к ближнему, сочла возможным чуть-чуть приоткрыться: – Я приехала сюда, потому что… потому что приехала.
– И это прекрасно! – воскликнула мадам де Вионе, ни к кому в частности не обращаясь.
Пять минут спустя они уже поднялись из кресел, провожая собравшуюся уходить графиню, и стояли, состязаясь во взаимной учтивости, что породило дальнейший обмен репликами. Только со стороны знаменитого адвоката был сделан демарш: с задумчивым видом, приглушая – то ли инстинктивно, то ли из осторожности – шаг, он возвратился к открытому окну и занял прежнюю выгодную позицию. Сверкающая стеклом и позолотой комната – вся в узорчатой камке, золоченой бронзе, зеркалах и часах – выходила на юг, и летом спущенные жалюзи ограждали ее от утреннего солнца, но сквозь щели виднелся раскинувшийся внизу сад Тюильри и все, что за ним, и вездесущий дух Парижа, подымаясь оттуда, ощущался в прохладе, сумеречности и манящей приветливости, в блеске позолоченных решеток, шуршанье гравия, цоканье подков и свисте кнута, вызывавших в памяти парад, которым начинают представление в цирке.
– Думаю, я скорее всего найду возможность посетить брата, – сказала миссис Покок. – У него, без сомнения, премилая квартира.
Она обращалась к Стрезеру, но лицом, расплывшимся в улыбке, стояла к мадам де Вионе, и в какой-то миг, пока она так улыбалась своей гостье, у нашего друга мелькнула мысль, что сейчас она добавит: "И я очень благодарна вам, что вы это мне подсказали". Минут пять, не меньше, ему казалось, слова эти были вот-вот готовы сорваться у нее с языка, он уже слышал их совсем ясно, как если бы они прозвучали, хотя знал: слова эти так и не были сказаны – знал по искрометному взгляду, брошенному ему мадам де Вионе, в котором прочел, что и она их мысленно слышала, но, по счастью, ничего подобного в той форме, которая требовала оказать гостям внимание, миссис Покок не выразила. А это давало ее гостье свободу отвечать лишь на то, что было произнесено.
– Так мы, возможно, будем обе бывать на бульваре Мальзерб? Это сулит мне верную надежду на радость новых встреч.
– О, я сама приду к вам: вы уделили мне столько внимания. – И миссис Покок посмотрела гостье прямо в глаза. К этому времени румянец на щеках Сары уже превратился в алое, четко очерченное пятнышко – знаменовавшее ее собственную отвагу. Она держала голову особенно прямо и высоко, и Стрезеру пришло на ум, что из двух беседующих женщин в эту минуту именно в ней воплощено представление о графине. Однако он тут же подумал, что Сара не преминет отдать визит своей гостье и теперь ни одно письмо не уйдет в Вулет, пока она не сможет украсить его этим, по крайней мере, любопытным сюжетом, который у нее уже в кармане.
– Я буду несказанно рада представить вам мою дочурку, – продолжала тем временем мадам де Вионе. – Мне, наверное, следовало бы взять ее с собой, но не хотелось без вашего дозволения. Я надеялась застать здесь мисс Покок: мистер Ньюсем сказал, она приехала с вами, и я была бы рада, если бы моя крошка с ней познакомилась. Когда я буду иметь удовольствие встретить вашу дочь, я, с вашего разрешения, попрошу ее приласкать мою Жанну. Мистер Стрезер подтвердит, – говорила она, – какое хрупкое существо моя дочь, как она добра и одинока. Они очень подружились, мистер Стрезер и моя Жанна, и, надеюсь, он думает о ней не так уж плохо. Ну а у моей Жанны мистер Стрезер пользуется таким же непревзойденным успехом, как и, насколько я знаю, повсюду, где бы ни появлялся.
Говоря все это, она, казалось, испрашивала его позволения или, скорее, призывала – мягко и ласково – по праву близкого друга принять ее болтовню как само собой разумеющуюся, и он не стал возражать, понимая, что не пойти ей сейчас навстречу означает предать ее низко и гадко. Да, он был с ней, и – даже в этой завуалированной и небезопасной игре – оказавшись лицом к лицу с теми, кто с нею не был, вдруг, пораженный и смущенный, взволнованный и окрыленный, отдал себе наконец отчет, как глубоко и до какой степени он предан ей. Словно давно уже в напряжении ждал от нее чего-то такого, что приоткрыло бы ему тайники ее души, чтобы выразить свое отношение к ним. И то, что сейчас происходило, пока она несколько затягивала обряд прощания, вполне служило этой цели.
– Сам он, конечно, не обмолвится о своих успехах и словом, а потому я не чувствую укоров совести. Кстати, – добавила она, поворачиваясь к нашему другу, – почему бы мне и не сказать о них, если я от ваших триумфов не имею почти никакой выгоды. Вас совсем не видно! Я жду, я томлюсь, скучая. Вы и не представляете себе, миссис Покок, какую услугу сегодня мне оказали, – продолжала она, – предоставив редкую возможность взглянуть на этого джентльмена.
– Мне, право, было бы жаль лишить вас того, что, как вы заявляете, принадлежит вам по праву. С мистером Стрезером мы очень давние друзья, – отвечала миссис Покок, – тем не менее я ни с кем не стану ссориться из-за привилегии разделять его общество.
– Вот как, дорогая Сара! – вмешался Стрезер. – Слыша от вас такие речи, я начинаю думать, что вы – а жаль! – не вполне сознаете тот факт, в какой степени – и это взаимно – я по праву принадлежу вам. Мне было бы куда больше по душе, – засмеялся он, – знать, что вы боретесь за меня.
На мгновение она, миссис Покок, словно язык проглотила – у нее даже дыхание занялось, и все, как он тотчас решил, по причине вольности, какую он еще никогда себе с нею не позволял. И эта вспышка, какую бы угрозу она ни таила, была следствием того, что он, черт возьми, не желал больше робеть ни перед ней, ни перед мадам де Вионе. Дома он естественно называл ее только Сарой, и хотя, пожалуй, ни разу не обратился к ней со словом "дорогая", виной тому отчасти было отсутствие случая, который побудил бы его сделать эффектный шаг. Что-то, однако, говорило ему, что теперь он пустился в фамильярности слишком поздно – если только, напротив, не слишком рано – и, уж во всяком случае, ему тем более не следовало доставлять миссис Покок такого удовольствия.
– Ну, мистер Стрезер!.. – пробормотала она несколько неопределенно, но достаточно внятно, алое пятнышко у нее на щеке зарделось еще сильнее, и нашему другу тотчас стало ясно: это был предел того, что он мог услышать от нее в данный момент. Однако мадам де Вионе уже спешила к нему на помощь, и Уэймарш, словно желая поучаствовать, вновь двинулся к ним от окна. Правда, помощь, предлагаемая мадам де Вионе, была сомнительной и скорее служила знаком того, что, невзирая на все неудовольствия, какие она может вызвать, и все оправдания, какие ей придется произнести самой, она все же способна предательски пустить в оборот богатый материал, который накопился в ходе их бесед.
– Ну, если говорить начистоту… вы, не задумываясь, пожертвуете всем ради нашей милой Марии. В вашей жизни больше нет места никому. Вы ведь знаете, – адресовалась она к миссис Покок, – о нашей милой Марии. А самое скверное то, что мисс Гостри и в самом деле удивительное создание.
– О да, несомненно, – поспешил ответить за Сару Стрезер. – Миссис Покок знает о мисс Гостри. Ваша матушка, Сара, надо думать, рассказала вам о ней. Ваша матушка знает всё, – твердо заявил он и добавил с деланной веселостью: – Я от всего сердца подтверждаю – она удивительная, если вам угодно, женщина.
– Ах, что до меня, дорогой мистер Стрезер, то мне "угодно" не иметь с этим никакого дела! – немедленно откликнулась Сара. – К тому же я вовсе не уверена, что знаю – от матушки или кого-нибудь другого – о той особе, о которой вы сейчас говорите.
– Боюсь, он не даст вам видеться с нею, – сочувственно вставила мадам де Вионе. – Мне, во всяком случае, никогда не дает -,при том, что мы старые друзья. Я имею в виду мисс Гостри и себя. Он отдает ей все лучшие часы и пользуется ее обществом единолично. А остальным – лишь крохи с праздничного стола.
– Мне, графиня, перепали кой-какие крохи, – намеренно громко сообщил Уэймарш, даря ее таким многозначительным взглядом, что она, не давая ему продолжать, снова вступила в разговор.
– Comment donc! Он делит ее с вами? – спросила она, забавно тараща глаза. – Остерегитесь от следующего шага. Смотрите, как бы у вас на руках не оказалось бы столько ces dames, что вы не будете знать, что с ними делать.
Уэймарш, однако, как ни в чем не бывало, продолжал в своей солидной манере:
– Могу осведомить вас, миссис Покок, касательно этой леди, коль скоро вам угодно послушать. Я неоднократно встречался с ней и практически был свидетелем того, как они, мистер Стрезер и она, познакомились. И все время присматривался к ней. Не думаю, чтобы от нее исходил какой-то вред.
– Вред? – эхом отозвалась мадам де Вионе. – Помилуйте. Да она чудеснейшая и умнейшая из всех чудесных и умных.
– Вы и сами почти не уступаете ей, графиня, – вдохновенно заявил Уэймарш. – Она, без сомнения, весьма осведомленная особа. Превосходно знает, как подать Европу. И, без сомнения, неравнодушна к Стрезеру.
– Но мы все – все поголовно неравнодушны к Стрезеру! Какая же тут заслуга?! – засмеялась его оппонентка, отстаивая свою версию с полной искренностью, и наш друг замер от изумления, хотя, поймав взгляд ее неповторимо выразительных глаз, понял: объяснение еще последует. Главное, однако, что он извлек из взятого ею тона – истина, которую тут же поведал в ответном взгляде, ироничном и печальном: признания такого рода женщина делает публично мужчине, лишь когда считает его девяностолетним. Когда она упомянула мисс Гостри, он почувствовал, что краснеет – глупо и виновато; в присутствии Сары Покок – от самого факта ее присутствия – это было неизбежно; и чем яснее он сознавал, что выдает себя, тем гуще краснел. Он действительно выдавал себя с головой и, смущаясь, чуть ли не терзаясь, повернул пылающее лицо к Уэймаршу, который, как ни странно, на этот раз смотрел на него, можно сказать, с желанием объясниться. Что-то из самых глубин – что-то, восходящее к их давней-давней дружбе, во всей ее сложности, промелькнуло между ними; откуда-то сбоку на Стрезера повеяло ветерком верности – верности, стоящей за их нынешними распрями. Сухой, прямой нрав Уэймарша – каким он себя подавал – выступил наружу, чтобы оправдаться. "Если ты заговоришь о мисс Бэррес, у меня тоже есть о чем порассказать", словно кивал он, и, соглашаясь, что предает Стрезера, силился доказать, что делает это исключительно ради его спасения. И опалял мрачным жаром, договаривая: "Да, у меня есть шанс спасти тебя, спасти вопреки тебе самому". Однако именно это дружеское излияние подтвердило Стрезеру, что дела его, как никогда, плохи. Другой вывод, к которому он пришел: между его приятелем и интересами, представляемыми Сарой Покок, существует тесная связь. Вне всякого сомнения, Уэймарш с самого начала состоял в переписке с миссис Ньюсем. Яснее ясного все это отпечаталось у него на лице: "Да, да! Ты чувствуешь на себе мою руку – словно возвещало оно, – но только потому, что из твоего затхлого Старого Света мне должно было извлечь лишь одно – собрать осколки, в которые он тебя превратил". Словом, потребовалось не больше мгновения, чтобы Стрезер не только прочел все это, но и признал, что за это мгновение атмосфера очистилась. Наш друг понял и принял; он осознал, что только так они и могли объясниться. Теперь все было сказано, и он отметил в себе нечто вроде разумного великодушия. Так, так! Стало быть, вместе с сумрачной Сарой – сумрачной, несмотря на ее благорасположение, – Уэймарш уже с десяти утра хлопотал о его спасении. Если бы это было в его силах! Только куда ему, с его поистине доброй, но предельно ограниченной душой! В результате этой массы навалившихся на него впечатлений Стрезер, со своей стороны, решил раскрыться ровно настолько, насколько это было абсолютно необходимо. Он и раскрылся как нельзя меньше и после короткой паузы – неизмеримо короче, чем наш экскурс в ту картину, которая отразилась в его душе, – обращаясь к миссис Покок, сказал:
– Все так. Все, как им угодно! Мисс Гостри существует только для меня, а остальным и глаза в ее сторону косить нечего. Ее обществом я пользуюсь единолично!
– Очень мило с вашей стороны предупредить меня, – отвечала, глядя мимо него, Сара, которую, как явствовало из направления ее взгляда, это ущемление в правах толкало на минутный и, скажем прямо, безрассудный союз с мадам де Вионе. – Надеюсь, ее отсутствие меня не слишком обездолит.
– А ведь знаете, – мгновенно откликнулась мадам де Вионе, хотя такая мысль может прийти в голову! – он вовсе ее не стесняется. Она, право, по-своему очень и очень недурна.
– Ах, очень и очень! – рассмеялся Стрезер, несколько обескураженный странной ролью, которую ему навязывали.
– А вот мне, знаете ли, обидно, – сказала мадам де Вионе, продолжая ту же игру, – что вы так мало пользуетесь моим обществом. Не соблаговолите ли назвать день и час, когда вы посетите меня – и лучше раньше, чем позже. В любое удобное для вас время. Я буду дома. Вот так – я даже вас зазываю.
Он нашелся не сразу, и, пока обдумывал ответ, Уэймарш и миссис Покок – так ему казалось – замерли в ожидании.
– Я совсем недавно к вам наведывался. На прошлой неделе – когда Чэда не было в городе.
– Знаю, знаю. Меня тоже не было. Вы превосходно умеете выбрать время! Только не надейтесь, что я снова буду в отсутствии. Я никуда не уеду, – заявила мадам де Вионе, – пока миссис Покок в Париже.
– К счастью, вам придется недолго хранить ваш обет, – любезно заверила ее Сара, – на этот раз я в Париже не задержусь. В мои планы входит посетить и другие страны. У меня там столько друзей – очаровательные люди! – Казалось, ее голос таял при одном воспоминании об этих людях.
– Тем паче, – весело отозвалась ее гостья. – Тем больше у меня оснований. Так, скажем, завтра или послезавтра? – обернулась она к Стрезеру. – А лучше всего во вторник.
– Тогда во вторник. С удовольствием.
– В половине шестого… или в шесть?
Это звучало смешно, однако, к его удивлению, миссис Покок и Уэймарш с напряженным вниманием ждали, что он ответит. Словно оба сговорились и пришли на спектакль под названием "Европа", который он с партнершей для них разыгрывали. Что ж, на здоровье, спектакль продолжается.
– Скажем, без четверти шесть.
– Без четверти шесть. Превосходно.
На этом мадам де Вионе оставалось только уйти. Тем не менее она продолжала разыгрывать спектакль, теперь уже одна.