Это продолжалось около двух лет. Верена не была несчастлива в это время, так как мистер Стивенс развлекал ее, баловал, она была самой элегантной женщиной, той, которой особенно завидовали. Мистер Стивенс постоянно говорил, что любит ее, и часто доказывал это. Всякий раз Верена понимала, что только с ним она узнала, что такое любовь.
На второй год знакомства Верена поняла, что забеременела. Мистер Стивенс часто мечтал о детях ("Я хочу иметь детей от тебя, дорогая, много-много детей!") Так как в это время он заявил, что дело о разводе продвинулось настолько, что решение суда может быть прислано через несколько недель, она скрыла свое состояние и решила сделать мистеру Стивенсу сюрприз после развода.
Прошел месяц. Потом три. Четыре. Документ о разводе все еще не был получен.
Тогда Верена сказала мистеру Стивенсу, что ждет ребенка. Она утешила испуганного любовника: "Освободиться от него уже нельзя - но даже если ты будешь ждать развода еще десять лет, то я все равно буду любить тебя и всегда буду счастлива с нашим ребенком. Ты ведь тоже?"
- Я? Да еще как, любимая, - сказал мистер Стивенс.
На следующий день он уехал из Франкфурта.
Верена подумала, что его отправили в срочную командировку.
Когда он не вернулся через неделю, она пошла к нему на работу. Там она узнала от другого свободно говорящего по-немецки господина, что мистер Стивенс переведен на новое место работы и вряд ли вернется во Франкфурт.
- Я имею право получить его адрес?
- Сожалею. Его миссия чрезвычайно секретна.
- Но я жду от него ребенка!
- Об этом я сожалею еще больше, мисс Вилльфрид.
- Разрешено ли будет мне оставить здесь письмо для него, я попрошу вас отослать его! Я хочу лишь, чтобы он получил письмо, я не хочу знать, где он находится.
- Конечно, это вы можете.
Мисс Вилльфрид оставила за два месяца дружелюбному господину более двадцати писем. Ни на одно из них она не получила ответа, несмотря на то что любезный господин (который никогда не называл своей фамилии, а только называл себя Гарри) уверял ее, что передавал каждое письмо в отдельности.
- Но он должен ответить! Он ведь знает, в каком я положении! Что вы пожимаете плечами?
- Мисс Вилльфрид, мистер Стивенс едва знаком мне. У нас постоянно меняется состав. Это понятно при такой профессии, как наша, не правда ли?
- Да, понятно…
- Нам не позволено иметь какие-либо контакты с немецким населением. Мистер Стивенс действовал… гм… против постановлений. Я боюсь - я не буду предпринимать ничего против, это я вам обещаю, - что и на процессе против вашего брата он вел себя не совсем корректно.
- А его адрес в Америке? Адрес его жены? Если бы я написала ей… Они должны были скоро развестись.
- На самом деле?
- Что это значит?
- Ничего особенного. Прошу вас! Не волнуйтесь! В вашем положении! Мне очень жаль, но я не имею права дать адрес этой женщины.
- Почему?
- Потому что тогда вам будет известна его настоящая фамилия.
- Но я знаю его настоящие имя и фамилию. Его зовут Роберт Стивенс!
- Мисс Вилльфрид, пожалуйста, не будьте столь наивны, служащий криминальной полиции никогда не может работать под своим настоящим именем, иначе он не проживет долго. Вы должны это понимать.
Это Верена, конечно, понимала.
Направляясь к двери, она встретила очень симпатичную белокурую девушку. Еще она услышала, как эта девушка сказала:
- Уже семь месяцев. Ради бога, не рассказывайте мне, что он до сих пор все еще не ответил!
Можно понять, думает Верена, что все это для милого господина по имени Гарри было чрезвычайно неприятно.
Глава 12
Рождение ребенка далось ей нелегко. У Верены было еще достаточно денег, чтобы в больнице ее обслуживали по первому классу, так как она продала украшения и какие-то подарки мистера Стивенса. У нее еще кое-что оставалось. Когда настало время родов, врачи постановили, что кесарево сечение неизбежно. После операции у Верены начался сепсис. Не один день она находилась между жизнью и смертью. Врачи заявили ей, что лишь одно средство могло бы спасти ее - пенициллин.
А именно - американский пенициллин, так как немецкого было очень мало, да и тот не опробован. Американский пенициллин доставался на черном рынке и был очень дорогим. Верена позвала в больницу скорняка и продала свои меха.
Торговец просил подумать, приходил еще два раза. Он был хитер и уверен в том, что женщина с температурой под сорок не может долго торговаться.
В конце концов Верена продала меха значительно ниже их настоящей стоимости.
Американский пенициллин спас ей жизнь. А между тем она была вынуждена переселиться в палату третьего класса, поскольку денег у нее больше не было. На соседней койке, рассказывала Верена, лежала простая деревенская девушка, которая, когда начинались сильные боли, все время говорила:
- Боже правый, Царь Небесный, так много страданий за столь малую радость!
Когда Верену наконец выписали, врачи предупредили ее: есть большая вероятность того, что следующие роды закончатся для нее смертью. Своему ребенку, маленькой девочке, она дала имя Эвелин…
Прошло много времени, пока Верена вновь набралась сил. Деньги закончились очень быстро. Эвелин целыми днями находилась в детском саду, в группе продленного дня. Верена была вынуждена пойти на это для того, чтобы иметь возможность работать, сначала секретарем в одной страховой компании. Вечерами она училась на курсах стенографии и машинописи.
В это время - середина 1956 года - ее отцу Карлу Хайнцу Вилльфриду удалось через службу розыска Красного Креста разыскать Верену и Отто. Он сам прилетел в Пассау, уже получил большую часть так называемой "компенсации ущерба, причиненного войной" за потерянное в восточной части Германии имущество, которое находилось по ту сторону линии Одер - Найс, и открыл, хотя и не очень большое, но процветающее предприятие по добыче древесины. Он пригласил детей приехать к нему. О смерти супруги он уже знал. Он писал, что был потрясен.
Верена отказывалась видеть отца. Отто поехал в Пассау один и рассказал отцу про ее настроения. Карл Хайнц Вилльфрид был, как сказал он сам, глубоко обижен таким поведением дочери, для которой, по его утверждению, он сделал так много.
- Верена считает, что ты виновен в смерти мамы, - сказал бледный, слабый сын.
- Чепуха! - злился бледный, слабый отец.
- Уже несколько лет я пытаюсь разубедить ее. Напрасно. Это ее идея-фикс.
- Что?
- Что ты бросил нас на произвол судьбы. Что мы все могли бы уехать на машине. Ты удрал.
- Я не удрал! Прошу не употреблять при мне подобные слова!
- Это говорит Верена, а не я!
- Я должен был увезти в безопасное место самые важные инструменты. Мне просто необходимо было уехать, Отто! Неужели ты не понимаешь этого?
- Я, конечно же, это понимаю, - спокойно отвечал Отто. И так же спокойно продолжал: - Я говорил тогда матери много раз: дай нам уйти, дай нам уйти! Но она не хотела этого!
- Вот, пожалуйста. Ты сам говоришь это. Она не хотела!
- Она не хотела до последнего. Старый мастер Циглер буквально силой тащил ее прочь из города. Знаешь, какими были ее последние слова?
- Что?
Отто повторил их.
- Это очень похоже на нее, - сказал отец и кивнул, задумавшись. - Да, Отто, так и есть, это похоже на нее. Хорошая женщина, лучшая, о которой только можно мечтать. Но неосторожная и упрямая. Что было бы со мной, если бы я был так же неосторожен?
Отец взял Отто на работу в фирму. Молодой человек остался в Пассау. Верена была верна своей клятве: она никогда не появлялась у своего отца, никогда ему не писала и так и не простила его.
- Он жив до сих пор, - рассказывает она. - Пожилой, но очень крепкий. Бизнес его процветает.
- И ты действительно больше никогда не видела его?
- Никогда.
Глава 13
Шестнадцать часов сорок пять минут.
Уже сорок пять минут трудится Хорек-альбинос, я предполагаю, над Тацитом. Я лежу рядом с Вереной на широкой кровати. Свечи прогорели, погашены. И только красный свет электропечи освещает помещение. Все еще идет дождь, Верена поднимается и гасит сигарету.
- Это была моя жизнь, - говорит она. - Сейчас ты знаешь ее так, как я знаю твою.
Она сидит передо мной нагая, ноги вытянуты вдоль тела. В комнате тепло. Я глажу ноги Верены, ее бедра.
Я говорю:
- Однажды я спросил тебя, любила ли ты отца Эвелины. Ты ответила "да".
- Его я тоже любила. К сожалению.
- Ты еще любишь его?
- Уже давно больше не люблю. Когда закрываю глаза, я даже не могу представить его лицо.
- Ты долго работала секретарем?
- Я поменяла много мест. В большинстве случаев мне приходилось вскоре увольняться.
- Почему?
- Женщины-коллеги плели против меня интриги.
- Ты была для них слишком привлекательной.
- Может быть. Они сразу же начинали утверждать, что у меня шашни с шефом. Мне было очень тяжело в это время. Я не научилась ничему дельному и нужному! Пыталась работать в налоговой канцелярии, на предприятии "Товары - почтой", дамой по приему на фирму по обустройству помещений… Все впустую. Становилось все тяжелее. Мои платья были старыми и давно вышедшими из моды. Новые покупать было не на что. Я с Эвелин должна была съехать с квартиры, так как плата за нее была для меня слишком высокой. Мы перебрались в меньшую, которую тоже вскоре пришлось покинуть. В конце концов мы поселились в жуткой и маленькой, прямо у дороги. Это была настоящая дыра.
- А твой отец?
- Время от времени присылал мне деньги. Я не хотела делать из себя героиню, поверь, Оливер! Но я отсылала их обратно - не могла забыть, как умерла моя мать. Я и сейчас все еще не могу забыть это!
Она снова ложится рядом со мной. Мы держим друг друга за руки и долго молчим.
Потом она говорит:
- На панель я не ходила никогда. Я, конечно, знакомилась с мужчинами, позволяла себя развлекать. Но когда мужчины видели, в какой нищете я жила, они быстро исчезали.
- А также потому, что видели твоего ребенка.
- Конечно… И потом… ты знаешь… Нет, я думаю, что не могу тебе это сказать.
- Скажи же.
- Не то, чтобы я не хочу сказать об этом, я думаю, что я не смогу правильно выразиться. Мужчины…
- Что с ними?
- Они так быстро замечают неискренность твоих чувств, даже если ты старательно разыгрываешь любовь и страсть…
- Вы тоже! Вы в этом сильнее нас! Вы чувствуете неискренность еще острее!
Я вспоминаю кое о чем.
- А твой муж?
- Я же тебе рассказывала. Его я повстречала в тот вечер, когда решила лишить жизни себя и Эвелин. Когда я совсем была у края от безысходности, Эвелин побежала в его машину и…
- Я так не думаю.
- Что такое?
- Ты же не любишь своего мужа!
- Нет.
- И он ничего не замечает? Абсолютно ничего?
- Конечно, замечает. Однажды он уже сказал мне об этом.
- Он считает, что достаточно того, что он любит меня. Он говорит, что никогда не отпустит меня. - Ее голос становится громче. - Как он будет действовать, я не знаю. Я не знаю, поставит ли он мне завтра в упрек Энрико или тебя, или какого-нибудь другого мужчину или выбросит на улицу. Но одно скажи мне, Оливер: способен ли ты сейчас понять, что я больше никогда не смогу жить в этой дыре у дороги и не иметь денег на еду и пить шампанское с отвратительными обывателями и позволять лапать себя за грудь? Понимаешь ли ты сейчас, что я не хочу больше быть бедной, никогда больше?
- Я это понимаю.
- Ты великолепен.
- Я вовсе не так великолепен. Но ты разбила пластинку.
- Сейчас я уже снова жалею об этом.
- Не говори так!
- А если это так? Мы же оба хотим всегда говорить друг другу правду?
- Я подберу осколки.
- Глупый мальчишка.
- Когда-нибудь я покажу тебе ее.
- Не начинай опять, пожалуйста. Все было так прекрасно… Так, как еще не было ни с кем…
- И с мистером Стивенсом тоже?
- Почему ты об этом спрашиваешь?
- Потому, что он - отец Эвелин. Я ревную к нему.
- Это не должно волновать тебя. Я же сказала тебе. Я даже не знаю теперь, как он выглядел. И… я не помню уже, как было с ним.
Мы целуемся.
У нас так мало времени.
Глава 14
Уже совсем темно, когда мы покидаем покосившийся домик. Верена тщательно запирает дверь. Через луг идем к моей машине. Выезжая на шоссе, я неожиданно кое-что вспоминаю:
- Ты мне как-то рассказывала, что твой муж устроил твоего брата на работу в пункт обмена валюты на Центральном вокзале Франкфурта.
- Это так. Год назад Отто взял деньги из кассы фабрики в Пассау. Отец вышвырнул его на улицу. Отто пришел ко мне с просьбой о помощи, милости и снисхождении. Он делал так всегда. Мой муж помог ему. Муж помогает многим людям.
- Сколь прекрасна участь тех, кому он помог.
- Он ничего не делает для людей.
- Как так?
- Все ради меня.
- Для того чтобы ты когда-нибудь полюбила его?
- Да.
- И ты когда-нибудь полюбишь?
Она качает головой. Работают "дворники", и дождь стучит по стеклам и кузову.
У заправки на шоссе я выхожу из машины и прошу по радиосвязи заказать такси. Потом возвращаюсь к Верене.
- Послезавтра четверг. После обеда я совершенно свободен. Давай увидимся в половине третьего?
- Да, Оливер, - она кивает.
Потом мы всматриваемся в темноту и дождь и провожаем взглядом автомобили, проносящиеся мимо нас по мокрой дороге, разбрызгивая воду и скрипя на поворотах шинами.
Приезжает такси.
- Пусть остановится не перед самым вашим домом, Верена.
- Нет.
- Я люблю тебя.
- Спокойной ночи.
- Я люблю тебя.
- Счастливо доехать домой.
- Я люблю тебя.
- Останься в машине. Я выйду одна. Не хочу, чтобы шофер видел тебя.
Она выходит одна.
Такси уезжает. Его красные подфарники исчезают за ближайшим поворотом. Я отъезжаю на своей машине до въезда на шоссе и направляюсь в интернат.
"Квелленгоф" пуст, когда я подъезжаю. Все дети еще едят в столовой.
Направляюсь в свою комнату, сталкиваюсь с господином Гертерихом.
- Слава богу, что вы вернулись вовремя. Господин доктор Хаберле звонил в четыре часа.
- Ну и что?
- Я… Я сказал, что у вас был понос и вы лежали в постели.
- Хорошо. Могу ли и я быть вам чем-нибудь полезен?
- Нет, спасибо… - Он стучит по дереву и улыбается. Видно, что он совсем пал духом. - В настоящее время, слава богу, отношения с детьми более или менее нормальные.
- Я вам это предсказывал!
- Но что будет, если господин директор или какой-нибудь учитель заметят, что вы так часто исчезаете?
- Никто не должен заметить.
- А вдруг?
- Тогда я вылечу.
- Вам это так безразлично?
- Совсем нет. Мы все устроим ловко, господин Гертерих. Положитесь на меня. Я помогу вам, вы поможете мне. Я обещаю, что смоюсь еще в четверг и в субботу. Я имею на это право.
- Да. Моя жена тоже была очень красивой, господин Мансфельд. Такая, что слезы наворачивались на глаза, когда смотрел на нее.
- Что с ней случилось?
- Она оставила меня, развелась. Я не мог ничего предложить ей. Красивые женщины стоят дорого, не правда ли?
- Возможно, - говорю я и думаю о Манфреде Лорде.
В своей комнате я сажусь на кровать и думаю о себе.
Что я могу предложить Верене?
Ничего. Абсолютно ничего.
Что-то колет меня в ребро.
Лезу в карман и вынимаю пять осколков от пластинки. На ночном столике складываю их вместе.
"LOVE IS JUST A WORD". FROM THE ORIGINAL SOUNDTRACK OF "AIMEZ-VOUS BRAHMS?"
Я сижу, уставившись на разбитую пластинку. "Любовь - только слово". Дождь стучит в окно. Горит лишь моя настольная ночная лампа. Потом я слышу шум: дети возвращаются из столовой. Быстро вынимаю старый конверт и кладу в него осколки от пластинки. Конверт прячу в ящик ночного столика, ложусь в кровать, кладу руки под голову и смотрю в потолок. Она говорит, что не может даже вспомнить его лицо. Но ведь он отец ее ребенка! И однажды она сказала, что в жизни она любила лишь двух человек: Эвелин и отца Эвелин. Она говорила…
Глава 15
В этом октябре много сильных бурь и дождей. Каждые четверг и субботу после обеда я встречаюсь с Вереной в "нашем доме".
Каждый раз он выглядит более покосившимся и мрачным. Луг превратился в настоящее болото, часть забора разрушила буря, поручни крыльца приказали долго жить. И древесные черви старательно трещат в стенах. Но электропечь греет помещение, в котором мы любим друг друга.
Всякий раз каждый из нас приносит с собой маленький подарок. Свисток. Духи. Зажигалка. Губная помада. Книга. Мне непозволительно делать дорогие подарки, так как их могут заметить дома у Верены, да и оплачивать их мне особенно нечем. Пока у меня на шее векселя, я должен экономить. Иногда я прихожу раньше, иногда Верена. Чаще Верена. Кто приходит первым, проветривает помещение, включает печь, разбирает постель. Мы завариваем чай. Никогда не пьем алкоголь. Верена говорит, что ей всегда хочется быть совершенно трезвой, когда мы встречаемся. Я тоже хочу этого. Еще придет время, когда мы будем желать лишь одного: напиться (но это позже - я не могу писать так быстро, как живу).
Манфред Лорд все еще занимается в Ганновере своим высотным домом. Ради этого он открыл финансирование строительства двухсот одноквартирных домов на окраине Бремена.
По-видимому, ты существуешь, дорогой Бог!
Каждый раз после близости мы рассказываем друг другу что-то еще из своей жизни. И вновь любим друг друга.
Становится холоднее, и все быстрее темнеет. Деревья стоят голые. Опускается туман. Скоро наступит декабрь.
Туман, дождь, барабанная дробь его капель по крыше домика, шум вентилятора электрорадиатора, наши объятия, наши разговоры - все это было мне совершенно неведомо, незнакомо в жизни. Верена говорит - для нее тоже. До тех пор пока не встретил ее, я всегда исходил из того, что все люди лгут. Верене я верил даже в самом невероятном. Ничего не было такого, что она могла рассказать, а я бы подумал: это она привирает. Я сказал ей об этом. Она возражает:
- Мы же условились, что не будем врать друг другу.
Я еще раз запретил ей писать мне. Когда мы не видимся, если у Верены нет времени или мне не удается уйти, мы звоним друг другу по телефону - как прежде. Я сижу в конторе гаража фрау Либетрой, жду звонка Верены, а заодно записываю нашу историю.
- Это, должно быть, очень большая любовь, - говорит фрау Либетрой.
Я не говорю ничего.
А может быть, у нее есть магнитофон? Или она знает господина Лео? Нет! Я отношусь к ней несправедливо. Любовь - это нечто такое, к чему стремятся все люди. Самые бедные, самые умные, самые глупые, самые богатые, наделенные властью, вызывающие сострадание и жалость, самые молодые, самые старые, а также и сама фрау Либетрой…