– Боже, какие бездны! А покойный мистер Ньюсем?
– Что вам угодно знать о нем?
– Был таким же, как этот дедушка?
– Нет, он придерживался противных взглядов. И вообще, был совсем иного сорта человеком.
– Лучше? – не унималась мисс Гостри.
Стрезер замялся.
– Нет, – вырвалось у него после паузы.
– Благодарю вас, – отвечала его спутница, и ее немой комментарий к охватившим его сомнениям был достаточно выразителен. – Ну так разве вы не видите, – продолжала она, – почему вашего молодого человека не тянет домой? Он глушит в себе чувство стыда.
– Стыда? Какого стыда?
– Какого стыда? Comment donc? Жгучего стыда.
– Где и когда, – спросил Стрезер, – вы в наши дни встречали чувство жгучего – да и вообще какого-либо – стыда? Те, о ком я говорю, поступали как все и – исключая разве древние времена – вызывали только восхищение.
Она тут же поймала его на слове:
– И у миссис Ньюсем?
– Ну я не могу отвечать вам за нее!
– И среди подобных дел, – да еще, если я верно вас поняла, извлекая пользу из них, – она остается все такой же исключительной?
– Я не могу говорить о ней! – запротестовал Стрезер.
– Да? – Мисс Гостри секунду помолчала. – Думается, как раз о ней у вас есть что сказать, – заявила она. – Вы мне не доверяете.
Упрек возымел действие.
– Ее деньги идут на добрые дела, ее жизнь посвящена и отдана другим…
– Во искупление грехов, так сказать? О Боже! – И, прежде чем он успел возразить, добавила: – Как отчетливо я вижу ее благодаря вам!
– Видите? – бросил Стрезер. – Ничего больше и не нужно.
Ей и впрямь казалось, будто миссис Ньюсем стоит у нее перед глазами.
– Да, у меня такое чувство. И знаете, она действительно, несмотря ни на что, прекрасна.
Он сразу оживился:
– Почему "несмотря ни на что"?
– Ну, из-за вас. – И тут же, как это она умела, быстро сменила тему: – Вы сказали, концерну требуется глаз. Разве миссис Ньюсем не следит за всем сама?
– По возможности. Она на редкость способный человек, но это занятие не совсем для нее. К тому же она и так перегружена. У нее на руках горы дел.
– И у вас тоже?
– Да… у меня, если угодно, тоже.
– Вот как! Я хотела спросить… – уточнила мисс Гостри, – вы тоже ведаете этим предприятием?
– О нет, я не имею к нему касательства.
– Зато ко всему остальному?
– Как вам сказать – кое к чему.
– Например?
Стрезер задумался.
– К "Обозрению", – сказал он, удовлетворяя ее любопытство.
– "Обозрению"? Вы выпускаете "Обозрение"?
– Точно так. В Вулете есть свое "Обозрение", и миссис Ньюсем почти полностью и с блеском его содержит, а я, правда не столь блестяще, редактирую. Мое имя значится на обложке, и я, право, обескуражен, даже обижен, что вы, очевидно, о нем ничего не слыхали.
Она пропустила упрек мимо ушей.
– И каково же это ваше "Обозрение"?
Настороженность все еще не отпускала его.
– Зеленое.
– Вы имеете в виду политическую окраску, как здесь принято говорить – направление мысли?
– Нет. Обложку. Она – зеленая, и премилого оттенка.
– А имя миссис Ньюсем там тоже есть? Он замялся.
– О, что до этого, судите сами, насколько оно просматривается. На миссис Ньюсем держится все издание, но при ее деликатности и осмотрительности…
Мисс Гостри мгновенно все уловила.
– Да, конечно. Именно такой она и должна быть. Я, поверьте, могу оценить ее по достоинству. Она, без сомнения, большой человек.
– Да, большой человек.
– Большой человек… города Вулета – bon! Мне нравится мысль о большом человеке города Вулета. Вы, наверное, тоже большой человек, коль скоро связаны с ней.
– О нет, – сказал Стрезер, – тут действует иной механизм.
Она мгновенно подхватила:
– Иной механизм – не надо морочить мне голову! – который действует так, что вы остаетесь в тени.
– Помилуйте! Мое имя стоит на обложке! – резонно возразил он.
– Да, но вы не ради себя его туда поставили.
– Прошу прощения – именно ради себя мне и пришлось его туда поставить. Это, видите ли, в некоторой степени возмещает крушение надежд и честолюбивых помыслов, расчищает мусорные завалы разочарований и неудач – единственный зримый знак, что я существую.
Она бросила на него быстрый взгляд, словно собираясь многое сказать, но все, что она сказала, свелось к следующему:
– Ей нравится видеть его там. Из вас двоих вы – фигура крупнее. И знаете почему? Потому что не считаете себя таковой. А она себя считает. Впрочем, – продолжала мисс Гостри, – вас тоже. Во всяком случае, в ее окружении вы самое значительное лицо из всех, на кого она может наложить руку. – Мисс Гостри писала вязью, мисс Гостри усердствовала. – Я говорю об этом вовсе не потому, что хочу рассорить вас с ней, но рано или поздно отыщется кто-нибудь покрупнее…
Стрезер внимал, вскинув голову, словно любуясь своей собеседницей и поражаясь ее дерзости и счастливому дару прозрения, тогда как ее заносило все выше и выше.
– А потому вам надо крепить союз с ней, – заявила она и замолчала, словно что-то обдумывая.
– Крепить союз с ней? – повторил Стрезер.
– Да, чтобы не утратить свой шанс.
Глаза их встретились.
– Что вы понимаете под союзом?
– А в чем вы видите свой шанс? Откройтесь мне до конца, и я выложу все, что думаю. Кстати, она очень с этим делом носится?
– С чем? С "Обозрением"? – Он мешкал с ответом, не находя точного слова. И в результате произнес нечто весьма обтекаемое: – Она приносит дань своим идеалам.
– Вот как. Вы отстаиваете высокие цели.
– Мы отстаиваем то, что не пользуется общим признанием, – естественно, в той мере, в какой осмеливаемся.
– И какова эта мера?
– У нее огромна, у меня гораздо меньше. Я ей тут в подметки не гожусь. Она на три четверти – душа всего издания и целиком, как я уже вам докладывал, его оплачивает.
Перед глазами мисс Гостри почему-то возникла груда золота, а в ушах зазвенело от ссыпающихся в кассу блестящих долларов.
– Что ж, вы делаете превосходное дело!
– Только не я! Я тут ни при чем.
Она нашлась не сразу.
– Как же еще назвать дело, за которое вас любят?
– О, нас не дарят ни любовью, ни даже ненавистью. Нас просто благодушно не замечают.
Она помолчала.
– Нет, вы не доверяете мне, – снова сказала она.
– Помилуйте! Я снял перед вами последний покров, обнажил тайное из тайных. Она вновь посмотрела ему прямо в глаза, но тут же с нетерпеливой поспешностью отвела взгляд.
– Значит, ваше "Обозрение" не раскупают? Знаете, я этому рада. – И, прежде чем он успел возразить, воскликнула: – Нет, она не только большой человек, но человек большой нравственности!
Такое определение он принял всей душой.
– Думается, вы нашли верное слово.
Это подтверждение породило, однако, в ее мыслях в высшей степени странные связи.
– А как она причесывает волосы?
Стрезер рассмеялся:
– Восхитительно!
– Ну это ни о чем не говорит. Впрочем, не важно… Я и так знаю. Она носит их совсем гладко – живой укор всем нам. И они у нее прегустые, без единой седой пряди. Вот так.
Он покраснел: его покоробила натуралистичность, его изумила верность этого описания.
– Вы сущий дьявол.
– Разумеется. А кто же еще? Разве я не сущим дьяволом впилась в вас? Но вам не стоит беспокоиться: в нашем возрасте только сущий дьявол не наводит скуки и тоски, да и от него, голубчика, если по большому счету, не ахти как весело. – И тут же, не переводя дыхания, вернула разговор к исходной теме: – Вы помогаете ей искупать грехи – нелегкая задача, коль скоро за вами их нет.
– Напротив: за ней их нет, – возразил Стрезер. – А за мной – несть числа.
– Ну-ну, – саркастически усмехнулась мисс Гостри, – какую вы из нее делаете икону! А вы? Вы обобрали вдовицу с сиротами?
– На мне достаточно грехов, – сказал Стрезер.
– Достаточно? Для кого? Или для чего?
– Для того, чтобы быть там, где я есть.
– Благодарю вас!
Их прервали: какой-то джентльмен, пропустивший часть спектакля и теперь вернувшийся к концу, протискивался между коленями сидящих и спинками кресел предыдущего ряда; воспользовавшись этим вторжением, мисс Гостри успела, пока вокруг не зашикали, сообщить в заключение, какой смысл извлекла из их беседы.
– Я так и знала, – заявила она, – вы что-то от меня утаиваете.
Это заключение, в свою очередь, побудило обоих по окончании спектакля замешкаться, словно им нужно было еще многое друг другу сказать, и они, не сговариваясь, пропускали остальную публику вперед – в их интересах было переждать. Спустившись в вестибюль, они увидели, что вечер кончился дождем, тем не менее мисс Гостри не пожелала, чтобы ее спутник провожал ее домой. Пусть просто наймет ей кеб: дождливыми лондонскими вечерами она, после бурных развлечений, любит возвращаться в кебе одна, думая свои думы. Это ее золотые мгновения, призналась она, мгновения, когда она накапливает силы. Заминка с разъездом, борьба за кебы у входных дверей давала повод присесть на банкетку в глубине вестибюля, куда с улицы не долетали порывы ледяного промозглого ветра. И здесь приятельница Стрезера вновь не обинуясь заговорила с ним о предмете, который давно уже беспрестанно занимал его собственные мысли:
– А ваш друг в Париже к вам расположен?
От подобного вопроса – да еще после перерыва – он невольно вздрогнул.
– Пожалуй, нет. Да и с какой стати?
– С какой стати? – повторила мисс Гостри. – Вы, конечно, обрушитесь на него. Но из-за этого необязательно рвать отношения.
– Вы видите в моем деле больше, чем я.
– Разумеется. Я вижу в нем вас.
– В таком случае, вы видите во мне больше…
– Чем вы сами? Вполне вероятно. Это право каждого. Но я все возвращаюсь мыслью, – добавила она, – к тому, как повлияла на вашего юного друга его среда.
– Его среда? – Стрезер не сомневался, что сейчас способен представить себе эту среду много лучше, чем три часа назад.
– Вы уверены, что ее влияние может быть только к худшему?
– Для меня это исходная точка.
– Да, но вы исходите чересчур издалека. А о чем говорят его письма?
– Ни о чем. Он обходит нас вниманием – или жалеет. Попросту не пишет.
– Вот как. Тем не менее в его положении, учитывая некоторые особенности, существуют две возможности. Одна – опошлиться и очерстветь душой. Другая – развить себя и изощрить до тонкости.
У Стрезера округлились глаза: это было для него новостью.
– Изощрить до тонкости?
– О, – произнесла она ровным голосом. – Утонченность ума и вкуса воистину существует.
То, как она это сказала, настроило Стрезера на веселый лад, и, взглянув на нее, он рассмеялся:
– В вашем случае безусловно.
– Но в некоторых своих проявлениях, – продолжала она тем же тоном, – он, пожалуй, зарекомендовал себя с дурной стороны.
Тут было над чем подумать; Стрезер сразу посерьезнел.
– Не отвечать на письма матери – это тоже от утонченности? – спросил он. Она замялась.
– О, я бы сказала, – и еще какой!
– Хорошо, – сказал Стрезер. – Меня вполне устроит считать это проявлением утонченности, а к дурной стороне я отношу то, что, как мне известно, Чэд уверен, будто сможет делать со мной все что пожелает.
Это, видимо, ее удивило.
– Откуда вы это знаете?
– Да уж знаю. Кожей чувствую.
– Что он может сделать с вами все что пожелает?
– Нет, конечно. Но он так считает. А это может свестись почти к тому же, – засмеялся Стрезер.
Однако тут она с ним не согласилась.
– Нет, что касается вас, такое исключено.
И, вложив в эти слова особый смысл, она, по-видимому, сочла их достаточными, чтобы заговорить напрямик:
– Вы сказали – если он порвет здесь, то дома получит солидное место в деле.
– Совершенно верно. Он получит шанс – шанс, за который ухватился бы любой воспитанный в должных понятиях молодой человек. Фирма разрослась, и вакансия, о которой вряд ли могла бы идти речь три года назад, но которую его отец, считая, что она при определенных условиях может появиться, учел в своем завещании, оговорив преимущественное право на нее Чэда, – эта вакансия, поскольку условия для нее созрели, теперь его ждет. Миссис Ньюсем оставила ее за сыном и будет, несмотря на сильное противодействие, удерживать до последней возможности. Однако этот пост, поскольку он несет с собой крупный куш, большую долю в доходах, требует пребывания на месте и значительных усилий для достижения значительных результатов. Вот что я имею в виду, говоря об открывшемся шансе. Если Чэд его упустит, то не только не получит, как вы изволили выразиться, солидного места – он ничего не получит. И вот, чтобы он не упустил свой шанс, я и примчался сюда.
Она слушала, вникая.
– Иными словами, вы примчались сюда, чтобы оказать ему огромную услугу.
Стрезеру ничего не оставалось, как согласиться:
– Ну… если вам угодно.
– Стало быть, если вы уломаете его, он, как говорится, окажется в выигрыше.
– Он получит огромные выгоды. – Стрезер явно знал их все наперечет.
– Под каковыми вы, разумеется, понимаете кучу денег.
– Не только. Я вступил в эту игру ради него, имея в виду и многое другое. Всеобщее уважение, покой души, обеспеченность – прочное положение человека, ставшего на якорь с крепкой цепью. Чэд, насколько мне дано судить, нуждается в защите. В защите, я имею в виду, от жизни.
– Voilà! – Она мгновенно схватила суть. – Ах, от жизни! Говорите уж прямо: вы жаждете вернуть его, чтобы женить.
– Да, примерно так.
– Ну, разумеется, – сказала она. – Дело нехитрое. А на ком именно?
Он улыбнулся – и, судя по виду, несколько насторожился.
– Вы все умеете вынуть.
На мгновение глаза их встретились.
– А вы – вложить!
Он принял эту дань, сообщив:
– На Мэмми Покок.
Мисс Гостри удивилась. И тотчас сдержанно, даже осторожно, словно осмысливая такую странную возможность, спросила:
– На собственной племяннице?
– Извольте сами определить, кем ему доводится Мэмми. Она – сестра его зятя. Золовка миссис Джим.
Эти сведения не оказали, видимо, на мисс Гостри смягчающего действия.
– А кто такая, собственно, миссис Джим?
– Сестра Чэда – Сара Ньюсем в девичестве. Я же вам говорил: она вышла замуж за Джима Покока.
– Ах да, – сказала она, вспоминая про себя: он много о чем говорил!.. И тут же как можно натуральнее спросила: – А кто такой, собственно, Джим Покок?
– Как кто? Муж Салли. В Вулете мы только так и отличаем друг друга, – пояснил он добродушно.
– И это очень высокое звание – быть мужем Салли?
Он задумался:
– Пожалуй, выше некуда – разве только, но тут речь о будущем – быть женой Чэда.
– Ну а как отличают вас?
– Никак – или, как я уже докладывал вам, по зеленой обложке.
Глаза их снова встретились, и она не сразу отвела свои.
– По зеленой обложке? Ах, оставьте! Ни зеленая – и никакая иная обложка – у вас со мной не пройдет. Вы мастер вести двойную игру! – Однако при всей своей жажде узнать истину она готова была простить ему этот грех. – А что, эта Мэмми считается хорошей партией?
– Лучшей в нашем городе. Очаровательнее и умнее у нас нет.
Мисс Гостри устремила на Мэмми мысленный взгляд:
– Да-да. Я ее хорошо себе представляю. И с деньгами?
– Скорее, не с очень большими – зато со многими другими достоинствами, так что об отсутствии денег мы не жалеем. Впрочем, – добавил Стрезер, – в Америке, знаете ли, вообще не слишком гоняются за деньгами, коль скоро речь идет о хорошеньких девушках.
– Пожалуй, – согласилась она. – Правда, я знаю, за чем вы гоняетесь. А вам, – спросила она, – вам самому Мэмми нравится?
Такой вопрос, подумал он про себя, можно по-разному истолковать, и тут же решил свести его к шутке.
– Как, вы еще не убедились, что мне любая хорошенькая девушка нравится? Однако мисс Гостри не поддержала его шутливый тон: интерес к его проблемам целиком завладел ею, и она желала знать факты.
– Думается, у вас в Вулете считается обязательным, чтобы все они – то есть молодые люди, вступающие с хорошенькими девушками в брак, были, как бы это поточнее выразиться, абсолютно чисты.
– Да, я и сам так считал, – признался Стрезер. – Впрочем, вы коснулись весьма злободневного обстоятельства – того обстоятельства, что и Вулет вынужден уступать духу времени, как и все большему смягчению нравственных устоев. Все на свете меняется, и мы тоже, насколько могу судить, идем в ногу с веком. Мы, конечно, предпочли бы, чтобы наша молодежь была чиста, но приходится мириться с тем, что есть. А поскольку благодаря духу времени и смягчению устоев молодых людей все чаще заносит в Париж…
– Вы вынуждены принимать их по возвращении в свое лоно. Если они возвращаются. Bon! – И вновь, как бы охватывая услышанное мысленным взором, она на секунду задумалась. – Бедный Чэд!
– Вот уж нет, – весело возразил Стрезер. – Мэмми его спасет.
Глядя в сторону и все еще созерцая нарисованную себе картину, мисс Гостри с досадой, словно он не понял ее, бросила:
– Нет, его спасете вы. Вот кто его спасет.
– О, но с помощью Мэмми. Разве только вам угодно сказать, – добавил он, – что я достигну большего с вашей помощью!
Так! Она снова взглянула на него:
– Вы добьетесь большего, потому что вы лучше, чем все мы вместе взятые.
– Если я и лучше, то только с тех пор, как встретил вас, – храбро вернул ей комплимент Стрезер.
Тем временем вестибюль уже очистился, толпа поредела, последние из задержавшихся сравнительно спокойно разъезжались один за другим, и наша пара, приблизившись к выходной двери, смогла вступить в переговоры с посыльным, которому Стрезер поручил нанять для мисс Гостри кеб. У них оставалось еще несколько минут, которые мисс Гостри не преминула использовать.
– Вы рассказали мне о выгодах, которые – в случае вашей удачи – ждут Чэда. Но ни словом не обмолвились, что при этом выгадаете вы.
– О, мне уже нечего выгадывать, – сказал он совсем просто.
Она поняла его, пожалуй, даже слишком просто.
– Вы хотите сказать, у вас уже все "в кармане"? Что вам заплатили вперед?
– Какая там плата!.. – пробормотал он.
Что-то в его тоне остановило ее, но, пока посыльный не вернулся, у нее была возможность задать тот же вопрос с другого конца.
– А что в случае неудачи вы потеряете?
Его, однако, и это покоробило.
– Ничего! – воскликнул он и, завидев возвращающегося посыльного, закрыл эту тему, поспешив ему навстречу. Когда, выйдя на улицу под свет фонаря, он усаживал мисс Гостри в кеб, а она спросила, не нанял ли этот человек какой-нибудь экипаж и для него, он, прежде чем захлопнуть дверцу, ответил:
– А вы не возьмете меня с собой?
– Ни за что на свете.