- Всего лишь сядь ко мне. Подержи мою руку. И ничего больше. Я бедная плутишка. Я бы ничего не смогла. У меня все болит… Иди же!
Сажусь на кровать. Наливаю в чашки чай. Держу ее руку. Она не отрываясь смотрит на меня. Я стараюсь изо всех сил не смотреть на нее. Мокрый снегопад на улице усиливается. Хочу протянуть ей чашку.
- Оставь! Это я уже могу и сама. Смотри! - Она показывает, насколько она в состоянии самостоятельно держать чашку. - Я уже могу стоять и ходить, сама наклоняться. Но вот бегать пока не могу.
- Как прекрасно, Геральдина!
Я не выдерживаю ее взгляда, улыбаюсь и осматриваю комнату, в которой стоит безвкусная мебель и фарфоровые фигурки, на стене висит картина, где изображен альпийский ландшафт. С оленем.
- Здесь у тебя очень мило.
- Брось шутить!
- Нет, на самом деле…
- Здесь отвратительно! Не говори так! Эта комната. Эта старуха! И вид из окна… Ты все это находишь привлекательным?
Глоток чая. Но поможет ли чай и дальше? Мне нужно поговорить с Геральдиной. Сейчас. Не откладывая. Сразу. Нет, не сразу.
Еще несколько минут.
Какая же ты, Оливер, трусливая собака. Такая жалкая, трусливая собака.
Глава 11
Теперь уже и она гладит мою руку, и одеяло соскальзывает вниз. Если только она свою ночную рубашку не…
Рубашка тоже соскальзывает…
- Ты думаешь о старухе, да?
- Да.
Геральдина высоко поднимает ночную рубашку.
- Она… она в любой момент может войти снова.
- Ты сладкий!
- Как это?
- Потому, что ты так обо мне думаешь.
Вниз, вверх гладит ее рука мою, вниз, вверх.
- Геральдина, разве ты не сказала по телефону, что твоя мать сняла квартиру?
- Моя мать! - Редко приходилось видеть на ее лице столько горечи.
- Что случилось? И где она вообще?
- В Берлине, у своего мужа. С Нового года.
- Но все думали, что она будет жить с тобой.
- Да, она обещала мне это. Когда я была еще в больнице. Потом она привезла меня сюда. Квартира? На какие шиши? Денег нет, мы должны экономить. - Геральдина пожимает плечами. - Ты знаешь, ее второй муж терпеть меня не может. Он посчитал, что мне вполне будет достаточно одной комнаты. Она спала на тахте, пока находилась здесь. До тех пор, пока он не заставил ее вернуться. "Тебя и так уже долго нет. Или я, или твое чучело". Телефон стоит в коридоре. Я могла слышать все, о чем они спорили. Но в Берлин она все-таки полетела! - Геральдина передразнивает свою мать. - "Сейчас тебе уже намного лучше, моя маленькая. И я могу спокойно оставить тебя на фрау Беттнер". - И добавляет уже своим голосом: - Потом еще полчаса жалоб и причитаний. Что ей следует подумать о своей личной жизни, что в настоящее время она должна быть особенно осторожна, чтобы не злить приятеля в Берлине, так как он ревнив, что они еще не привыкли друг к другу и он выходит из себя от гнева, и, наконец, поскольку мой отец поступил так…
- Как он поступил?
Слава богу, что мне не приходится говорить все время.
- Я же говорила тебе, что к Рождеству он должен был прибыть с мыса Канаверал?
- Да. И что же?
- На первый взгляд это был спор. Они все время кричали друг на друга. Отец хотел, чтобы мать согласилась на развод. Тогда он смог бы работать в Германии в каком-то институте. Мать сказала, что развода не даст. Отец в ответ на это залепил ей пощечину. И это в святой вечер!
- Геральдина смеется. - После раздачи рождественских подарков. Они оба были немного пьяны. Напротив в углу стояла новогодняя елка. Мать выла так громко, что старуха хотела вызвать полицию. Это было самое прекрасное Рождество в моей жизни. А как отметил его ты?
- Очень похоже. Что же было после пощечины?
- Целых два часа они еще спорили. "Ты виноват. Нет, ты. Ты это сделал. Ты это сделала. Что у тебя было с этой лаборанткой в Новосибирске? А ты, до чего дошла ты с этим комиссаром, или ничего не было?". И дальше в том же духе. Обо мне забыли совершенно.
- И что?
- Ничего. Отец улетел обратно в Штаты уже на второй день рождественских праздников. "Счастливо оставаться, мой бедный ребенок". Во время каникул мне вновь будет разрешено поехать к нему, представь себе. Он сказал, что страшно соскучится тогда по мне.
- Если бы он имел родительские права, то смог бы снять квартиру и заботиться о тебе.
- Да, действительно! Но он считал, что мать в конце концов не бросит меня на произвол судьбы, ведь тогда я осталась бы одна и нуждалась бы в услугах медсестры. А здесь всегда была фрау Беттнер. И потом, у него не так много денег.
- Он врет?
- Все врут. Отец Вальтера тоже.
- Как это?
- Вальтер навещал меня. Через два дня после скандала. Ты знаешь, что с ним случилось?
- Да. Его отец хочет уехать в Канаду. И Вальтер должен покинуть интернат, потому что больше нет денег на обучение.
- Нет денег на обучение? Говорю тебе, они врут. Все родители врут. Вальтер вспоминал, что произошло на самом деле. То, что у его отца нет миллионов, это ясно! Но он устал от своей старухи! Он полюбил более молодую, симпатичную женщину. И при этом прекрасно знал, что его жена ни под каким видом не покинет Германию, так как здесь, где-то на юге, живут ее родители. Тогда отец Вальтера сказал себе: "Отлично! Уеду с этой молодой в Канаду и освобожусь от своей старухи!"
- А Вальтер?
- Ему они предоставили свободу выбора. Свобода выбора! Отец знает, как Вальтер любит свою мать. Дело было беспроигрышным. Все сложилось просто замечательно. Папа уже в Канаде. Красотка тоже. А Вальтер уехал с матерью к ее родителям. Теперь он ходит в школу. Думаю, в Аугсбурге. Или в Ульме. Так вот они поступают… Замечательно, не правда ли?
- Бедный Вальтер!
- А ты? А я? А Ганси? - Она назвала и Ганси! - Но я не хочу перед Господом проливать по нам слезы и говорю тебе: когда я вырасту, буду мстить!
- Кому? Своим детям?
- Детям? Не думаешь ли ты, что я захочу иметь детей, после всего, что пережила? Побои в России? Побои в Германии? Проститутка высшего класса? И вот теперь это. Не будет ребенка, от которого бы я не избавилась! - Она прижимается ко мне и шепчет: - За исключением того случая, если мы будем вместе и ты захочешь его. Ты хочешь?
- Нет.
- Я… должна сказать тебе еще кое-что.
- Что?
- Он так разжалобил меня, этот Вальтер, что я… что я его еще раз поцеловала. Честно. Ты злишься?
- Нет.
- Это было лишь сочувствие, клянусь!
- Конечно.
- Я больше никогда не поцелую никого другого, пока мы будем вместе! Я принадлежу тебе, только тебе одному. Только мне надо немного подождать.
Рука холодная, как лед, сползает вниз по моей спине.
- Немного?
- Врачи говорят, что они никогда еще не сталкивались с таким быстрым выздоровлением. Один из них сказал, что, должно быть, у меня организм сильный, как у лошади. А другой старик, симпатичный, сказал: "Она влюблена!" И поэтому, мол, я так быстро выздоравливаю.
- Я понимаю. Когда… когда, ты думаешь, сможешь вновь встать?
- Через три недели. Самое большее через четыре. И потом, Оливер! И потом…
И потом?
Глава 12
Я не знаю, есть ли какое-нибудь отмщение тому, кто делает зло. За все ли надо платить?
Из-за чего допущено зло, что я натворил? Полным-полно. Но все же у меня есть противовес: мой отец. Моя мать. Тетя Лиззи. Господин Лео. Сожженный домик. А сейчас еще и Геральдина. Я нахожу, что на весах нарушилось равновесие. Когда?
С другой стороны, очень хорошо, когда нечто подобное ощущают в нужный момент. Потом в меньшей степени испытывают угрызения совести. У меня их было много, когда я пришел. Сейчас…
- Геральдина?
Она улыбается.
Это не имеет никакого смысла.
Один все время ранит другого, такова жизнь. По-другому не бывает. По-видимому. А кто-нибудь хотя бы раз сочувствовал мне?
- Я должен кое-что сказать тебе. Знаю, что сейчас для этого не самый подходящий момент, но я слишком долго ждал этого. Того, что случилось тогда в ущелье, хотела ты. Я сразу же сказал, что не люблю тебя. Я…
В такой ситуации женщины не владеют собой. Она прямо сидит в подушках, на коленях чашка с чаем, и говорит:
- Ты любишь другую.
- Да. И поэтому между нами должно быть все кончено. Когда ты вернешься в интернат, ничего не должно между нами происходить. Ничего!
Геральдина говорит абсолютно спокойно:
- Почему все должно закончиться? Я же знаю, что ты меня не любишь. Я же не исключаю других вообще! Что я, собственно, хочу от тебя? То, что мне нужно. Это тебе неприятно?
- Ты хочешь не только этого. Ты хочешь все. Мне действительно жаль, что именно сейчас я вынужден вести с тобой такой разговор. Но…
Она улыбается, и от этого мне становится жутко.
- И что, меня еще не совсем переклинило? Ты боишься, что я покончу жизнь самоубийством или окажусь в сумасшедшем доме? Нечего об этом беспокоиться, мой любимый! Я пережила то, что было в России, Германии, и равнодушие родителей! Я никогда не плачу, ты видишь? Не кричу. Не падаю перед тобой на колени!
- На самом деле, Геральдина…
- Подожди, я еще не все сказала. Сейчас о самом главном. Итак, великолепно, у тебя есть твоя любовь. Чума для меня. Особенная чума для меня, так как ты для меня… Но это к делу уже не относится. Ты больше не хочешь сделать меня счастливой.
- Я не могу, Геральдина!
- Хорошо. Ты больше не хочешь сделать меня счастливой. Я тебя тоже.
- Что это значит?
- А это значит, что, как только вернусь в интернат, я буду делать все, чтобы и ты был несчастлив.
- В чем это будет заключаться?
- Я разыщу эту другую. Как мне лучше сделать тебя несчастливым? Я сделаю несчастливой твою любимую. Если эта женщина замужем, я разрушу ее личную жизнь, рассказав все ее мужу. Если она не замужем, я сделаю так, что она уедет из этих мест. И ты тоже, дорогой Оливер. Несчастье, я принесу тебе много несчастья.
- Геральдина! Прислушайся к голосу разума! С самого начала я сказал, что не люблю тебя.
- Но ты спал со мной. Ты знаешь, что ты со мной сделал? И сейчас ты заявляешь мне, что никогда больше не прикоснешься ко мне! И это ты считаешь нормальным? Ты находишь это порядочным?
- Я не говорю, что это порядочно. Но поговорить с тобой откровенно все-таки кажется мне самым порядочным.
Она медленно допивает свой чай и отставляет чашку в сторону.
- Да, Оливер, это было самым порядочным. Сейчас я информирована. У меня есть три недели, чтобы подумать над тем, как мне быстрее всего найти ее - твою большую любовь.
- Ты никогда не найдешь ее.
Геральдина смеется.
- Через месяц я узнаю о ней все. И я начну мстить, мстить по-настоящему. Ей будет больно, очень больно. Если она любит тебя, она погибнет от этого.
- Она не любит меня.
- Ах, нет? Тогда происходит то же самое, что и у нас?
- Да, - вру я.
- Ты врешь. Я знаю тебя. Можешь идти.
- Геральдина…
- Не понял? Мне позвать фрау Беттнер, чтобы она выпроводила тебя?
- Я уже ухожу. Но…
- Больше ничего не хочу слышать. - Она произносит одно предложение по-русски. Но потом берет мою руку и улыбается. - Передай всем от меня большой привет, особенно Ганси.
Минуточку!
- Почему особенно Ганси?
- У него тоже ведь история с позвоночником, как и у меня, правда? Я должна особенно заботиться о нем, когда вернусь.
Что она знает? О чем догадывается? В чем подозревает? Что уже сказал ей этот маленький чертенок? Что написал? Знает ли она что-либо вообще?
- Геральдина, прошу тебя, не делай ничего!
- Я больше не слышу тебя.
- Если говоришь, что любишь меня, как ты можешь губить женщину, которую…
Секундой позже я осознаю, что сделал глупость. Женщина. Не незамужняя девушка. Это большая подсказка.
Я с ума сойду за этот вечер.
С распростертыми руками и растопыренными пальцами я подхожу к Геральдине.
- Фрау Беттнер! - дико кричит она и пытается отпрянуть от меня.
- Фрау Беттнер! - Мои пальцы обхватывают ее шею. - Фрау Бетт…
Дверь открыта.
Пожилая дама.
Я поворачиваюсь, после чего отпускаю руки.
- Не выведете ли вы господина, дорогая фрау Беттнер? В коридоре так темно.
- Если что-то не устраивает вас, можете убираться.
- Скоро вы освободитесь от меня, дорогая фр, ау Беттнер. Счастливого пути, Оливер. Передай привет также своей подруге. Скоро мы с ней познакомимся.
Глава 13
На улице я должен остановиться и прийти в себя, но не потому что я причинил себе боль, а потому что Геральдина так обидела меня.
Сейчас сильный снегопад. Под сиденьем в моей машине лежит бутылка коньяку. Делаю глоток. Затем еще один. После второго глотка мне следует преодолеть себя. Это страх. Делая второй глоток, я подумал о Верене. Послезавтра она возвращается. Итак, Геральдина и Лео против нас. И если еще хоть один только раз маленький Ганси рассвирепеет по отношению ко мне или скажет Геральдине хотя бы одно слово… Единственное слово: Лорд. Еще глоток.
Что я могу сделать? У меня нет денег. Я весь в долгах. Мать скоро попадет в сумасшедший дом. Ожидать чего-либо от отца нет никакого смысла. Школу закончу только через год. Я не в состоянии прокормить Верену и Эвелин. Если Геральдина разоблачит нас, то почтенный господин Лорд вновь ввергнет Верену в нищету, из которой она выбралась.
Кому я могу довериться, у кого спросить совета? Нет ни одного такого человека. У меня две записки. На них буквы, которые мой отец и господин Лорд прокололи в книгах. А что, если мне, чтобы защитить Верену, шантажировать ее мужа этими записками? Своего отца шантажировать я не могу. А господина Лорда? И где же книга? - спросит он меня. - Ступайте-ка в полицию и расскажите там эту идиотскую историю, дорогой друг.
Где, собственно, книга?
Минуту.
Итак, есть две книги.
"Дюбук" находится в библиотеке моего отца в Эхтернахе, если она еще там, а не сожжена давно. Но у меня же есть книга Макиавелли. Она лежит в моей дорожной сумке. А господин Лорд вернется домой лишь через два дня. У Ноа замечательный фотоаппарат. Я смогу сфотографировать страницы. Главное, чтобы проколы были хорошо видны. Тогда стало бы возможным в случае необходимости деликатно указать господину Лорду на то, что у меня есть эти страницы.
Это метод Лео.
Значит, я не лучше его. Может быть, и господин Лео любит какую-нибудь женщину, которую он должен защищать? Неужели любовь действительно всего лишь слово? С другой стороны, является ли политика благородным делом? Военная служба? Бизнес? Бизнес, которым занимается мой отец? Тетя Лиззи? Стоп! Иначе я сойду с ума.
Следует определить планку абсолютной морали. Что возвышается - хорошо, что опускается - плохо.
Теперь я на шоссе. Снежные хлопья летят навстречу, а я все время думаю о безумных глазах Геральдины, смотрящих мне вслед, когда я уходил от нее. Такие же глаза были у нее тогда, в тот теплый день, в ущелье.
Может ли ненависть быть и наслаждением?
Недавно на занятиях английского языка у поэта Джона Драйдена мы читали:
"Круг становится уже. С чутьем собак
Близятся охотники и смерть".
В вихре снега стоит женщина. Она кивает. Определенно она хочет, чтобы ее подвезли. А почему бы и нет? Может быть, это будет моим последним порядочным поступком, который я совершу в ближайшее время.
Глава 14
- Ах, пардон, уважаемый, вы не во Фридхайм?
- Да.
- Не будете ли столь любезны взять меня с собой?
Наверное, она уже давно стоит здесь, дрожит от холода. На вид лет пятьдесят. На ней пальто из грубой шерсти и черная меховая шапка, на правой руке, которую она положила на дверцу машины, отсутствуют два пальца.
- Садитесь.
- Огромное спасибо. Знаете, дело в том, что я пропустила поезд во Франкфурте. А мне нужно в детский дом. Мои дети ждут меня…
Выуживаю из-под сиденья бутылку.
- Выпейте глоток.
- Я собственно говоря, не пью в принципе…
- Даже в такую погоду?
- Ну хорошо. - Она прикладывает бутылку к губам и делает глоток. - О, обжигает!
- Между прочим, меня зовут Оливер Мансфельд.
- Я сестра Клаудия.
Снег облепляет нас, словно ватой. Как? Сестра Клаудия? Вам тоже знакомо это чувство дежа вю: со мной уже было?
Этот снег? Этот коньяк?
Я говорю механически:
- Сестра Клаудия, кролики разбегаются отсюда!
Она должна подумать, что я сумасшедший.
- Что вы говорите?
- Сестра Клаудия из дома отдыха. "Общество гуманности"?
- Да, - говорит она. - Я сестра Клаудия из "Ангела Господня". Но откуда вам это известно?
- Осенью я первый раз ехал мимо вашего детского дома…
- Не смешно ли, о чем вспоминает человек? Тогда дети играли возле зеленого насоса. Я слышал, как они кричали: "Сестра Клаудия, кролики разбегаются отсюда!" И поэтому я знаю, куда вас надо подвезти.
- Господин Мансфельд, вы высадите меня на перекрестке, где начинается плохая дорога?
- Я довезу вас до дома. Вы же сказали, что спешите. У меня есть время.
- Но ведь детский дом находится в стороне от того, куда вам надо ехать! Я не могу принять ваше предложение!
- Можете.
Сейчас мы проезжаем через маленький Бидермайерштадт. Рыночная площадь. Ратуша. Дома с каркасной конструкцией. На всех крышах лежит снег. И вновь "Дорожное снаряжение", "Торговля парикмахерскими принадлежностями", "Кондитерская А. Вейерсхофена и наследников". Это все то же, что я видел много раз, когда ехал к Верене во Франкфурт или возвращался от нее.
- Скажите мне, сестра Клаудия, что это за "Общество гуманности"? Кто этот "Ангел Господень"?
Ее голос звучит спокойно и уверенно, как голос врача.
- Наше общество было основано в Швейцарии двадцать пять лет тому назад. Мы верили тогда, что наступило время больших перемен. Мы верили в учение Спасителя - но над конфессией, не так, как в больших церквях. - Сестра Клаудия говорит с энтузиазмом: - Мы хотим быть истинными христианами, кроткими и доброжелательными друг к другу; мы хотим начинать с улучшения не окружающего мира, но самих себя. Если бы христианство было поистине Божеским, не было бы ни разногласий, ни войн, ни коммунизма, ни капитализма, ни подстрекательства, ни несправедливости. Не было бы нужды, потому что богатства нашей земли могли бы распределяться согласно общим потребностям. Все люди ждут от жизни блаженства и счастья. Это возможно лишь при смелом изучении Закона Божьего во вселенной. И этот закон называется любовью к ближнему, понимаете, господин Мансфельд? Любовь к ближнему! Евангелие упоминает об этом вновь и вновь.
- Но никто не заботится об этом.
- Именно. Лишь мы - маленькая паства. В основном бедные люди. Мы делаем для вас, что можем… и вместе с тем я не думаю, что мы утешаем только красивыми словами. К счастью, у нас есть богатые покровители в Америке и Англии, в Италии и Франции. Так мы получаем деньги. Вы видите: люди помогают друг другу.
- Очень мало.