На моей: "Все преграды ломают меня".
Общее - это слово "все".
81. Признание, безусловное признание, распахивающиеся ворота, и в недрах дома тебе является тот мир, отблеск которого до сих пор смутно виднелся снаружи.
82. Что в мире есть страх, печаль и тоска, он понимает, но лишь постольку, поскольку это общие, смутные, скользящие по поверхности чувства. Все остальные чувства он отрицает; то, что мы называем этим словом, для него лишь видимость, сказки, отражения опыта и воспоминаний.
Как может быть иначе, думает он, если наши чувства никогда не поспевают за действительными событиями - не говоря уж о том, чтобы опережать их. Мы переживаем только до и после действительного события, протекающего с принципиально непостижимой скоростью; наши переживания - это грезоподобные, ограниченные только нашим восприятием поэтические творения. Мы живем в полночной тишине и переживаем восход или заход солнца, поворачиваясь на восток или на запад.
83. Недостаток жизненной силы, неправильное воспитание, холостяцкое существование порождают скептика, но не обязательно; чтобы спасти свой скепсис, иной скептик женится - по крайней мере идеально - и становится верующим.
84. Осенний вечер, улица, темнота под деревьями. Я спрашиваю тебя, ты не отвечаешь мне. Ах, если бы ты мне ответила, если бы приоткрылись твои губы, ожил этот мертвый глаз и прозвучало слово, предназначенное мне!
85. Отворилась дверь, и в комнате появился довольно упитанный, с пышно округлившимися боками, безного продвигавшийся вперед движениями всей нижней половины туловища зеленый змий. Официальные приветствия. Я прошу его войти целиком. Он сожалеет, что не может этого сделать, поскольку слишком длинен. Дверь, таким образом, должна оставаться открытой, что весьма неприятно. Он отчасти смущенно, отчасти злобно усмехается и начинает:
- Вызванный твоей жаждой, я приполз сюда издалека, стерев себе до крови уже весь низ. Но я с готовностью пошел на это. Я охотно прибыл и охотно предоставляю себя в твое распоряжение.
86. Свет обрушился вниз могучим ударом, прорвал разлетевшуюся во все стороны материю и безжалостно запылал в просветах оставшейся крупноячеистой сети. А внизу, словно захваченный врасплох зверь, вздрогнула и неподвижно застыла земля. Очарованные, они смотрели друг на друга. И, смущенный этой встречей, третий отошел в сторону.
87. Когда-то я сломал себе ногу; это было счастливейшим событием моей жизни.
88. Полумесяц, кленовый лист, две ракеты.
89. От своего отца я унаследовал только маленькую серебряную перечницу.
90. Когда началась схватка и пятеро тяжеловооруженных людей спрыгнули с откоса на дорогу, я проскользнул под повозкой и в полной темноте кинулся бежать к лесу.
91. Мы закончили ужин, но еще сидели за столом; отец покойно откинулся на спинку своего кресла - одного из самых больших предметов мебели, которые я когда-либо видел - и курил в полудреме трубку, мать пришивала заплату к каким-то из моих штанов, она склонилась над работой и ни на что больше не обращала внимания, дядя, с пенсне на носу, клонясь прямой спиной к лампе, читал газету. Я, весь вечер пробегав на улице и только после ужина вспомнив про домашнее задание, приготовил тетрадь и учебник, но был слишком усталым, у меня хватало сил только на то, чтобы отделывать обложку тетради змеистыми орнаментами; забытый взрослыми, я склонялся над тетрадью все ниже и уже почти лежал на ней. И тут появился Эдгар, соседский мальчишка, которого, вообще-то, давно уже должны были отправить в постель; он совершенно беззвучно вошел в дверь, сквозь которую я, к моему изумлению, увидел не нашу темную прихожую, а яркую луну над широким зимним ландшафтом.
- Идем, Ганс, - сказал Эдгар, - учитель ждет на улице в санях. Как ты собираешься сделать это задание без помощи учителя?
- А он станет мне помогать? - спросил я.
- Да, - сказал Эдгар, - сейчас самый подходящий момент, он как раз едет в Куммерау и от того, что прокатится в санях, в самом лучшем настроении, поэтому ни в какой просьбе не откажет.
- А родители разрешат?
- Ты же не станешь их спрашивать…
92. Задание было очень трудным, и я боялся, что не смогу с ним справиться. К тому же было уже поздно, слишком поздно я за него взялся, пробегав весь долгий вечер на улице; отцу, который, возможно, помог бы мне, я ничего про несделанные уроки не сказал, и вот теперь, когда все уже спали, сидел один над своей тетрадкой.
- Кто мне теперь поможет? - прошептал я.
- Я, - сказал какой-то незнакомый человек и медленно опустился на стул, стоявший возле узкого края стола справа от меня (так клиенты моего отца, адвоката, садились, горбясь, сбоку от его письменного стола), оперся локтем о стол и вытянул ноги далеко в комнату.
Я чуть не подскочил, но это же был мой учитель; разумеется, задание, которое он сам задал, он сумеет сделать лучше всех. И он, подтверждая это мнение, дружелюбно кивнул мне - или высокомерно, или иронически, - я не мог определить. Но действительно ли это был мой учитель? Внешне, в общих чертах, это был вылитый он, но при ближайшем рассмотрении некоторые детали вызывали сомнение. К примеру, у него была борода моего учителя - в точности его жесткая, редкая, торчащая, черная с проседью, закрывающая верхнюю губу и весь подбородок длинная борода. Но стоило наклониться к нему, как возникало впечатление, что она искусственная, и нельзя было отделаться от ощущения, что этот якобы учитель наклоняется мне навстречу и, поддерживая бороду рукой снизу, предлагает ее для исследования.
93. Великий Исахар, повелитель снов, сидел у зеркала; его спина тесно прижималась к зеркальной поверхности, а далеко запрокинутая голова глубоко уходила в нее. Тут появился Хермана, повелитель рассвета, и стал погружаться в грудь Исахара, пока целиком не исчез в ней.
94. В нашем городке не бывает чужих: он затерялся среди высоких гор, его почти не найти. К нам наверх ведет только одна узкая тропа, да и та часто теряется в непроходимых завалах каменных глыб, и только местный житель способен вновь отыскать ее.
95. Я должен был исповедаться, но не знал, что сказать. Все заботы отступили, сквозь полуоткрытую дверь церкви была видна веселая спокойная площадь в ярких солнечных пятнах, и ни одно из них не дрожало. Я пытался хотя бы припомнить страдания последнего времени, я хотел проследить их порочные корни, но это было невозможно: я не вспомнил никаких страданий, и никаких корней во мне они не имели. Вопросы исповедника я едва понимал, то есть я прекрасно понимал слова, однако, как ни старался, не мог услышать в них ничего, что имело бы хоть малейшее отношение ко мне. Некоторые вопросы я просил его повторить, но это нисколько не помогало, они были словно те кажущиеся знакомыми лица, в отношении которых память обманывается.
96. Ураганный ветер, безумие листвы, тяжелая дверь, слабый стук в нее, приятие мира, введение гостей, огромное удивление, какой треск, необычный рот, невозможно согласиться с этим, работа с оглядкой, молот ударяет раз за разом, инженеры уже идут? Нет, какая-то задержка, директор угощает их, провозглашается тост, молодые люди, примешивается журчание ручья, какой-то старик смотрит, как это живет и цветет; но вернись в неземную, божественную юность, чтобы это почувствовать, возвышенный мотылек, порхающий вокруг настольной лампы, да, мой маленький, мой крохотный, напоминающий кузнечика застольный товарищ, сидящий на стуле на корточках, поджав ноги.
97. Наш директор молод, у него большие планы, он все время подгоняет нас, тратя на это безгранично много времени, и каждый из нас в отдельности для него так же важен, как все мы вместе. Подле какой-нибудь мелкой сошки, которую мы едва замечаем, он способен провести целый день; он садится с ней на один стул, он обнимает ее, он накрывает ее колено своим, он завладевает ее ухом, которое не должно быть доступно больше ни для кого, и только после этого начинает работать.
98. Наш шеф очень сторонится персонала, бывает, что мы не видим его по целым дням, в то время как он сидит в кабинете, который находится хоть и в этом же служебном помещении, но за выгородкой с матовыми стеклами высотой в человеческий рост, а войти в кабинет можно как через служебное помещение, так и из коридора. Шеф не чурается нас, и, по всей вероятности, никакого особого расчета в этой отстраненности нет, но она вполне соответствует его характеру. Он не считает необходимым или полезным подгонять персонал, добиваясь от нас какого-то особенного усердия; по мнению шефа, кто сам не понимает, что надо трудиться изо всех сил, тот не может быть хорошим помощником в деле, и в спокойно ведущемся, однако целиком использующем все имеющиеся явные возможности деле вообще не сможет удержаться - и даже настолько сильно будет чувствовать свою чужеродность, что не станет ждать, пока его уволят, а уволится сам. И произойдет это так скоро, что ни делу, ни работнику большого ущерба не будет. По нынешним временам подобное отношение для делового мира, безусловно, не типично, но у нашего шефа оно себя явно оправдывает.
99. Сохранять спокойствие; находиться очень далеко от того, чего хочет страсть; знать силу течения и поэтому плыть против него; плыть против течения ради удовольствия быть снесенным.
100. Лавочка эта маленькая, но внутри царит большое оживление; с улицы входа в нее нет, надо пройти через подъезд, пересечь небольшой двор, и только тогда окажешься перед дверью, над которой висит табличка с именем владельца лавки. Это бельевой магазин, там торгуют готовым бельем, но еще больше - необработанным полотном. Непосвященному, впервые зашедшему в лавку, показалось бы совершенно невероятным количество продаваемого белья и полотна или, вернее, - поскольку общих результатов торговли ведь не увидишь, - то, в каких объемах и с какой интенсивностью идет торговля. Как сказано, прямого входа в лавку с улицы нет, но мало того, не видно, чтобы и со двора подошел хоть один клиент, а в лавке тем не менее полно людей, и постоянно видишь все новых, старые же исчезают неизвестно куда. Есть, правда, еще широкие пристенные полки, но, в основном, эти стеллажи устроены вокруг колонн, поддерживающих разделенный на множество маленьких сводов потолок. Из-за такого расположения ни с какого места нельзя точно определить, сколько в лавке людей: в хороводах вокруг колонн появляются все новые лица, а кивания голов, оживленные движения рук, шарканье семенящих в толпе ног, шуршание развертываемого перед клиентами товара, бесконечные обсуждения и препирательства, к которым никогда, даже если дело касается только одного покупателя и одного продавца, не остается безучастным, кажется, никто в лавке, - все это увеличивает неразбериху до степени нереальности. В углу помещается деревянный чулан; он широкий, однако не выше, чем требуется для того, чтобы в нем могли поместиться сидящие люди; это контора. Дощатые стены явно очень крепки, дверь крохотная, окон проделывать не стали, имеется только смотровое окошко в двери, впрочем, оно занавешено снаружи и изнутри; несмотря на все это, нельзя не удивляться, как, при таком шуме снаружи, можно в подобной конторе заниматься требующей покоя письменной работой. Иногда висящая внутри на двери темная портьера отдергивается, и тогда видно, что там, занимая весь проем двери, стоит маленький конторский помощник с пером за ухом и, приложив руку козырьком к глазам, с любопытством - или выполняя поручение - наблюдает за суетой в лавке. Однако длится это недолго, вот он уже скользнул назад и так быстро задернул за собой портьеру, что внутрь конторы не успевает проникнуть даже самый быстрый взгляд. Существует некая связь между конторой лавки и кассой. Эта последняя расположена рядом с дверью лавки и обслуживается молодой девушкой. У нее не так много работы, как может показаться на первый взгляд. Не все платят наличными, таких даже меньшинство; очевидно, имеются и другие возможности расчета.
101. Проведи сон сквозь ветви дерева. Вереница детей. Предостережение наклонившегося отца. Переломить полено на колене. Побледнеть и в полуобмороке прислониться к стене чулана, подняв глаза к небу, словно ожидая от него спасения. Лужа на дворе. Сзади давнее громыхание сельскохозяйственного инвентаря. Быстро и часто петляющая на спуске тропинка. Временами идет дождь, но временами и светит солнце. Выскочивший бульдог заставляет отшатнуться несущих гроб.
102. Давно, давно уже хотел я попасть в этот город. Это большой, оживленный город, там живут многие тысячи людей, и туда пускают всех чужих.
103. Среди облетевших осенних листьев в аллее был найден следующий воинский приказ (кто его издал и к кому он относился, установить не представляется возможным):
"Наступление начнется сегодня ночью. Все, что было раньше: оборона, отступление, бегство, рассредоточение…"
104. Сквозь аллею - какая-то незавершенная фигура: лоскут дождевика, одна нога, передний край полей шляпы, перемежающийся, перебегающий с места на место дождь.
105. Друзья стояли на берегу. Человек, который должен был доставить меня на корабль, поднял мой чемодан, чтобы отнести в лодку. Я знаю этого человека уже много лет, и он всегда ходил, низко согнувшись, - какая-то болезнь так скрутила его, вообще-то обладавшего гигантской силой.
106. Что тревожит тебя? Что смущает твою душу? Кто тянется к ручке твоей двери? Кто зовет тебя с улицы, но не хочет войти в распахнутые ворота? Ах, это именно тот, которого тревожишь ты, душу которого ты смущаешь, тот, к ручке двери которого ты тянешься, тот, кого ты зовешь с улицы и к кому ты не хочешь войти в распахнутые ворота.
107. Они входили в распахнутые ворота, и мы выходили им навстречу. Мы обменивались свежими новостями. Мы смотрели друг другу в глаза.
108. Карета была совершенно непригодна. Правое переднее колесо отсутствовало, из-за чего правое заднее было перегружено и деформировалось; дышло было сломано, и обломок его валялся на крыше кареты.
109. Нам принесли маленький старинный стенной шкафчик. Он составлял все наследство, полученное соседом после смерти одного дальнего родственника; сосед пытался разными способами открыть шкафчик и, поскольку это не удалось, в конце концов принес его моему хозяину. Задача была не из легких. Мало того, что не было ключа, но не удавалось обнаружить и замок. Либо где-то там был какой-то скрытый механизм, и только очень опытный в таких вещах человек мог понять, как его открыть, либо шкафчик вообще нельзя было открыть, а можно было только взломать, что, разумеется, было чрезвычайно просто осуществить.
110. Господин Омберг, учитель средней школы этого городка, встречал нас на вокзале. Он возглавлял комитет, поставивший перед собой задачу освоения грота. Маленький, подвижный, умеренно полный мужчина с какой-то бесцветно-белокурой бородкой клинышком. Не успел еще поезд остановиться, как он уже стоял на подножке нашего вагона, и не успел еще первый из нас сойти, как господин Омберг уже держал краткую приветственную речь. Он явно очень хотел исполнить все обычные в таких случаях формальности, но важность дела, которое он представлял, придавливала своим весом все формальности, превращая их в пародию.
111. Веселую компанию несло вниз по течению. Какой-то воскресный рыбак. Недостижимая полнота жизни. Разбей ее! Деревяшка на мертвой зыби. Тоскливо набегающие волны. Несущие тоску.
112. Бежать, бежать. Взгляд из боковой улочки. Высокие дома, и еще намного выше их - церковь.
113. Характерная особенность этого города - его пустота. К примеру, большая рыночная площадь всегда пуста. Трамваи, пути которых там перекрещиваются, всегда пусты. Громко, звонко звучат их освобожденные от текущих надобностей звонки. Большой пассаж, начинающийся на рыночной площади и ведущий сквозь множество домов к одной отдаленной улице, всегда пуст. За многочисленными столиками кофеен, расставленными по обе стороны от входа в пассаж, нет ни одного посетителя. Большие двери старой церкви, стоящей в центре площади, широко распахнуты, но никто не входит и не выходит. Ведущие к дверям мраморные ступени с какой-то прямо-таки необузданной силой отражают падающий на них солнечный свет.
Это мой старый, мой родной город, и я медленно брожу, спотыкаясь, по его улицам.
114. Это опять та же старая борьба с тем же старым гигантом. Впрочем, он не борется, борюсь только я, а он лишь наваливается на меня, как работник на стол в трактире, скрещивает вверху, на моей груди, руки и давит на свои руки подбородком. Выдержу ли я эту тяжесть?
115. Сквозь городской туман. В узкой улочке, одну сторону которой образует увитая плющом стена.
116. Я стою перед моим старым учителем. Он усмехается мне и говорит:
- Как же так? Прошло уже столько времени с тех пор, как я тебя освободил от моих занятий. Если бы не моя нечеловечески крепкая память на всех моих учеников, я бы тебя сейчас и не узнал. А так я тебя определенно узнаю, да, ты - мой ученик. Но для чего ты вернулся?
117. Это мой старый, мой родной город, я снова вернулся сюда. Я состоятельный горожанин, имею в старом городе дом с видом на реку. Дом старый, двухэтажный, с двумя большими дворами. Я владелец каретного предприятия, в обоих дворах целый день визжат пилы и стучат молотки. Но в жилых комнатах, расположенных в передней части дома, ничего этого не слышно, там царит глубокая тишина, а маленькая, огражденная со всех сторон и открывающаяся только на реку площадь всегда пуста. Эти большие жилые комнаты с паркетными полами, немного затемненные портьерами, обставлены предметами старинной мебели, и я люблю, запахнувшись в подбитый ватой халат, бродить среди них.
118. Ничего подобного, поперек слов ложатся остатки света.
119. Закаленное тело понимает свою задачу. Я ухаживаю за этим зверем со все возрастающей радостью. Я вижу в этих карих глазах благодарный блеск. Мы с ним едины.