- Если вы хотите увидеть материальное воплощение абстрактного принципа - вот оно. Посмотрите, мистер Риарден. Здесь каждая балка, каждая труба, трос и заслонка поставлены на место по принципу: правильно или неправильно? Вы должны решить, основываясь на своем знании, что правильно, что лучше для вашей цели - изготовления стали, а потом двигаться вперед и развивать знание и работать все лучше и лучше, а стандартом служит ваша цель. Вам приходится действовать согласно собственному разумению, вам необходимо иметь способность рассуждать, смелость настаивать на собственном мнении. И правит вами самое чистое, самое бескомпромиссное посвящение себя лучшему, наивысшему вашему достижению. Ничто не может заставить вас поступить вопреки вашему благоразумию, и вы отвергнете как плохого и злого любого человека, который попытается сказать вам, что лучший способ разогреть печь - наполнить ее льдом. Миллионы людей, целая нация не смогли бы удержать вас от производства металла, потому что вы обладаете знанием о его высочайшей ценности и той силой, что это знание дает. Но вот о чем я думаю, мистер Риарден, почему, когда вы имеете дело с природой, то живете по одному своду законов, а когда общаетесь с людьми - по другому?
Риарден так пристально смотрел на Франсиско, что слова давались ему с трудом, словно даже они могли отвлечь его от важной мысли.
- Что ты имеешь в виду?
- Почему вы не двигаетесь к цели своей жизни так же последовательно и твердо, как к достижению цели своих заводов?
- Что ты имеешь в виду?
- Каждый кирпич здесь уложен на место в полном соответствии с его предназначением и ради достижения цели - изготовления стали. Так ли вы настойчивы в достижении той цели, которую ваша работа и заводы только обслуживают? Чего вы хотите добиться, отдав всю жизнь производству стали? С каким стандартом ценности вы соизмеряете ваши дни? Например, почему вы десять лет посвятили усилиям по получению своего сплава?
Риарден отвел взгляд, его плечи слегка расслабились, облегченно и разочарованно.
- Если вы об этом спрашиваете, значит, вам не понять ответа.
- А если я скажу вам, что знаю ответ, а вы-то как раз его и не понимаете, вы что, вышвырнете меня отсюда?
- Я в любом случае вышвырнул бы вас, поэтому давайте, говорите все, что думаете.
- Вы гордитесь рельсами "Линии Джона Голта"?
- Да.
- Почему?
- Потому что это лучшие рельсы из всех, что я сделал.
- Для чего вы их сделали?
- Чтобы сделать деньги.
- Существуют куда более простые способы делать деньги. Почему вы выбрали самый трудный?
- Вы сами сказали в своей речи на свадьбе Таггерта: чтобы обменять мои лучшие усилия на лучшие усилия других людей.
- Если ваша цель в этом, достигли ли вы ее?
Отрезок времени потонул в гробовом молчании.
- Нет, - ответил Риарден.
- Вы сделали деньги?
- Нет.
- Прилагая всю свою энергию, чтобы изготовить лучший металл, вы ожидаете получить награду или наказание? - Риарден промолчал. - Согласно всем известным вам законам порядочности, честности, справедливости, вы уверены, что вас должны вознаградить за это?
- Да, - тихо ответил Риарден.
- А если вас вместо этого наказывают, вы такой закон принимаете?
Риарден не отвечал.
- Согласно общепринятому мнению, - продолжил Франсиско, - жизнь человека в обществе делает его существование легче и безопаснее существования того, кто в одиночку сражается с природой на необитаемом острове. Следовательно, сплав Риардена облегчает жизнь любого человека, использующего его. А облегчил ли он вашу жизнь?
- Нет, - тихо ответил Риарден.
- Оставил ли он вашу жизнь прежней, такой, какой она была до начала производства сплава?
- Нет… - Риарден резко смолк, словно оборвал свою следующую мысль.
Голос Франсиско ожег его, словно кнутом:
- Да скажите же это!
- Он сделал мою жизнь тяжелее, - без всякого выражения произнес Риарден.
- Когда вы гордились рельсами ветки "Линия Джона Голта", - размеренный ритм голоса Франсиско придавал жестокую ясность его словам, - о каких людях вы думали? Хотели ли вы видеть, что дорогой пользуются равные вам люди - гиганты промышленности и энергетики, например, Эллис Уайэтт, которому она помогла достичь еще больших успехов?
- Да, - с готовностью ответил Риарден.
- Вы хотели бы видеть, что ею пользуются люди, не обладающие такой же мощью интеллекта, но равные вам в моральной устойчивости, люди вроде Эдди Уиллерса, не имеющие отношения к производству металла, но работающие честно, упорно, как вы сами? И, передвигаясь по вашим рельсам, молча и коротко благодарят человека, который дал им больше, чем они могли бы дать ему?
- Да, - мягко ответил Риарден.
- А хотели ли бы вы видеть, что ею пользуются скулящие подонки, не совершающие усилий, не способные выполнить даже простейшую работу канцелярского служащего, но требующие дохода президента компании; плывущие по течению от поражения к поражению и ожидающие, что вы оплатите их счета; те, кто приравнивает свои желания к вашей работе, а свои потребности считают наивысшими притязаниями, достойными наград, превышающих ваши труды. Те, кто требуют, чтобы вы им служили, чтобы служение им стало целью вашей жизни; которые настаивают, чтобы ваша сила стала бессловесным, бесправным, бесплатным рабом их бессилия, кто объявляют, что вы обречены на крепостную зависимость самим вашим гением, в то время как они рождены управлять, обладая даром некомпетентности; что вы существуете, чтобы давать, а они - чтобы брать, что вы должны производить, а они - потреблять, что вас не нужно вознаграждать ни материально, ни духовно, ни богатством, ни признанием, ни уважением, ни благодарностью. А они будут ездить по вашим рельсам и фыркать на вас и клясть вас, потому что они не должны вам ничего, они даже не потрудятся снять перед вами шляпу, за которую вы же и заплатили? Вы этого хотели? Вы будете гордиться этим?
- Я лучше взорву свои рельсы, - побелевшими губами ответил Риарден.
- Так почему вы этого не делаете, мистер Риарден? Какой из трех типов людей, описанных мной, должен быть разрушен, и кто сегодня пользуется вашей дорогой?
В повисшей тишине до них доносились удаленные удары металлического сердца завода.
- Последним, - проговорил Франсиско, - я описал тип человека, который заявляет свои права на каждый цент усилий другого человека.
Риарден не отвечал, глядя на отражение неоновой надписи на далеком темном оконном стекле.
- Вы гордитесь тем, что не ставите пределов своей выносливости, мистер Риарден, потому что считаете, что поступаете верно. А что если это не так? Что, если вы поставили свою добродетель на службу злу и позволили ей стать инструментом разрушения всего, что вы любите, уважаете и чем восхищаетесь? Почему вы не поддерживаете свои собственные стандарты ценности среди людей, как делаете это среди плавильных печей? Вы, кто не допускает ни единого процента примеси в металле, что вы допускаете в свои нравственные законы?
Риарден сидел совершенно неподвижно, слова у него в голове звучали подобно шагам по незнакомой дороге, и были они: "Согласие жертвы".
- Вы, кто не склоняется перед трудностями природы, но противостоит им и ставит их на службу своим радостям и комфорту, что вы получили из рук людей? Вы, кто благодаря своей работе, узнал: наказание несут только за провинность, что вы хотите претерпеть и за что? Всю жизнь вы слышали, как вас поносят и не за ваши прегрешения, а за ваши великие добродетели. Вас ненавидели не за ваши ошибки, а за ваши достижения. Вас презирали за все те черты характера, которые являются вашей высочайшей гордостью. Вас называли эгоистичным за то, что вы всю жизнь имели смелость действовать по собственному разумению и нести за это единоличную ответственность. Вас называли надменным за независимость ума. Вас называли жестоким за непреклонную прямоту. Вас называли антисоциальным за взгляды, заставлявшие вас идти нехожеными путями. Вас называли безжалостным за силу и самодисциплину в движении к цели. Вас называли алчным за могучую волю к созданию богатства. Вас, придавшего труду необъятный поток энергии, объявили паразитом. Вас, создавшего изобилие там, где царили бесплодные пустоши и голодная безысходность, назвали грабителем. Вас, который поддерживал жизнь людей, назвали эксплуататором. Вас, чистого и высокоморального человека, с презрительным фырканьем обозвали "вульгарным материалистом". Спросили ли вы у них: "По какому праву?", "По какому закону?", "По какому стандарту?" Нет, вы все терпели и хранили молчание. Вы склонили голову перед их законами и не утверждали своих. Вы знали, сколько сил требует изготовление простого железного гвоздя, но позволили им навесить вам ярлык аморального человека.
Вы знали, что человеку для борьбы с природой необходим свод строжайших законов, но вы думали, что для работы с людьми специальные законы не нужны. Вы дали в руки своим врагам смертоноснейшее оружие, о котором никогда не подозревали и не понимали его. Это оружие - их моральный кодекс. Спросите себя, как глубоко и какими нелегкими путями вы приняли его. Спросите себя, что этот свод нравственных законов привносит в человеческую жизнь, и почему он не может без него существовать, и что с ним станет, если он примет неверный стандарт, согласно которому зло есть добро. Сказать, почему вас тянет ко мне, хоть вы и считаете, что должны меня проклинать? Потому что я - первый человек, который дал вам то, что задолжал вам весь мир, и чего вы в праве требовать от всех людей, прежде чем работать с ними: моральную поддержку.
Риарден рывком повернулся к нему, потом замер, будто у него перехватило дыхание. Франсиско наклонился вперед, словно приземляясь после опасного полета, и глаза его смотрели в упор, но их взгляд трепетал от напряжения.
- Вы виновны в страшном грехе, мистер Риарден, виновны больше, чем вам говорят, но отнюдь не в том, в чем вас упрекают. Самый ужасный грех - принять на себя незаслуженную вину, а вы делали это всю жизнь.
Вы платили за шантаж, но вас шантажировали не преступлениями, а добродетелью. Вы добровольно несли бремя незаслуженного наказания и позволяли ему становиться тем тяжелее, чем большую добродетель вы проявляли. Но ваши добродетели - из тех, что позволяют людям выживать. Ваш собственный моральный кодекс, по которому вы жили, но никогда его не утверждали, не признавали и не защищали, был сводом законов, охраняющих существование человека. Если вас за это подвергали наказанию, то какова же была сущность тех, кто наказывал вас?
Ваш закон - кодекс жизни. Каков тогда их кодекс? На чем он зиждется? Какова его конечная цель? Вы думали, что столкнулись лицом к лицу с законспирированным захватом вашего достояния? Вы, которому известен источник богатства, должны знать, что все обстоит еще хуже. Вы просили меня назвать движущую силу человека? Движущей силой человека является его моральный кодекс. Спросите у себя, куда вас направляет их моральный кодекс, и что он предлагает вам в качестве конечной цели. Более низкое зло, чем убийство человека - послать его на самоубийство как на акт добродетели. Более низкое зло, чем бросить человека в жертвенный огонь - потребовать от него, чтобы он прыгнул туда по собственной воле, а до этого еще и построил огненный жертвенник. По их собственному утверждению вы должны поддерживать их, потому что они не в состоянии выжить без вас. Сравните это с упором на свое бессилие и своей потребности в вас в качестве оправдания вашей пытки. Вы хотите это принять? Не хотите ли приобрести - ценой вашей огромной выносливости, ценой вашей агонии - удовлетворение нужд ваших собственных разрушителей?
- Нет!
- Мистер Риарден, - голос Франсиско звучал спокойно и серьезно. - Скажите, если бы вы увидели Атланта, гиганта, удерживающего на своих плечах мир, если бы увидели, что по его напряженной груди струится кровь, колени подгибаются, руки дрожат, из последних сил тщась удержать этот мир в небесах, и чем больше его усилие, тем тяжелее мир давит на его плечи, что бы вы велели ему сделать?
- Я… не знаю. Что… он может поделать? А ты бы что ему сказал?
- Расправь плечи.
В комнату потоком беспорядочных звуков с неразличимым ритмом, непохожим на шум работы механизма, ворвался скрежет металла, и за каждым неожиданным взрывом угадывался стон напрягающихся машин. Оконное стекло зазвенело.
Глаза Франсиско следили за Риарденом, словно фиксируя, как ложатся пули в уже пробитую мишень. Задача была не из легких: плотная фигура на краю стола держалась прямо, холодные голубые глаза не выражали ничего, только смотрели пристально вдаль, да губы искривились гримасой боли…
- Продолжай, - с усилием выговорил Риарден. - Ты ведь еще не закончил.
- Я только начал, - жестко ответил Франсиско.
- К чему… ты ведешь?
- Вы все поймете прежде, чем я доберусь до сути. Но сначала я хочу, чтобы вы ответили на вопрос: если вы понимаете суть вашего бремени, почему вы…
Пространство прорезал вой сирены за окном, взорвавшийся в небе подобно ракете. Рев прервался на мгновение, пошел на спад, затем возобновился с новой силой, накручивая спирали пронзительного звука, словно перебарывая страх не завопить еще сильнее. В звуке слышалась агония, вопль о помощи, это был голос смертельно раненного завода, зовущего из последних сил.
Риардену казалось, что он бросился к двери в ту же секунду, как только звук сирены коснулся его слуха, но увидел, что опоздал на мгновение, потому что Франсиско его опередил. Подброшенный тем же инстинктом, Франсиско промчался по коридору, нажал кнопку вызова лифта и, не дожидаясь его, кинулся вниз по лестнице. Риарден бежал следом, и, отследив движение кабины, они поймали лифт на полпути вниз. Едва сетчатая кабина, вибрируя, остановилась на первом этаже, Франсиско вылетел из нее и бросился навстречу сигналу тревоги. Риарден считал себя хорошим бегуном, но не смог угнаться за быстрой фигурой, мелькавшей среди мрака, прорезанного багровыми сполохами, фигурой беспечного плейбоя, за восхищение которым он сам себя ненавидел.
Металл, выливавшийся из низкого отверстия в боковой стенке плавильной печи, не давал красного отсвета, он светил ослепительно белым, солнечным сиянием. Поток растекался по земле, причудливо разветвляясь. Густой пар, подсвеченный раскаленным металлом, напоминал утренний туман. Текло расплавленное железо, и тревожный сигнал обозначал, что произошел прорыв печи.
Часть загрузочного участка печи оторвало, открыв выпускное отверстие. Горновой лежал тут же без сознания, белый поток рвался наружу, неуклонно расширяя отверстие, и люди суетились, подтаскивая песок, шланги, огнеупорную глину, пытаясь остановить сияющий ручей, в облаках едкого дыма тяжелым плавным движением поглощавший все на своем пути.
В считанные секунды, понадобившиеся для того, чтобы окинуть взглядом и понять картину произошедшего несчастья, Риарден увидел обрисовавшуюся в алом зареве фигуру человека, внезапно возникшую у самой печи, на пути потока раскаленного металла. Потом мелькнула рука в белом рукаве сорочки, метнувшая черное вещество в центр кипящего металла. Это был Франсиско д’Анкония, совершивший маневр, искусность которого Риарден уже не надеялся когда-нибудь увидеть.
Много лет назад Риарден работал на сталеплавильном заводе в Миннесоте, где его обязанностью было вручную затыкать выпускное отверстие печи, бросая комья огнеупорной глины, чтобы остановить вытекающий металл. Эта опасная работа унесла немало жизней, и, хоть давно уже изобрели гидравлическую пушку для заделывания печной лётки, кое-где еще оставались мелкие заводы, которые на закате своей жизни пытались использовать отработавшее свой срок оборудование и дедовские методы. Риарден справился с работой, но с тех пор не встречал еще ни одного человека, способного ее сделать. И вот сейчас, посреди струй раскаленного пара, лицом к лицу с разрушающейся печью, он видел высокую фигуру плейбоя, мастерски пытающегося остановить огненную реку.
Мгновенно сбросив плащ, Риарден выхватил у ближайшего человека пару защитных очков и присоединился к Франсиско у отверстого устья печи. На разговоры, чувства и мысли времени не оставалось.
Франсиско глянул на него, и Риарден увидел только закопченное лицо, черные защитные очки и широкую улыбку.
Они стояли на скользком горелом шлаке, на самом берегу ослепительного потока, у их ног дышала жаром лётка, а они швыряли глину в огонь, туда, где похожий на языки горящего газа кипел металл. Вся жизнь превратилась для Риардена в короткую последовательность движений: нагнуться, подхватить ком, прицелиться, бросить его и прежде, чем глина попадет в нужное место, нагнуться за следующей порцией огнеупора. Он полностью сосредоточился на раскаленной цели, чтобы спасти печь, и на неустойчивой опоре под ногами, чтобы спасти свою жизнь. Он не думал больше ни о чем, только ощущал, как его охватывает волнующий подъем от напряжения сил, четких движений тела, собранности воли. И не имея времени осознать, но понимая это не разумом, а чувствами, он улавливал черный силуэт, из-за которого пробивались багровые лучи, напряженные локти, угловатые очертания тела. Красные лучи длинными иглами прожекторов вырисовывали движения быстрого, умелого, понятливого помощника, которого он раньше видел только в вечернем костюме в огнях бального зала.
Некогда было вспоминать слова, думать, объяснять, но он решил, что это реальный Франсиско д’Анкония, та его часть, которую он увидел с самого начала и полюбил - это слово не шокировало его, поскольку было единственным, оставшимся в его мозгу, и еще там было отрадное чувство, наполнявшее его новым приливом энергии.
Ощущая ритмичные движения тела, обжигающее дыхание огня на лице и холодной ночи - на спине, он внезапно постиг, что это и есть простая сущность его Вселенной: интуитивное нежелание принять беду, непреодолимый порыв борьбы с ней, триумфальное чувство своей способности победить. Уверенный, что и Франсиско ощущает то же самое, что им движет тот же импульс, Риарден понимал, что они оба имеют право на это чувство. Он видел мелькание залитого потом лица, сосредоточенного на тяжелой работе - самого радостного лицо из всех, что он помнил.
Над ними возвышалась печь, черная махина, оплетенная кольцами труб, окутанная паром; казалось, она тяжко дышит, выстреливая багровые облака, повисающие в воздухе над заводом, а они сражались, чтобы не дать ей истечь кровью и умереть.
Внезапно выброшенные металлом искры летали вокруг их ног, умирая незамеченными на одежде, на коже рук. Поток металла становился медленнее, сдерживаемый преградой, вырастающей за пределами их зрения.
Все случилось так быстро, что Риарден смог понять произошедшее до конца, только когда с аварией было покончено.