– Обо всем, – сказала мадам де Вионе. И эту ее фразу вместе с неуловимым, тщательно скрываемым, подавляемым выражением чувства на ее лице он и унес с собой.
ХХIII
Что касается прямых подходов, то в течение всей, теперь уже завершающейся, недели Сара не замечала его, третируя с неизменной холодностью, которая, вызвав у нашего друга более высокое представление о светских талантах этой леди, вернула его к мысли о том, что женщины всегда способны удивлять. Правда, его несколько утешало сознание, что в течение всего этого времени она не находила возможным удовлетворить и любопытство Чэда, хотя тот, с другой стороны, мог для собственного успокоения, по крайней мере, развивать – и развивал – бурную деятельность по части обеспечения своей сестры приятным времяпрепровождением. Стрезер же в ее присутствии ни на что не осмеливался, и единственное удовольствие, которое ему оставалось, – это пойти поболтать с Марией. Пойти к ней ему, конечно, удавалось теперь куда реже, чем обычно, однако же полчаса, в продолжение которых он после людного, пустопорожнего дня, когда его дорогие соотечественники наконец распределялись таким образом, что он мог, сняв с себя светскую узду, передохнуть, были для него истинной наградой. Он провел с ними все утро и снова явился в отель после полудня, однако, как выяснилось, честная компания разбрелась кто куда и по таким путям, о которых мисс Гостри было бы забавно послушать. Ему снова стало досадно, что она не причастна к их суете – она, которая, по сути, сама же его в ее смысл посвятила; однако, к счастью, у нее был неутолимый аппетит на светские новости. В ее чертоге сокровищ горел чистый огонь беспристрастного знания, словно лампада под византийским сводом. И именно сейчас более близкий взгляд на происходящее, как никогда, окупился бы для такого тонкого чувства, каким она обладала. За истекшие три дня ситуация, о которой ему предстояло доложить, начала по всем признакам обретать равновесие; придя в отель, он убедился, что, по всей видимости, судит о ней правильно. И дай Бог, чтобы равновесие это возобладало! Сара отправилась на прогулку с Уэймаршем, Мэмми – с Чэдом, и только Джим гулял сам по себе. Правда, позже, вечером Стрезеру предстояло сопровождать Джима: он должен был сопутствовать ему в "Вариете" – которое Стрезер старательно называл так, как называл его Джим.
Мисс Гостри упивалась его рассказом.
– А куда сегодня вечером собираются остальные?
– Все расписано. Уэймарш ужинает с Сарой у Биньона.
– А куда они двинутся потом? – полюбопытствовала мисс Гостри. – Не прямо же домой?
– Естественно, нет. Вряд ли их это устроит – во всяком случае, не Сару. Они держат в тайне, куда пойдут, но, по-моему, я догадался. – И, потомив мисс Гостри ожиданием, сообщил: – В цирк.
Секунду-другую она молча смотрела на него, потом расхохоталась почти до слез.
– Нет, вы неповторимы!
– Я? – Он не понимал почему.
– Как все вы – как все мы: Вулет, Милроз и их создания. Мы просто невероятны! Но дай Бог подольше оставаться такими! А тем временем мистер Ньюсем, – предположила она, – отправится с мисс Покок?…
– Совершенно верно, в "Комеди Франсез", на ту же пьесу, которой вы угощали Уэймарша и меня. Семейный спектакль, так сказать!
– Желаю мистеру Чэду насладиться им не меньше, чем я! – Она, как никто, видела все насквозь. – А что они, ваши молодые люди, всегда так проводят вечера?
– Ну… они молодые люди, но старые друзья.
– Да, да. А ужинают они, для разнообразия, у Бребана?
– Где они ужинают – большой секрет. Только я подозреваю, что ужинать, тихо и скромно, они будут в квартире у Чэда.
– И она поедет к нему одна?
Они обменялись взглядами.
– Он знает ее чуть ли не с пеленок. К тому же, – сказал Стрезер с ударением, – Мэмми не заурядная девица. Она – замечательная натура.
Мисс Гостри помедлила.
– Вы хотите сказать, она рассчитывает на успех?
– Увлечь его и завладеть им? Не думаю.
– Не так уж жаждет его? Или не верит в свои силы? – И когда он ничего на это не ответил, продолжала: – Что, совсем к нему равнодушна?
– Нет, почему же. Думаю, не совсем. Но я как раз это и имел в виду, когда назвал ее незаурядной. Именно, если не равнодушна. Впрочем, – заключил он, – поживем – увидим, в каком месте она проявится – прорвется наружу, так сказать.
– Кажется, вы превосходно мне показали, – засмеялась мисс Гостри, – в каком месте она проникла внутрь. А ее друг детства, – спросила она, – позволяет себе, не задумываясь, флиртовать с нею?
– Нет… тут другое. Чэд ведь тоже замечательная натура. Они все замечательные! – вздохнул он с внезапно прозвучавшей неожиданной нотой зависти и грусти. – По крайней мере, чувствуют себя счастливыми.
– Счастливыми? Они? – Видимо, это, при их многообразных трудностях, удивило ее.
– Я кажусь себе среди них белой вороной.
– Вы? – запротестовала она. – С вашей постоянной данью идеалу?
Он усмехнулся этой "постоянной дани идеалу". Но тут же постарался изъясниться более внятно:
– Они живут полной жизнью. С утра до вечера в хлопотах. А я отхлопотал. Теперь чего-то жду.
– Но вы ведь ждете вместе со мной, – обронила она.
Он ответил ласковым взглядом.
– О да! Если бы не это!
– Мне вы тоже помогаете ждать, – сказала она и поспешно добавила: – У меня для вас новость, которая поможет вам ждать; сейчас вы ее узнаете. Только сначала мне хотелось бы услышать еще несколько слов о Саре. Я, знаете, просто ею наслаждаюсь.
– Я тоже. Если бы не это! – И он снова, не без лукавого удовольствия, вздохнул.
– Право, вы обязаны женщинам больше, чем любой мужчина из всех, кого я знаю. Это мы, женщины, не даем вам закоснеть. Но возвращаясь к Саре… Знаете, в моих глазах она, пожалуй, личность.
– Так оно и есть, – с готовностью согласился Стрезер. – Она, несомненно, личность. И чем бы ни кончилось нынешнее ее предприятие, эти незабвенные дни она прожила не зря.
Мисс Гостри понадобилась пауза.
– Вы хотите сказать – она влюблена?
– Я хочу сказать, ее одолевают сомнения, не влюблена ли она, и это ее вполне устраивает.
– До сих пор, – рассмеялась Мария, – это вполне устраивало женщин.
– О да… чтобы сложить оружие. Только сомневаюсь, чтобы и на сегодняшний день такая идея – как идея – устояла в неприкосновенности. Впрочем, у Сары это дань идеалу – у каждого своя. Это ее романтический идеал, и он кажется мне лучше моего. Роман в Париже, – пояснил он, – на этой классической почве, в этой заряженной, зараженной атмосфере, да еще вспыхнувший совершенно внезапно и с огромной силой – да о таком чуде она и не мечтала. Короче, она должна признать, что познала родство душ… и со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Мисс Гостри слушала, не пропуская ни слова.
– Джим?
– Джим. Джим подогревает ситуацию. Он создан, чтобы подогревать. К тому же существует миссис Уэймарш! Завершающий штрих. Дополнительный оттенок. Правда, Уэймарш фактически в разводе.
– Зато она, увы, нет – еще один дополнительный оттенок. – В этой реплике была вся мисс Гостри. Но при всем том: – А он влюблен?
Стрезер остановил на ней долгий взгляд, потом обвел глазами комнату, потом подошел поближе:
– Вы никому на свете не скажете? До конца жизни?
– Никогда.
Какая сцена! Прелесть!
– Ну так вот. Он полагает, что Сара по уши в него влюблена. Но не боится, – быстро добавил Стрезер.
– Что она потеряет голову?
– Нет, что влюбится сам. Ему вся эта ситуация доставляет огромное удовольствие. Он уверен: Сара с собой справится. Ну а он своей отзывчивостью ей в этом помогает – переправляет ее через бурный поток.
Марии подобные отношения представились в комическом свете.
– Шампанского? Хороша отзывчивость! Ужинать с нею нос к носу в час, когда весь Париж предается светским развлечениям. И где? В великом храме – если верить слухам – низких наслаждений.
– Именно. Это как раз им обоим по душе, – отвечал Стрезер. – К тому же в высшей степени невинно. Место – самое парижское, час – когда лихорадит кровь, стол – на сотню франков, уставленный яствами и винами, к которым они едва прикоснутся, – вот романтическое приключение во вкусе нашего друга. Дорогие отношения – дорогие в смысле франков и сантимов, которых у него в избытке. Ну а потом цирк – забава подешевле, но уж он найдет способ превратить ее в дорогую, насколько только можно, – такова его дань идеалу. Он проведет Сару через тернии. И беседовать они будут не менее чинно и благородно, чем мы с вами.
– Ну, мы с вами, благодарение небу, достаточно чинны и благородны, – засмеялась она, – чтобы испортить им всю музыку. Ваш Уэймарш просто старая кокетка. – И в следующее мгновение перешла к другому сюжету. – А вот чего вы, надо думать, не знаете, так это, что Жанна де Вионе стала невестой. Она выходит замуж – все уже окончательно оговорено – за молодого де Монброна.
Он покраснел:
– Стало быть – раз вы знаете – это уже не секрет?
– О, я часто знаю многое, что для других еще секрет. Разве не так? Впрочем, – сказала она, – завтра это ни для кого уже не будет тайной. Но, кажется, я ошиблась, полагая, что вам об этом неизвестно. Меня предвосхитили, и от моей новости вы вовсе, как я того ожидала, не подпрыгнули до потолка.
От такой проницательности у него перехватило дыхание.
– Вы никогда не ошибаетесь! Подпрыгнул, да еще как, когда услышал об этом впервые.
– Но если вы знаете, почему же сразу не сказали, как только пришли?
– Потому что, сообщив мне это, она просила ничего не разглашать.
– Кто? Сама мадам де Вионе? – не удержалась мисс Гостри.
– И говорила как о чем-то возможном – еще не окончательном – добром деле, которое устраивает Чэд. Поэтому я и молчал.
– Теперь вам уже нет нужды молчать, – отвечала она. – До меня вчера это дошло – окольным путем и случайно – от некоего господина, которому – как о деле вполне решенном – сообщил кто-то из родственников молодого человека. Я придерживала эту новость для вас.
– Полагая, что Чэд мог и не сказать мне?
Она замялась:
– Если он не сказал…
– Не сказал. Хотя, по всей очевидности, их помолвка состряпана им. Вот так. Так вот обстоят дела.
– Вот так обстоят дела, – кротким эхом отозвалась она.
– Потому-то я и подпрыгнул. Потому подпрыгнул, – продолжал он, поясняя, – что это – то есть новое положение дочери – не оставляет места сомнению: он и мать, другого не дано.
– Все же… это упрощает.
– О да! Упрощает, – согласился он. – И отмечает новую ступень в его отношениях. Это его ответ на действия миссис Ньюсем. И стало быть, так вот, как вы любите говорить, обстоят дела.
– Вы хотите сказать – хуже некуда.
– Хуже некуда.
– И Чэд хочет, чтобы об этом худшем знала Сара?
– Что ему Сара?
У мисс Гостри взметнулись брови.
– Вы имеете в виду, она уже высказалась?
Стрезер вновь зашагал по комнате; он и прежде – до нынешнего разговора – снова и снова перебирал в мыслях подробности, стараясь додумать все до конца, но с каждым разом этот путь только удлинялся.
– Он хотел, чтобы она, его милый друг, убедилась: все прекрасно. То есть убедилась в мере его привязанности. Ей требовалось подтверждение, и он придумал такое. Вот и все.
– Уступка ревности?
Стрезер остановился на полушаге.
– Да, назовем это так. Темной страстью. От этого моя проблема лишь углубится.
– Разумеется, темной страстью. И я полностью с вами согласна: проблемы мелкие нам ни к чему. Но давайте кое-что проясним. Мог ли он в разгар подобных треволнений, или сразу вслед за ними, питать серьезные чувства к Жанне? Я имею в виду чувства, которые питает к девушке свободный молодой человек.
С этим Стрезер справился.
– Думается, ему приходило на мысль, что было бы весьма недурно, если бы он мог. Много лучше.
– Лучше, чем быть связанным с Мари?
– Да… чем чувство неловкости, порождаемое привязанностью к женщине, на которой нет малейшей надежды – разве только ценою крушения – жениться. И винить его тут нельзя, – заявил Стрезер. – Да, несомненно, так было бы лучше. Даже когда все хорошо, по большей части всегда находится что-то возможно лучшее или то, что, нам кажется, могло бы быть лучше. Но для него это все равно было бы нереальным. Он не мог увлечься Жанной. Он связан с Мари. У них слишком необыкновенные отношения, и они зашли уже слишком далеко. В этом и причина, а его успешное содействие устройству Жанны лишь подтверждает мадам де Вионе, решительно и окончательно, что он перестал колебаться. Впрочем, – добавил он, – не сомневаюсь, что Сара даже не успела на него насесть.
Его собеседница призадумалась:
– И у него не возникает желания – ради собственного удовлетворения – объяснить ей мотивы своего поведения.
– Разумеется, нет. Он предоставит это мне. Он все предоставит мне. Я, что называется, предчувствую, – нехотя продолжал он, – что вся эта история падет на мои плечи. Да-да, во всех ее переплетениях и подробностях. Из меня выжмут все. – Стрезер мысленно обозрел, что ему предстоит. Затем подвел итог: – До последней капли крови!
– Ах, пожалуйста, – шутливо запротестовала она, – оставьте хоть капельку на мою долю. Мне она очень понадобится! – Однако не стала объяснять зачем и в следующее мгновение заговорила о другом: – Скажите, увещевая Чэда, миссис Покок полагается на свое обаяние?
– Возможно.
– А оно не действует?
Стрезер предпочел выразить ту же мысль иначе:
– Она пытается сыграть на струне "любовь к родному дому" – кстати, лучшее, что может сделать.
– Лучшее для мадам де Вионе?
– Нет, для родного дома. Родного. Настоящего.
– Настоящего, если он не рождает отклика в душе?
Стрезер помолчал.
– Тут загвоздка в Джиме, – сказал он после паузы. – Родной дом – это Джим.
– Ах нет, – возразила она. – Без сомнения, не он, а миссис Ньюсем.
Стрезер постарался свести концы с концами:
– Дом, куда миссис Ньюсем зовет Чэда, – это дом бизнеса. А у его дверей стоит Джим, широко расставив ноги, и Джим, откровенно говоря, чрезвычайно грозная сила.
– И вы, бедняжка, – мисс Гостри устремила на него взор, – собираетесь провести с ним вечер!
– О, мне он не опасен, – рассмеялся Стрезер. – Я с кем угодно слажу. Но Саре, пожалуй, не следовало его сюда привозить. Она плохо его знает.
Мисс Гостри не без удовольствия это выслушала.
– Вы хотите сказать, не знает, какой он дурной человек?
Стрезер решительно качнул головой.
– Не в полной мере.
Она замялась.
– А миссис Ньюсем? Неужели и она?…
Он повторил тот же жест.
– Вряд ли… насколько могу судить.
Мария силилась это одолеть.
– Неужели так-таки совсем, совсем не знает?
– Совершенно. Напротив, она очень высоко его ставит. – И тут же, как бы поддерживая такую оценку, добавил: – Он ведь и хороший человек – по-своему. Все зависит от того, что вам от него нужно.
Но мисс Гостри не признавала такого отношения – оно ей претило, мистер Джим не нужен был ей и даром.
– По мне, так уж лучше, – резко заявила она, – чтобы ваш Джим был откровенной дрянью. И еще лучше, – произнесла она даже резче, – чтобы миссис Ньюсем знала ему настоящую цену.
Стрезеру, хотел он того или нет, пришлось это проглотить; однако он решил внести уточнение:
– Сказать вам, кто на самом деле его знает?
– Мистер Уэймарш? Вот уж нет.
– Разумеется, нет. Право, я не так уж часто думаю о мистере Уэймарше; если угодно, в последнее время и вовсе не думаю. – И затем, после многозначительной паузы назвал, кого имел в виду: – Мэмми.
– Собственная его сестра? – Мисс Гостри, как ни странно, была разочарована. – А какая нам от этого польза?
– Скорее всего, никакой. Но вот так, как всегда, обстоят дела.