- Радостного праздника!
Но они не слышат и не видят меня. Мой отец окидывает всех вокруг значительным взглядом. Официанты прислуживают.
Певица подошла к микрофону. После первых тактов я знаю, какая прозвучит песня, и кричу:
- Плачу!
- Сию минуту, мсье.
У барменши очень много работы. Я кладу деньги на стойку и ухожу. Но иду не слишком быстро и слышу еще первые слова песни "Love is just a word…"
На улице я вижу, как отъезжает "мерседес" отца. За рулем тетя Лиззи. Отец сидит рядом с ней. Лучше сказать, он лежит, прислонившись к ее плечу. Тетя Лиззи едет быстро. У меня лишь одно желание: забыться. Поспать. На такси я еду в гостиницу.
В гостинице принимаю четыре таблетки снотворного. Просыпаюсь уже в двенадцать часов пополудни двадцать пятого декабря.
Я остаюсь до восьмого января. Каждый день навещаю мать. И ни разу отца. Он тоже не дает о себе знать. С матерью я ежедневно кормлю галку, кошек, косулю и кроликов. Иногда поднимаюсь в ее замечательную комнату (если господин доктор Виллинг занят). Или прихожу к ней в первой половине дня, и мы смотрим, как самые разные птицы клюют земляные орехи. Я вижу и белочек. Они спрыгивают с веток растущего рядом дерева.
С Вереной перезваниваюсь редко. Она не может звонить открыто, я напрасно жду много дней, а когда она звонит, почти всегда связь настолько плоха, что едва можно что-либо разобрать. В канун Нового года уже ранним вечером я принимаю таблетки снотворного.
Восьмого января 1961 года, после обеда, я иду на виллу к отцу, чтобы попрощаться. Он дает мне старую книгу. Раннее издание "Принципа" Никколо Макиавелли.
- Для моего друга Лорда. И передай ему самый сердечный привет.
- Конечно, папа.
В зале стоит тетя Лиззи.
- Пусть у тебя все будет хорошо.
- У тебя тоже.
- Ты меня ненавидишь, правда?
- Всем сердцем.
- Тогда наконец и я хочу сказать правду. Я тоже, Оливер. Я тебя тоже.
- Ну что же, - говорю я, - взаимно?
Тедди Бенке уже сидит за рулем "мерседеса", чтобы отвезти меня в аэропорт. Я прошу его остановить машину у клиники. Моя мать наблюдает из своей комнаты за птицами на балконе. До нее не доходит, что я прощаюсь.
- Посмотри-ка, какая прелестная малиновка! Завтра ты опять принесешь мне земляных орехов?
- Я попрошу Тедди, чтобы он принес их тебе, мама.
- Как Тедди?
- Я улетаю в Германию.
- Ах, так, тогда конечно. Но ты не должен обременять заботами Тедди. Я попрошу доктора Виллинга…
Это восьмое января 1961 года. Прекрасный день: ясный, холодный, морозно звенящий.
Мы летим в солнечном сиянии над заснеженной страной. Я вынимаю Макиавелли, листаю страницу за страницей, проверяю страницу за страницей. Я фиксирую все буквы, проколотые иголкой.
А. С. X. Г. Ф. Д. В. Б. Н. М. Ц. X. Е. Е. И. У. О.
Букв много. Во время полета я не успею записать их. Это ничего. Господин Лорд вернется из Санкт-Морица лишь через шесть дней. На этот раз я хочу перехватить все послание.
Когда мы приземляемся, я прошу Тедди регулярно приносить моей матери в клинику земляные орехи.
- Будет исполнено в лучшем виде, господин Оливер. Это было для вас ужасно.
- Ужасно? - спрашиваю я. - Для меня это прекрасное время.
Тедди Бенке безмолвно смотрит на меня.
- Что случилось, Тедди?
- Ах, - говорит он, - разве это не дерьмовый мир?
- Как же так? Это лучший из всех миров, читайте Лейбница.
- Примите мои сожаления.
- Чепуха. So long, милый Тедди.
- Всего хорошего, господин Оливер.
Потом он опять хромает к конторе метеорологической службы, а я иду на паспортный контроль и к таможне, как всегда, под наблюдением. На этот раз меня досматривает не господин Коппенгофер, а другой служащий, и я стою в кабинке, в которой не стоял еще ни разу.
Пять часов.
Сейчас мать кормит своих зверушек.
Что делает Верена?
Она вернется только через шесть дней. Лишь через шесть дней…
Глава 6
В этот послеобеденный час во Франкфурте большими хлопьями идет сильный снег. Самое позднее через год моя мать окажется в сумасшедшем доме, если дело пойдет так и дальше, а именно так и будет.
Мой отец и тетя Лиззи станут тогда победителями. Все происходит быстрее, чем я думал.
Мне плохо.
Когда я трогаюсь в путь, делаю то, чего не делал никогда в жизни: левой рукой держу руль, а правой - бутылку с коньяком. Горлышко бутылки ударяется о мои зубы, и коньяк струится по подбородку. Кладу бутылку под сиденье.
Мне становится все хуже. Поэтому я сворачиваю с шоссе и еду вниз в заснеженный Нидервальд, вдоль Оэзерштрассе, к улице Брунненпфад. У меня нет ключей от "нашего" дома. Я хочу только взглянуть на него. Может быть, выпью еще немного, пока смотрю. Вот такой я сентиментальный идиот!
Окно с моей стороны открыто. Все сильнее и сильнее в машину проникает странный запах. Я не могу сказать какой, но отвратительный, пугающий.
Пугающий?
Я не знаю почему, но руки становятся влажными, когда я выезжаю на Брунненпфад. "Нашего" дома больше нет. Забора больше нет. Машинного сарая больше нет. В снегу лежат обуглившиеся руины, осколки стекла, стальные листы. Я вижу выгоревшую электропечь, то, что осталось от широкой тахты, душ из кухни - все погнутое, черное, разбитое. "Наш" дом сгорел. Теперь он - это обуглившиеся деревяшки, от которых так жутко пахнет.
Останавливаю машину и выхожу.
Вокруг никого не видно. Кричат вороны. Я медленно иду по уже не огороженному ничем земельному участку. Что-то трещит у меня под ногами: какая-то деталь от радиоприемника. Стою в снегу, уставившись на гору черных деревяшек, которая когда-то была домом, и снежные хлопья падают на меня и на мусор от пожарища. Так много хлопьев!
- Печально, печально, не правда ли, господин Мансфельд?
Я оборачиваюсь.
За мной стоит господин Лео, слуга, и сочувственно покачивает своим узким черепом. На нем теплое зимнее пальто и высокая черная шляпа.
Глава 7
- Откуда вы взялись?
- Наверху у заправки возле шоссе есть ресторан для туристов. Там я попил кофе и позволил себе подождать вас, пардон, пожалуйста.
- Откуда вы узнали, что я сегодня возвращаюсь назад?
- Ну, завтра начинаются занятия в школе, верно?
- А если бы я проехал мимо?
- Я попросил написать вашу фамилию на одном из этих больших черных щитов между трассами. И сделать на них пометку, если вы надумаете приехать на туристскую базу.
- Почему? И каким образом вы узнали о моих намерениях куда-либо ехать?
На это он лишь улыбается.
- Такой славный маленький домик… Такое несчастье… Это произошло во время праздников. В газетах пишут, преступники съели все консервы и выпили все спиртное. Потом они - то ли по случайности, то ли по злому умыслу, кто знает? - дом загорелся. Ужасно, правда?
- Ужасно для кого?
- Для вас, дорогой господин Мансфельд. И для мадам, пардон, пожалуйста.
- Если вы еще хоть одно слово…
Но он не дает себя перебивать:
- Подруга мадам, хозяйка дома, которая в настоящее время проживает в Америке, богата. Для нее эта потеря не страшна. Но мадам и вы - где же вы будете встречаться?
Я бью его кулаком. Господин Лео кубарем летит в снег. Из его носа идет кровь. Он держит у лица носовой платок, пока поднимается, и говорит так, что с трудом можно разобрать:
- Это будет стоить вам на две тысячи марок дороже, пардон, пожалуйста.
- Что?
- Потому что вы меня ударили. Раньше я требовал лишь три. Сейчас требую пять. Пять тысяч. Как в первый раз.
- За что, свинья?
Он вынимает из кармана пять фотографий и протягивает мне. На одной из них я вхожу в домик. На другой Верена обнимает меня в дверях. А на двух - мы с Вереной вместе покидаем домик. На пятой фотографии запечатлено, как мы целуемся в саду.
- У меня очень хороший фотоаппарат, господин Мансфельд. Обратите внимание на качество снимков, яркость. Я стоял за гаражом.
Снимки, снимки…
Я рву фотоснимки господина Лео на мелкие клочки и бросаю их в обвалившуюся шахту колодца. Господин Лео при этом смотрит на меня и сочно улыбается.
- Какой же вы ребенок, пардон, пожалуйста, господин Мансфельд. Разве вы еще не слышали ничего о том, что существуют негативы. С них я сделаю столько фотоснимков, сколько захочу. - Он мерзнет и потирает руки. - Давайте с этим кончать. Деньги мне нужны завтра.
- У меня их нет.
- Вы можете еще раз взять ссуду под машину. Новый "ягуар" стоит двадцать пять тысяч марок. Ваш почти новый. Завтра вы поедете на фирму "Коппер и К°" и уладите все формальности. Я жду вас в шесть часов вечера с наличными наверху, в туристском ресторане.
- У меня есть подтверждение, что однажды я уже дал вам пять тысяч марок.
- Если вы этого желаете, завтра я принесу с собой второе подтверждение. Их вы можете показать господину Лорду. Я могу заодно показать господину Лорду негативы фотоснимков, если хотите. Если вы этого не хотите, то завтра я принесу негативы. Приятного вечера. Но мне здесь слишком холодно, пардон, пожалуйста.
Он приподнимает высокую шляпу и уходит прочь, осторожно, медленно, чтобы не поскользнуться. Он носит галоши. Смотрю ему вслед до тех пор, пока он не исчезает. Снег падает на меня и тает на моих волосах. Я сажусь в машину и вновь отпиваю из бутылки. Пахнет сырым, жженым деревом. Может быть, Лео поджег дом?
У моей матери есть небольшой счет в банке. Она поможет мне еще раз. Надеюсь, что она сможет это осилить.
Сделал ли господин Лео с негативов больше копий? Может быть. Определенно. У него есть еще письма и магнитофонные кассеты. Он будет шантажировать меня, пока это возможно. А потом? Что он будет делать потом?
Глава 8
- Если я расскажу тебе, что произошло, ты наделаешь в штаны, - говорит Ганси.
Я прибыл в "Квелленгоф". Привычный рев и беготня мальчишек. Перед домом припаркованы машины. Хорошие родители показывают нам, насколько они положительны. Они доводят до состояния полусумасшествия господина Гертериха жалобами, просьбами, волнениями, замечаниями. Дали ли Фрицу более удобную кровать? Почему опять так плохо кормят? Не возражайте, Карл Хайнц жаловался.
Когда будут построены новые ванные комнаты?
И так всякий раз.
- Почему я должен наделать в штаны? - спрашиваю я.
Выбираясь из водоворота детей и родителей, Ганси уединяется со мной в туалете и запирается на засов.
- Дай мне окурок.
Он получает его.
- У тебя ведь есть чувство юмора, верно? То, о чем я должен тебе рассказать, стоит целой пачки сигарет.
Я даю пачку.
- Итак: Джузеппе ведь остался, так же как и я, правильно?
- Да.
- И он был прав. Этот Фан… этот, как бишь его…
- Фанфани.
- Да, он-таки выпустил его отца из заключения. Знаешь, что случилось потом?
- Что?
Ганси имитирует полоскание рта, так как кто-то дергает ручку двери.
- Все итальянцы помешаны на своих детях.
- Ну и что?
- Так вот. При освобождении из тюрьмы отец Джузеппе получил кое-какие деньги. Все родственники, конечно, не смогли приехать сюда на празднование Рождества. Но отец Джузеппе - он монтажник - сразу же получил работу в какой-то топливно-нефтяной бирже во Франкфурте. Я видел, как он приехал, это было третьего. Сам он был одет исключительно в старье, но Джузеппе привез новое пальто, теплые ботинки и свитер. И огромный пакет со жратвой! Джузеппе был счастлив.
- Могу себе представить!
- Нет, ты этого не можешь представить! Он плясал от счастья! И отец тоже! Они вели себя как два сумасшедших! Рашид, этот плакса, начал выть. Потом отец вместе с Джузеппе ушли есть в какую-то закусочную. Вечером Джузеппе возвращается в интернат и говорит… - На Ганси вдруг нападет смех, и он смеется до тех пор, пока не начинает кашлять.
- Что здесь смешного?
- То, что сказал Джузеппе мне и Рашиду.
- Что?
- Что все коммунисты - преступники.
- Но отец Джузеппе один из них!
- Подожди же! Его отец был одним из них, и…
- Как это "был"?
- Отец Джузеппе был коммунистом. Но теперь он больше никакой не коммунист. В тюрьме он встретил других. Он даже разговаривал с тюремным священником, который и наставил его на путь истинный. Едва освободившись, он принял католическую веру, крестился. И Джузеппе посещает теперь занятия в церкви.
- А где Джузеппе, собственно, сейчас?
- Катается на коньках, - говорит Ганси.
- Но у него ведь нет коньков!
- Али подарил ему пару.
- Али?
- Да. У него было две пары. Кроме того, он теперь брат Джузеппе. Понятно? Оба постоянно вместе. Али весь растворился в Джузеппе. Он дарит ему шоколад, белье, мыло. Даже спортивные брюки. Они молятся теперь только вместе. Ну разве это не стоило "бычка" - спрашивает Ганси.
Глава 9
Я побывал на фирме "Коппер и К°".
Взял очередную ссуду в пять тысяч марок. Ежемесячные взносы по векселям составляют теперь шестьсот тридцать марок. Для меня это сумасшедшая сумма, которую я смогу оплатить только в том случае, если моя мать будет помогать мне больше, чем помогала до сих пор. Конечно, я понимаю, что бессмысленно объяснять ей, для какой цели мне нужны деньги. Это не имело никакого смысла и раньше. Я знаю, что она поможет мне сразу же. Я не знаю лишь того, достаточно ли денег на ее счету. Четыре взноса по шестьсот тридцать марок я уже оплатил. Из десяти тысяч, которые мне дали. Фирма "Коппер и К°" потребовала назад ровно тринадцать тысяч, так как они должны были с этого иметь прибыль. Я могу продать тяжелую золотую ручку, первоклассные золотые часы и очень дорогой бинокль.
От отца я уже много лет не получал никаких денег. Все, что мне необходимо, оплачивает господин Лорд и потом рассчитывается с моим стариком.
Фирма "Коппер и К°" заставила меня подписать заявление, по которому машина перейдет в их собственность в том случае, если я просрочу погашение взносов по двум векселям больше, чем на четыре недели. Тогда фирма продаст машину и этой суммой погасит мой долг.
На туристской базе у перекрестка Франкфурта я передал пять тысяч марок господину Лео Галлеру. Он сразу же предложил мне получить от него второе встречное подтверждение, с тем чтобы обе бумаги я при случае мог передать господину Манфреду Лорду в доказательство того, что господин Лео Галлер меня шантажирует. Я плюнул и ушел. И наконец-то (наконец-то!) до меня дошло, насколько "ценна" первая расписка, которую я считал неким защитным документом. Если я захочу когда-нибудь показать ее господину Манфреду Лорду, тогда мне уже никогда не придется давать господину Лео Галлеру ни пфеннига. Так как господин Галлер в таком случае, конечно, рассказал бы, за что он получил деньги, и таким образом это стало бы его следующим доказательством неверности Верены. Господин Лео Галлер, конечно же, знал это, когда писал первую расписку. А вот я этого не понимал.
Глава 10
Четверг, двенадцатое января 1961 года. Я свободен всю вторую половину дня, но я не еду во Франкфурт, чтобы встретить Верену, так как она появится лишь четырнадцатого. Я еду во Франкфурт на Кестельштрассе, расположенную южнее Майнса, чтобы побеседовать с Геральдиной. Я сообщил ей об этом по телефону.
- Фрау Ребер нет. С вами говорит фрау Беттнер, хозяйка квартиры. Что вы хотите?
- Я охотно объяснил бы это фрау Ребер сам. Или ее дочери.
- Ее дочь лежит в кровати. Она не может подойти к телефону. А фрау Ребер нет дома, я вам уже объяснила, молодой человек. - Голос звучит резко, жестко. - Может быть, вы соизволите сказать по-хорошему, чем я могу вам помочь?
- Я благосклонно прошу передать Геральдине, что приду к ней в четверг около трех часов дня.
- Ей не разрешены посещения.
- Я ненадолго.
- Хорошо.
Телефонная трубка повешена.
Все, начавшееся однажды, так и продолжается.
Это двенадцатое января - темный день с сильными порывами ветра. Люди идут, наклонившись вперед, мокрый снег ударяет в их сумрачные лица, водители машин нервничают. Мопед едва не сбивает меня, когда я пересекаю мост Фриднесбрюкке.
Дом, в котором сейчас проживает Геральдина, старый. Квартира находится на четвертом этаже. Звоню. Открывает мне миниатюрная дама и недоверчиво изучает меня.
- Простите за вторжение, Геральдина сказала мне, что ее мать сняла здесь на некоторое время квартиру. Я очень благодарен вам за то, что вы заботитесь о Геральдине в отсутствие ее матери, потому что…
- Что значит - она сняла квартиру? Она сняла комнату. Проходите вперед. Здесь темно. Лампочка перегорела.
Это типично для Геральдины. Она всегда врала, всегда преувеличивала.
Фрау Беттнер открывает одну из дверей.
- К вам пришли, фрейлейн! - Она пропускает меня. - Чай сейчас принести?
- Да, пожалуйста!
Это голос Геральдины. Через секунду я вижу ее. Кровать Геральдины стоит у окна. У нее слишком яркий макияж, она одета в черную кружевную ночную рубашку. (Где же гипсовая повязка?) Она сидит в кровати на высоко поднятых подушках. Перед кроватью стоит стол, празднично накрытый на две персоны. Цветы, разноцветные салфетки. Дешевый фарфор. Поднос с песочным тортом. Сигареты…
Дверь за мной закрывается.
Геральдина улыбается. У нее бледное лицо, впалые щеки, но выглядит она лучше, чем я думал.
- Привет, - говорю я.
Она еще улыбается, но слезы уже бегут по ее щекам. В окно я вижу церковь, кладбище, огромное серое каменное здание, похожее на ящик (это, может быть, неврологическая клиника), позади грязный серый Майн.
- Оливер, - говорит Геральдина. И еще раз шепотом: - Оливер…
Она протягивает руки.
Рот ее открывается. Я наклоняюсь и быстро целую ее.
Получается так: я хочу быстро поцеловать ее, но она крепко обхватывает меня, губы ее присасываются к моим, и поцелуй получается долгим. Она закрыла глаза. Дыхание ее учащено. Я не закрываю глаза и смотрю на неврологическую клинику, церковь и серый Майн. Это самый неприятный поцелуй в моей жизни.
Наконец это закончилось.
Геральдина вся светится.
- Оливер! Я так рада! Всему! Я поправилась невероятно быстро, врачи говорят, что это просто чудо! Позвоночник сросся как нужно. Гипс уже сняли. Смотри! - В следующее мгновение она снимает с плеч ночную рубашку. Груди ее дрожат. В глазах Геральдины появляется знакомый мне безумный блеск. - Погладь их… Поцелуй их…
- Эта Беттнер может появиться в любой момент…
- Только один раз… быстро. Пожалуйста, пожалуйста. Ты знаешь, как я ждала этого…
Я целую груди. Она стонет. В эту минуту снаружи раздаются шаги. Я едва успеваю плюхнуться в кресло. Геральдина натягивает одеяло до самого подбородка. Входит фрау Беттнер, приносит чай, ставит чайник, не говоря ни слова, бросает на меня злой взгляд и уходит.
- Что с ней?
- Не с ней! С тобой!
- Что?
- Губная помада на лице у рта. - Я провожу тыльной стороной ладони по лицу. Ладонь становится красной. Геральдина смеется.
- Садись ко мне.
- Послушай, я не хочу скандала…