Ошеломленная, она не чувствовала ничего, кроме тупого любопытства: не это ли испытывает человек, услышавший смертный приговор, которого так боялся, но не верил в его возможность.
Она резко повернулась в сторону только что захлопнувшейся двери. Тихо, губами, искривившимися от ненависти, она спросила:
- Кто это был?
Данаггер рассмеялся.
- Если вы так догадливы, то должны сообразить, что на этот вопрос я не отвечу.
- Господи, Кен Данаггер! - простонала она, окончательно поняв, что между ними уже вырос барьер безнадежности, молчания, вопросов без ответа, и только тонкая нить ненависти удержала ее от срыва. - О, Боже!
- Вы не правы, деточка, - ласково сказал он. - Я понимаю, что вы чувствуете, но вы не правы, - и добавил более официальным тоном, вспомнив вдруг о манерах, словно пытаясь обрести равновесие, балансируя между двумя противоположными реальности: - Мне очень жаль, мисс Таггерт, что вы вошли так быстро.
- Я вошла слишком поздно, - простонала она. - Я пришла, чтобы помешать ему. Я знала, что это должно произойти.
- Почему?
- Я была уверена, что следующим он заберет вас, кем бы он ни был.
- Вы знали? Забавно. Я и то не знал.
- Я хотела предостеречь вас, вооружить вас против него.
Кен улыбнулся.
- Даю вам слово, мисс Таггерт, вам не нужно мучить себя упреками из-за опоздания: вы же сами сказали, это должно было произойти.
Дагни чувствовала, как с каждой утекающей минутой он все больше отдаляется от нее и очень скоро окажется так далеко, что она уже не сможет до него дотянуться; между ними оставался последний тоненький мостик, и следовало поторопиться.
Подавшись вперед, Дагни сказала очень спокойно, вложив все чувства в давшуюся ей невероятным усилием воли невозмутимость:
- Помните, что вы думали и чувствовали три года назад? Помните, что для вас значили ваши шахты? Помните "Таггерт Трансконтинентал" или "Риарден Стил"? Ради всего этого, ответьте мне, помогите мне понять!
- Я отвечу, что смогу.
- Вы решили отойти от дел? Оставить бизнес?
- Почему?
- На этот вопрос я не отвечу.
- Вы не мыслили себя без своей работы, уважали труд, презирали любые проявления несобранности, пассивности и бездеятельности, а теперь отрекаетесь от жизни, которую так любили?
- Нет. Просто я понял, наконец, как сильно ее люблю.
- Но вы хотите жить без цели, без работы?
- Что заставляет вас так думать?
- Вы решили заняться угледобычей в другом месте?
- Нет, я буду занят не угледобычей.
- Тогда чем вы займетесь?
- Пока не решил.
- Куда вы направляетесь?
- Я не отвечу.
Она взяла минутную паузу, чтобы собраться с силами и сказать себе: не давай воли чувствам, не показывай ему своих эмоций, не позволяй им затуманить и оборвать последнюю соединяющую вас нить. Потом тем же бесстрастным голосом продолжила:
- Понимаете ли вы, что ваш уход от дел означает для Хэнка Риардена, для меня, для всех, кого вы оставите?
- Да. Сейчас я понимаю это даже лучше, чем вы.
- И это для вас ничего не значит?
- Это значит для меня больше, чем вы можете понять.
- Тогда почему вы дезертируете?
- Вы не поверите мне, поэтому я не стану объяснять, что отнюдь не дезертирую.
- Нам будет страшно трудно, и вы равнодушны к тому, что увидите, как нас порвут на части мародеры?
- Не будьте в этом так уверены.
- В чем? В вашем безразличии или в нашем уничтожении?
- И в том, и в другом.
- Но вы знаете… то есть знали об этом еще сегодня утром, что это смертельная битва, и что именно мы: вы, я и Риарден, - противостоим мародерам.
- Если я скажу, что знаю это, а вы нет, то вы решите, будто я не понимаю, что говорю. Поэтому толкуйте мой ответ, как хотите.
- Вы не раскроете мне его смысл?
- Нет. Вы все поймете сами.
- Вы хотите отдать мир мародерам. Мы не хотим.
- Не будьте так уверены в том, что сказали.
Она в отчаянии замолчала. Странной казалась та простая манера, что появилась в его поведении. Он говорил совершенно естественно, и в тумане вопросов, оставшихся без ответа, и в трагической таинственности происходящего он создавал впечатление человека, для которого секретов больше не существует, и ничего недоговоренного попросту не осталось.
Но, глядя на Кена, она заметила первую трещинку в его благостной безмятежности: он явно боролся с какой-то своей мыслью и, поколебавшись, с усилием сказал:
- Кстати о Хэнке Риардене… Не могли бы вы оказать мне услугу?
- Разумеется.
- Скажите ему, что я… Понимаете, я никогда не заботился о людях, а он всегда был человеком, которого я уважал, но до сегодняшнего дня я не понимал, что мое чувство к нему… что он - единственный человек, которого я любил… Просто скажите ему об этом и о том, что я хотел бы… нет, это все. Возможно, он будет проклинать меня за уход… а может быть, и нет.
- Я скажу ему. - Услышав притупленный, скрытый отзвук боли в его голосе, Дагни почувствовала такую близость к Кену, что ей показался невозможным его поступок, и она предприняла последнюю попытку.
- Мистер Данаггер, если бы я попросила вас на коленях, если бы могла найти самые главные слова, которых сейчас не нахожу, могло бы… есть ли шанс остановить вас?
- Нет.
Спустя секунду, она спросила бесцветным голосом:
- Когда вы уходите?
- Сегодня вечером.
- Как вы поступите с… - она указала на холмы за окном, - …с "Данаггер Коул"? Кому оставите?
- Не знаю, все равно. Никому или любому. Тому, кто захочет ее взять.
- Вы не собираетесь распорядиться компанией или назначить преемника?
- Нет. Ради чего?
- Чтобы отдать ее в хорошие руки. Не назовете ли имя вашего наследника по собственному выбору?
- Нет у меня выбора. Да и разницы никакой нет. Хотите, я отдам все вам? - Он протянул руку за листком бумаги. - Если хотите, я напишу письмо и назначу вас единственной наследницей прямо сейчас.
Она потрясла головой в безотчетном приступе ужаса:
- Я не мародер!
Он крякнул и отодвинул бумагу.
- Видите, вы дали верный ответ, сами того не заметив. Не волнуйтесь о "Данаггер Коул". Не имеет никакого значения, назови я наилучшего преемника в мире, или наихудшего. Не важно, кто теперь завладеет компанией, люди или сорняки, никакой разницы не будет.
- Но уйти и бросить… просто бросить… крупное промышленное предприятие, словно мы живем в век бездомных бродяг или дикарей, обитающих в джунглях!
- А разве дело обстоит иначе? - Он улыбался с насмешкой и сочувствием. - Зачем оставлять завещание или любой другой документ? Я не хочу помогать мародерам делать вид, что частная собственность все еще существует. Я уступаю той системе, которую они создали. Они не нуждаются во мне, им нужен только мой уголь. Пусть возьмут его.
- Значит, вы принимаете их систему?
- Разве?
Она застонала, глядя на запасный выход.
- Что он с вами сделал?
- Он сказал мне, что я имею право уйти.
- Я не верю, что за три часа можно отвратить человека от всей его пятидесятидвухлетней жизни!
- Если вы думаете, что он посвятил меня в некое непостижимое открытие, тогда я понимаю, как дико это выглядит в ваших глазах. Но это не так. Он просто назвал то, ради чего я жил, ради чего и в какое время живет каждый человек, если не разрушает себя.
Она поняла, что все уговоры тщетны, и больше ей нечего сказать.
Глядя на ее склоненную голову, он ласково сказал:
- Вы храбрая женщина, мисс Таггерт. Я понимаю, что вы совершаете сейчас, и чего это вам стоит. Не терзайте себя. Дайте мне уйти.
Она поднялась, хотела заговорить, но, внезапно взглянув вниз, бросилась вперед и схватила пепельницу, что стояла на краю стола.
В пепельнице лежал окурок сигареты с напечатанным знаком доллара.
- Что такое, мисс Таггерт?
- Он… он курил это?
- Кто?
- Ваш посетитель, он курил эту сигарету?
- Я не знаю… наверное… да, кажется, я видел, что он курит сигарету… погодите-ка… нет, это не мой сорт, значит, сигарета, должно быть, его.
- У вас сегодня были другие посетители?
- Нет. Но в чем дело, мисс Таггерт?
- Могу я взять это?
- Что? Сигаретный окурок? - Кен растерянно смотрел на нее.
- Да.
- Конечно, только зачем?
Она смотрела на окурок в ладони, словно на драгоценный камень.
- Не знаю… Не знаю, принесет ли он мне пользу, но он может быть ключом к… - она горько улыбнулась, - к моей личной тайне.
Дагни колебалась, покинуть ей кабинет или остаться. Она посмотрела на Кена Данаггера так, словно подарила последний взгляд тому, кто уходит туда, откуда нет возврата.
Поняв это, он улыбнулся и протянул ей руку.
- Я не прощаюсь, - сказал Кен. - Потому что в недалеком будущем мы увидимся снова.
- О, - радостно отозвалась Дагни, держа его руку в своей, - вы собираетесь вернуться?
- Нет. Вы собираетесь присоединиться ко мне.
* * *
Над заводами дышала красноватая мгла, словно литейные цеха спали, и только вздохи плавильных печей и сердцебиение конвейерных дорожек доказывали, что они бодрствуют.
Риарден стоял у окна своего кабинета, прижав ладонь к оконному стеклу. Его рука закрывала полмили заводских площадей, словно он хотел удержать их.
Он смотрел на длинную стену из вертикальных полос - коксовую батарею. С короткой вспышкой пламени узкая дверца отошла, и пласт ярко-алого раскаленного кокса гладко соскользнул, точно кусок хлеба, выскочивший из гигантского тостера. Всего мгновение он не двигался, потом угловатая трещина расколола его, и кокс осыпался в вагонетку, стоявшую под ним на рельсах.
Уголь Данаггера, подумал он. Других слов в голове не осталось.
Остальное затопило чувство одиночества, столь необъятное, что даже его собственная боль утонула в безмерной опустошенности.
Вчера Дагни поведала ему о своих тщетных попытках и передала ему послание Данаггера. Утром он услышал новости о том, что Данаггер исчез. На протяжении всей бессонной ночи, а потом в напряженной круговерти дневных забот он слышал, как в мозгу бьется ответ на послание, ответ, который он никогда не имел возможности произнести вслух.
Единственный человек, которого я любил. Так сказал Кен Данаггер, который не употреблял более нежных обращений, чем "Послушайте, Риарден".
Он думал: почему мы допустили это? Почему мы оба обрекли себя на изгнание среди невыносимо скучных чужаков, заставивших нас утратить всякое желание отдыхать, дружить, слышать человеческие голоса? Смогу ли я теперь захотеть провести хоть час, выслушивая моего брата Филиппа, и внушить жажду общения Кену Данаггеру? Кто заставил нас принять как должное, как единственную награду за труд, унылую пытку изображать любовь к тем, кто не вызывает у нас ничего, кроме презрения?
Мы, способные плавить камни и металл, почему мы никогда не ищем в людях того, чего нам так не хватает?..
Он попытался выбросить эти мысли из головы, понимая, что теперь они бесполезны. Но слова остались и звучали, словно он обращался к умершему: "Нет, я не проклинаю тебя за то, что ты ушел, если все вопросы и боль ты унес с собой. Почему ты не дал мне шанса сказать тебе… что? Что я одобряю твой поступок?.. Нет, я не проклинаю тебя, но и не последую за тобой".
Закрыв глаза, он попытался испытать воображаемое облегчение, словно тоже решил бросить все и уйти. Вместе с шоком потери он чувствовал едва заметный оттенок зависти. Почему они не пришли и за мной, кем бы они ни были, и не назвали ту неоспоримую причину, которая заставила бы меня уйти? Но уже в следующий момент он содрогнулся от гнева, поняв, что убил бы человека прежде, чем услышал от него слова тайны, способной оторвать его от родного завода…
Время было позднее, все работники уже разошлись, но ему претили дорога домой и пустота предстоящего вечера. Казалось, под покровом темноты, за пределами сияния плавильных печей его подстерегает враг, стерший с лица земли Кена Данаггера. Пусть Риарден уже не столь неуязвим, как раньше, но какой бы ни была и откуда бы ни исходила неизвестная угроза, здесь он по-прежнему чувствовал себя в безопасности, в круге спасительного огня, отгоняющего зло.
Он любовался мерцающими белыми отблесками на темных окнах отдаленного здания, напоминавшими игру солнечного света на воде. В стекле отражалась неоновая надпись, пылавшая на крыше над его головой: "Риарден Стил". Сталь Риардена… Его сталь… Вспомнилось, как однажды ему захотелось зажечь надпись над своим прошлым: Жизнь Риардена. Для чего? Чьи глаза должны были прочитать эту надпись?
В горьком отчаянии он впервые подумал, что источником той гордой радости, которую он раньше чувствовал, было его уважение к людям, восхищение их ценностью и здравомыслием. Теперь эта радость ушла. Остались всего двое, подумал он, для кого он хотел бы зажечь свою надпись.
Отвернувшись от окна, он взял пальто, пытаясь размеренными движениями вернуть себе четкость действий. Запахнул полы, туго подпоясался и быстро вышел из своего кабинета, гася свет короткими, точными взмахами руки.
Он распахнул дверь и застыл на месте. В углу полутемной приемной горела одинокая лампочка. На углу стола в позе терпеливого ожидания сидел Франсиско д’Анкония.
Риарден поймал в его взгляде мгновенный проблеск улыбки, словно перемигнулся с заговорщиком о только им одним известной тайне, о которой оба умалчивают. Это ощущение длилось лишь мгновение - слишком короткое, едва уловимое - потому что Франсиско сразу же поднялся и выпрямился с учтивым почтением. Несмотря на официальность позы, в ней не чувствовалось и следа чего-то неискреннего, казенного, она, скорее, подчеркивала интимность, не нуждавшуюся ни в словах приветствия, ни в объяснениях.
- Что ты здесь делаешь? - жестко спросил Риарден.
- Я подумал, что вы захотите увидеться со мной сегодня вечером, мистер Риарден.
- С чего бы это?
- По той же причине, которая задержала вас сегодня в кабинете допоздна. Вы не работали.
- Ты давно здесь сидишь?
- Час или два.
- Почему не постучал?
- А вы позволили бы мне войти?
- С этим вопросом ты запоздал.
- Мне уйти, мистер Риарден?
- Заходи, - Риарден указал на дверь кабинета.
Включая свет, двигаясь неспешно и уверенно, Риарден думал, что не должен позволять себе никаких эмоций, но против воли ощутил, что вместе со спокойным нарастанием неясного пока для него самого чувства к нему возвращаются краски жизни. "Будь осторожен", - приказал он себе.
Скрестив руки, он присел на край стола, глядя на Франсиско, по-прежнему почтительно стоявшего перед ним, и спросил с холодной полуулыбкой:
- Зачем ты пришел?
- Вы не хотите, чтобы я вам ответил, мистер Риарден. Ни мне, ни самому себе вы не признаетесь, как одиноко вам сегодня вечером. Если вы меня об этом не спросите, то вам и не придется этого отрицать. Просто примите как данность, что я это знаю.
Чувствуя, как гнев натягивает струну, возникшую между восхищением его откровенностью и возмущением дерзостью, Риарден ответил:
- Если хочешь, я признаю. Что мне твое знание?
- Только то, что я - единственный человек, кто это знает и кому это не безразлично.
- Почему это тебя волнует? И зачем мне нужна твоя помощь сегодня вечером?
- Потому что не так-то легко проклинать самого важного для вас человека.
- Я не стану тебя проклинать, если ты выйдешь за дверь.
Глаза Франсиско слегка расширились, потом он улыбнулся и сказал:
- Я говорил о мистере Данаггере.
Риардену на мгновение захотелось дать ему пощечину, потом он тихонько рассмеялся и произнес:
- Хорошо. Садись.
Он с интересом ждал, какое преимущество извлечет из этой ситуации Франсиско, но тот молча повиновался с мальчишеской улыбкой, выражавшей одновременно триумф и благодарность.
- Я не проклинаю Кена Данаггера, - объявил Риарден.
- Вы не проклинаете? - он произнес три слова с одинаковым ударением, очень спокойно, улыбка растаяла.
- Нет. Я не могу предписывать человеку, как много он должен перенести. Если он сломался, не мне его судить.
- Если он сломался?..
- Разве не так?
Франсиско откинулся на спинку стула, улыбка вернулась на его лицо, но счастья больше она не выражала.
- Чем стало для вас его исчезновение?
- Теперь мне придется работать еще упорнее.
Указав рукой на стальной мост, черневший за окном на фоне красного зарева, Франсиско сказал:
- Каждая из этих балок имеет предел прочности. Каков он у вас?
Риарден рассмеялся.
- Так ты этого боишься? Ради этого пришел сюда? Боишься, что я сломаюсь? Хочешь спасти меня, как Дагни Таггерт хотела спасти Кена Данаггера? Она спешила, чтобы попасть к нему вовремя, но опоздала.
- Она пыталась? Я об этом не знал. Мисс Таггерт и я во многом расходимся во мнениях.
- Не беспокойся. Я не собираюсь исчезать. Пусть хоть все сдаются и бросают работу. Я не брошу. Я не знаю, каков мой предел прочности, и не хочу знать. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что меня не остановить.
- Каждого человека можно остановить, мистер Риарден.
- Как?
- Нужно только узнать его движущую силу.
- Что это такое?
- Вам должно быть это известно, мистер Риарден. Вы - один из последних высоконравственных людей в мире.
Риарден горько засмеялся.
- Меня называли по-всякому, но только не так. Ты заблуждаешься. Ты даже не подозреваешь, насколько.
- Вы уверены?
- Я знаю это. Нравственность? Что заставило тебя упомянуть об этом?
Франсиско указал на заводские цеха за окном:
- Вот что.
Долгую минуту Риарден неподвижно смотрел на него, потом спросил только:
- О чем это ты?