- Все в порядке, сэр Бернард? - осведомился Паризи.
- Не совсем. Что с вашими лакеями? - но, задав этот вопрос, сэр Бернард внезапно понял, что это глупо, что с лакеями ничего не могло случиться, что он сам тут виноват.
Широкое лицо Паризи выразило крайнее изумление.
- С лакеями? Сегодня работают те же, что и всегда. Отличные ребята - с большим опытом. Есть какие-нибудь жалобы, сэр Бернард?
Тон его был почтителен. Держался он как обычно. Но когда сэр Бернард пристально посмотрел в его глаза, он увидел в них где-то в глубине словно далекое пламя - нечто среднее между презрением и гневом и, несомненно, направленное против него. Улыбающийся Паризи, которого он знал и к которому постоянно ходил в течение стольких лет, ненавидел его.
- Нет, нет, Паризи, никаких конкретных жалоб, - невольно ответил он. - Но сегодня они как-то странно выглядят. Ничего общего с обычными официантами. Неподходящие типы для такого вечера.
Это, разумеется, было глупо, но на одну дикую секунду сэру Бернарду показалось, что не только Паризи смотрит на него с презрением или гневом - или с презрением и гневом одновременно, - но что позади Паризи стоит целая итальянская семья: полная смуглая женщина и несколько мальчиков и девочек, и все смотрят на него таким же взглядом. Он резко отвернулся, хотя Паризи еще бормотал какие-то извинения.
Он сказал себе, что должен молчать, что бы он не увидел или услышал, что бы ему ни померещилось или послышалось. На обеде все было в полном порядке. Эти внезапные кошмары - плод его собственного воображения. И он снова вспомнил: "Сегодня сами смотрите, куда вы идете". Нельзя сказать, чтобы в этом был какой-то смысл: если ему внезапно показалось, что лакеи похожи на злодеев-лунатиков, или представилось, что вся семья Паризи ненавидит его, - это не значило, что нужно смотреть, куда он идет. Произошло, собственно говоря, до крайности незначительное событие, которое почему-то взволновало его. Следовательно, надо это учесть, взять себя в руки и поступать так, словно все нормально, как оно в действительности и есть за пределами капризов его сознания.
- Простите! Что вы говорили? - спросил он Роулендса. Он сидел между лордом Купингом, который разговаривал с Брексли, членом кабинета, и сэром Джоффри Роулендсом, который должен был предложить тост за его здоровье.
- Я говорил, что мы должны потребовать более четкой координации между министерством снабжения и торговой палатой, - Роулендс произнес это с холодной медлительностью человека, который не любит повторять свои слова.
- Да-да… совершенно верно, - поспешно согласился с ним сэр Бернард. - Если вы помните, я затронул этот вопрос на последнем собрании Ассоциации. Я думаю сегодня снова упомянуть об этом в своей речи.
- Я тоже. Но я буду первым. Впрочем, не помешает, если и вы скажете об этом, Клиптер. Кстати, и пресса здесь, - Роулендс указал на стол прессы справа от них.
Но сэр Бернард даже не взглянул на репортеров. Он во все глаза смотрел на Роулендса, к которому повернулся, решив, что не уделяет ему достаточного внимания. Роулендс был дородный человек, краснолицый и могучий, как бык. Но по мере того, как сэр Бернард смотрел на него, эта глыба мяса все больше съеживалась и таяла, оставались лишь призрачные контуры, а внутри них плотная и живая тощая фигура, в которой от знакомого облика сэра Джоффри Роулендса были только глаза. На мгновение ему показалось, что эта тощая встревоженная фигура хватает за руку какую-то женщину - впрочем, не женщину, а тоже лишь ускользающую тень. Сэр Бернард призвал на помощь всю свою силу воли, которой он не без основания гордился, чтобы прогнать эти призраки и снова увидеть перед собой знакомую румяную тушу Роулендса. И ему это удалось.
- Вам нехорошо, Клиптер? - спросил Роулендс, нахмурившись.
- Нет, ничего, спасибо. Просто устал. Переработал, как обычно. И потом эти речи. Вам, Роулендс, конечно, чаще их приходится произносить, чем мне.
- Даже слишком часто. Вообще я занят по горло. То одно, то другое. Некогда сесть и подумать, - сказал Роулендс.
- Потому что ты боишься, Джоффри. - Это произнес женский голос, глубокий и мягкий. - Ты всегда боялся.
- Что? - вскричал сэр Бернард.
- Я говорю, что мне некогда сесть и подумать, - раздраженно повторил Роулендс. - Так же, как и вам, Клиптер. - И он отвернулся.
Тяжело дыша, сэр Бернард попытался сосредоточиться на обеде. Лунатики убрали глубокие тарелки и поставили на председательский стол цыплят с овощным гарниром. С минуту сэр Бернард ел и пил, как человек, только что подобранный после кораблекрушения. Но он обратил внимание, что ни еда, ни вино не имеют вкуса. Как будто он ел и пил во сне. Нехорошо, подумал он. Стоит ли, рискуя показаться невоспитанным, набрасываться на еду и вино, если не получаешь от этого удовольствия? Он повернулся к лорду Купингу, который все еще разговаривал с Брексли.
И снова он необыкновенно остро почувствовал то, что чувствовал Купинг, - изнеможение, усталость и скуку, сознание близости смерти. Только сейчас он чувствовал все это еще острее - и не столько удивлялся своим ощущениям, сколько страдал. И тут в голову ему пришло то, о чем он предпочитал не вспоминать: что все мы спешим к могиле, и никто из нас не может быть уверен ни в чем, кроме смерти, которой все кончается. И сэр Бернард этого конца - в отличие от Купинга - вовсе не жаждал. Он его страшился. Что пользы трудиться и создавать огромные предприятия, добиваться богатства и власти, если в любую минуту ты можешь погрузиться во тьму, быть засыпанным землей точно так же, как самый ничтожный из твоих клерков.
Стараясь отогнать эти неприятные мысли, он наклонился вперед, чтобы видеть и слышать Брексли, который оживленно разговаривал с лордом Купингом: Брексли, состоятельный человек лет пятидесяти, оставил промышленность ради политики, и теперь многие считали его одним из возможных претендентов на пост премьер-министра. Это человек разумный. Не слабый, не болезненный. Уж он-то не станет мечтать о смерти, как бедный старик Купинг. Многообещающий человек в расцвете сил и превосходно выглядит. Сэр Бернард наклонился вперед, насколько мог и насколько позволяло его достоинство, чтобы лучше видеть и слышать Брексли. Он чувствовал, что ему необходимо общество человека, у которого, как принято говорить, есть голова на плечах.
У Брексли и в самом деле была голова на плечах, но сэр Бернард с ужасом увидел, что это была очень странная голова: она напоминала голову большой говорящей куклы. Эта кукла имела сходство с Брексли, многообещающим человеком, возможным премьер-министром, но все же это было совсем не человеческое существо, а просто огромная живая кукла.
- Он не произвел в парламенте хорошего впечатления, - сказала кукла, качая головой и вращая глазами. - Но таким людям это вообще редко удается. Им не хватает человечности, вот в чем беда.
Пока сэр Бернард боролся с этим кошмаром и старался снова превратить куклу в Брексли, упорно глядя на нее и повторяя про себя, что это Брексли и никто иной, к нему подошел лакей-виночерпий, чтобы наполнить его бокал. Глаза лакея были открыты, и, тем не менее, казалось, что он крепко спит. Лицо его искажала невероятно злобная гримаса. Он что-то говорил, хотя губы его не двигались. Сэр Бернард прислушался.
- Вечер за вечером, вечер за вечером, - говорил лакей, - прислуживать этим самодовольным свиньям… подавать им вино, в котором они ничего не понимают… тратить понапрасну вино, вечера, свою жизнь…
- Вы соображаете, что говорите? - резко спросил сэр Бернард.
- Да подите вы к черту, - сказал лакей.
- Что? - закричал сэр Бернард. - Что такое?
- Простите, сэр, - произнес лакей совершенно другим тоном. - Вы что-то сказали?
Сэр Бернард почувствовал, что все сидевшие рядом с ним, а может быть, и все, находившиеся в зале с изумлением воззрились на него. Неужели он закричал так, что все слышали? К счастью, - по крайней мере, так ему в тот момент казалось, - фотограф, постоянно присутствовавший на таких вечерах, попросил всех смотреть в аппарат и сидеть спокойно. Аппарат был огромный, самый большой, какой сэру Бернарду приходилось видеть.
- Теперь не шевелитесь, пожалуйста, - сказал фотограф. - Кстати, это будет рентгеновский снимок, специально ради сэра Бернарда Клиптера.
Сэр Бернард с трудом удержался, чтобы не накричать на этого малого - взять и спросить его, что это еще за оскорбительные намеки. Он пришел к выводу, что не может больше полагаться на свои глаза и уши. У него было впечатление, будто он одновременно находится в обеденном зале и в каком-то кошмарном сне. И кошмар может взять верх.
- Смотрите на череп, смотрите все, - кричал фотограф. - Должен получиться замечательный рентгеновский снимок, и я уверен, что Королевский хирургический колледж захочет иметь один экземпляр. Сэр Бернард, пожалуйста, держите позвоночник как можно прямее.
Вспышка не походила на обычную вспышку магния. Она была гораздо сильнее - от ее лилового света стало больно глазам. Когда дым медленно рассеялся, весь зал выглядел иначе. Он стал больше, но потускнел. Черная с белым одежда присутствующих, их розовые и пунцовые лица, яркие тона цветов, вин и украшений - все словно поблекло или покрылось серой пленкой, а лампы, которые только что ярко сверкали, теперь едва светили, и даже самый воздух стал тяжелее и плотнее. Находиться в таком зале было не очень приятно. Это было место из страшного, дурного сна.
- Господин председатель, милорды, джентльмены, - закричал распорядитель, - прошу наполнить бокалы и соблюдать тишину: слово имеет председатель.
Знакомые слова, но голос, произнесший их, был высоким и тонким, как вой ветра. Краем левого глаза сэр Бернард увидел лицо над красным фраком распорядителя: на побелевших костях лишь кое-где виднелись клочья мяса.
Лорд Купинг предложил традиционный тост. Сэр Бернард слышал его, но голосок был таким тонюсеньким, что он с трудом разбирал слова - слабый крик ослабевшего, измученного путника, погибающего в глубине пустыни.
Сигара, которую сэр Бернард получил вместе с кофе и бренди, была отличная большая "Гавана", и он закурил ее с огромным удовольствием. Он считал, что сигара успокаивает и способствует восстановлению душевного равновесия. Но вскоре он обнаружил, что к его сигаре это не относится. У нее был вкус и запах чего-то горелого, а аромата не больше, чем от костра, на котором садовник сжигает сорную траву. Она с поразительной быстротой превращалась в пепел, маслянистый и серый, покрывавший все вокруг. Уверенный, что ему попалась испорченная сигара, сэр Бернард взял другую, но и эта вела себя точно так же - после нее не осталась ни вкуса, ни запаха, ничего, кроме золы, пепла, праха.
- Ужасные сигары, - отважился он заметить лорду Купингу. Его светлость улыбнулся и кивнул.
- Записываетесь на кремацию, Клиптер? Надо делать это вовремя. Очень многие из тех, кто предпочел бы кремацию, забывают сделать распоряжение. Лично я настоял на этом давным-давно. - Нагнувшись вперед, он сказал сэру Джоффри Роулендсу: - Вы скажете, когда будете готовы, Роулендс, хорошо?
Сэр Бернард, посмотрев в ту же сторону, увидел, как смутная тень, именуемая Роулендсом, кивнула в ответ. А внутри этой тени он отчетливо различил тощую фигурку, которая теперь казалась еще меньше, чем прежде, зато слегка светилась. Это была фигурка чуть живого от голода, испуганного ребенка, и сэр Бернард видел, что он дрожит и дико озирается, словно ища спасения. Что это - пронзительный детский плач, рожденный отчаянным страхом? И в самом ли деле он услышал снова тот низкий, мягкий женский голос, несущий в ответ утешение, вселяющий мужество?
Роулендс начал свою речь. Сэр Бернард слышал слова, хотя голос, произносивший их, был слабым и далеким; он понимал смысл слов и чувствовал, что в своем роде это хорошая речь и что его самого в ней хвалят. Но и это доходило до него слабо и как бы издалека. Речь имела не больше значения, чем бормотание, услышанное во сне. Она принадлежала миру, где Роулендс был грузным, мясистым, самоуверенным, к бесстыдно-лживому миру внешнего. В этом мире не существовало испуганного ребенка, все еще светившегося в темной клетке тела Роулендса. Но сэр Бернард ясно видел внутри эту фигурку, более живую, чем заключавшая ее оболочка. Невозможно было ее не заметить.
В одном месте речи Брексли громко и удовлетворенно воскликнул: "Правильно, правильно", и сэр Бернард бросил на него быстрый взгляд. Он увидел шестифутовую куклу в вечернем костюме и с сигарой во рту. Несколько таких же кукол, кивавших и улыбавшихся, сидело дальше за столом.
Зал как будто стал еще больше и тусклее. В нем теперь не было стен, они исчезли в сером тумане. За некоторыми столами сидели одни скелеты - они подпрыгивали, раскачивались, а иногда хлопали костлявыми ладонями. За другими столами сидели разные звери - даже не звери, а страшные игрушки. Два-три стола, затянутых густым туманом, были окружены кошмарными тварями, которые могут вдруг померещиться ребенку в темной комнате, - тварями с огромными глазами, клювами и мордами, с когтями и извивающимися щупальцами. Другую группу, едва различимую, составляли существа с чудовищными головами и идиотскими лицами; они курили сигары в ярд длиной, посыпая стол серым пеплом.
Раздались аплодисменты: Роулендс окончил свою речь. На одно мучительное и сладостное мгновение сэр Бернард увидел большой зал отеля "Космополис", где двести членов Британской Ассоциации Промышленников и их гости аплодировали удачной речи, произнесенной после сытного обеда.
Еще какое-то время, даже когда лорд Купинг объявлял, что перед выступлением следующего оратора несколько актеров сыграют скетч, все оставалось в пределах здравого смысла, хоть и казалось таким же эфемерным, как радужная пленка мыльного пузыря. Но затем пузырь лопнул, и вновь вернулись ад и безумие.
Исполнителями были два человека, одетые с ног до головы в черное, с лицами, словно вырезанными из белой бумаги, и глазами, которые казались прожженными в ней дырками. Они несли гроб из какого-то тщательно отполированного желтого дерева. Они появились в молчании, но, достигнув середины зала, где теперь было темно, и лишь лучи прожектора выхватывали их из мрака, затараторили, как идиоты, высокими пронзительными голосами. Их трескотня была встречена взрывом смеха, но сэр Бернард не понимал ни слова. Только по жестам он мог догадаться, что речь шла о гробе. Наконец, когда их голоса превратились в сплошной визг, один из них бросил другого в гроб. После борьбы, во время которой то рука, то нога побежденного показывалась наружу и безжалостно запихивалась обратно, сумасшедший победитель захлопнул крышку, уселся сверху и стал ее привинчивать. Зрители приветствовали его триумф громким смехом. Затем, под крещендо аплодисментов, победитель, широко ухмыляясь своим красным ртом, вытащил гроб из зала, и представление окончилось.
Поднялся следующий оратор - Пембер. В отличие от Роулендса он выглядел как обычно - довольно высокий, худощавый человек лет сорока, с растрепанными волосами и блестящими глазами. Сэр Бернард невольно посмотрел на него с завистью. Отличный образец промышленника нового типа, человек, который не пробивал себе путь наверх упорным трудом, наживая по дороге врагов, но попал туда, словно по волшебству, из кембриджских лабораторий и лекционных залов. Только сорок - и уже почти во главе империи "Юнайтед металз". Он начал говорить. На этот раз сэру Бернарду не казалось, что речь не имеет никакого значения. В ней был здравый смысл, в ней была искренность. Дань, которую он отдавал сэру Бернарду - и тот это чувствовал, - была искренней. Впервые с начала обеда на сердце у сэра Бернарда потеплело и стало спокойно. Он мог бы подружиться с этим блестящим молодым человеком. В его отношении к Пемберу больше не было зависти - была только горячая симпатия.
В этот самый момент сэр Бернард увидел краба, - но не обычного, а какого-то зеленовато-белого, почти фосфоресцирующего. Когда краб только пополз по ноге Пембера, он был совсем маленьким, но затем, обосновавшись на его теле, начал вгрызаться в него и расти, расти… Он поедал Пембера, и чем больше его чешуйчатый корпус разбухал, тем больше Пембер, все еще продолжавший говорить, худел и терял силы, пока, наконец, не стало ясно, что он умирает.
Сэр Бернард, которого затошнило от ужаса, понял, что это не краб, а рак и что Пембер обречен. Ему стало до того жаль молодого человека, что он закрыл глаза и постарался по возможности отключиться от этой страшной сцены; аплодисменты, раздавшиеся в конце речи Пембера, тост за его, сэра Бернарда, здоровье - момент, который он предвкушал в течение целой недели, и какое-то объявление Купинга, - все это произвело на него не больше впечатления, чем отдаленный шум, доносившийся с улицы.
Когда он снова открыл глаза, то увидел крошечную женщину, которая прыгала и что-то тараторила в небольшом высвеченном пространстве в центре зала, где до этого выступали двое сумасшедших с гробом. Ему не хотелось смотреть на это бесстыдное маленькое существо, но он не мог заставить себя отвести глаза. Сопровождаемая лучами прожектора, она подходила все ближе, и он вдруг с отвращением обнаружил, что ее жесты и слова, которые она пронзительно выкрикивала, относились к нему, к почетному гостю.
Она подошла еще ближе, совсем вплотную, и он понял, почему она сразу же показалась ему такой отвратительной и ужасной - перед ним была карикатура на девушку, которую он знал и любил много-много лет назад. Словно ту девушку со всей ее глупой наивностью втиснули в уродливую форму, пропитали злобой и бесстыдством и выпустили, чтобы мучить его. Она подходила все ближе и ближе, размахивая своими детскими ручонками, указывая на него маленьким толстым пальцем, извиваясь своим карликовым телом, кривя несоразмерно большое лицо, блестевшее от грима, так что ему вдруг показалось, что вот сейчас она вползет на стол и расплачется у него на руках. Вскрикнув от отвращения, он резко отодвинул свой стул…
- Господин председатель, милорды, джентльмены, - провозгласил распорядитель. - Прошу тишины: слово вашему почетному гостю сэру Бернарду Клиптеру.
Когда он поднялся, нащупывая в кармане тезисы своей речи, раздались дружные аплодисменты и даже несколько одобрительных возгласов. Все кошмары исчезли: он был в "Космополисе", на обеде Британской Ассоциации Промышленников. Ожидая тишины, он быстро взглянул на Роулендса, затем на Пембера и не увидел ни маленького жалкого ребенка, ни прожорливого краба. За столами сидели не скелеты и не чудовища, а солидные люди средних лет, ожидавшие, когда он начнет говорить.
- Господин председатель, сэр Джоффри, мистер Пембер, милорды, джентльмены, - начал он. - Благодарю вас от всего сердца за то, что вы предложили этот тост, и за то, как вы его встретили.
Он сделал маленькую паузу, подобно большинству ораторов, отвечающих на такие тосты, и увидел за ближайшим столом среди лиц, обращенных к нему, лицо, которое не могло принадлежать никому из членов Ассоциации. Это было лицо пожилого человека, по-видимому, иностранца, широкое, плоское и желтое, с большими оловянными глазами без белков. Да, это было лицо человека, сказавшего: "Сегодня сами смотрите, куда вы идете". И откуда-то из этих глаз и лица рождались все ужасы нынешнего вечера. Волшебник явился сам, чтобы увидеть, как подействовали его заклинания.