Я продолжала, а Милли, счастливая, жаждавшая начать обучение, опустилась на камень возле меня в совершенном восторге; она кинулась обнимать, целовать меня, проявив такую пылкость, что удивительно, как мы не свалились с камня, на котором сидели. Ее бурная радость и доброжелательность вернули мне должное настроение, мы обе от души посмеялись, и я предалась рисованию.
- Боже мой! Кто это? - вдруг воскликнула я. Подняв глаза от альбома, я вдруг увидела стройного мужчину в небрежном утреннем туалете, направлявшегося через разрушенный мост в нашу сторону: он с осторожностью ступал вдоль парапета, где только и уцелел пролет моста.
День неожиданных появлений! Милли сразу узнала мужчину. Это был мистер Кэризброук. Он взял в аренду Ферму всего на год. Жил в совершенном уединении, пекся о бедных и оказался единственным джентльменом, за долгое время посетившим Бартрам, причем, как ни странно, никуда больше не ездил. Он испросил разрешение гулять по имению и, получив оное, повторил визит, но, скорее всего, потому, что Бартрам не славился гостеприимством и визитер мог не опасаться, что встретит там кого-нибудь из соседей.
С внушительной тростью в руке, в короткой охотничьей куртке, в широкополой шляпе - куда наряднее, чем у Самиэля, - он появился из зарослей, укрывавших опоры моста с нашей стороны, шагая быстрым и легким шагом.
- Сдается мне, он держит путь к старому Сноддлзу, - сказала Милли с испугом и любопытством на лице, ведь Милли, что совершенно ясно, была простушкой, манеры, изобличавшие в человеке истинного джентльмена, приводили ее в благоговейный трепет, хотя храбростью она не уступала льву; о таких, как она, говорят: челюстей осла да убоится всякий филистимлянин. - Вот бы он нас не заметил, - с надеждой сказала она, понизив голос.
Но он заметил и, приподняв шляпу и обнажив в широкой улыбке отменной белизны зубы, остановился.
- Прекрасный день, мисс Руфин!
Я, привычная к тому, что так обращались ко мне, поспешно подняла голову; движение не укрылось от его глаз, потому что он почтительно приветствовал меня, еще раз приподняв шляпу, а затем продолжил, обращаясь к Милли:
- Надеюсь, мистер Руфин в добром здоровье? Впрочем, мне незачем спрашивать, вы кажетесь такой счастливой. Будьте добры, передайте ему, что книгу, о которой я упоминал, я жду со дня на день и, как только получу, либо пришлю с кем-нибудь, либо сам доставлю незамедлительно.
Мы обе уже поднялись с камня, но Милли лишь глядела на джентльмена во все глаза, онемев, зардевшись, и джентльмен - дабы поспособствовать диалогу - повторил:
- Надеюсь, он в добром здравии?
От Милли не последовало ни звука, и я, досадуя, но и немного смущаясь, ответила:
- Благодарю вас, мой дядя, мистер Руфин, здоров. - Сказав это, я почувствовала, что сама покраснела.
- Ах, умоляю, простите за вольность, но позвольте осведомиться, вы - мисс Руфин из Ноула? Не сочтете ли вы меня дерзким - боюсь, вы так и решите, - если я представлюсь?.. Мое имя Кэризброук, я имел честь знать покойного мистера Руфина, еще будучи маленьким мальчиком, он всегда был добр ко мне, и я надеюсь, вы великодушно простите бесцеремонность, на которую я осмелился. Я полагаю, мой друг леди Ноуллз также вам родственница… Обаятельнейший человек!
- О да, она просто прелесть! - воскликнула я и опять покраснела, так откровенно обнаружив свою привязанность.
Но он улыбнулся доброй улыбкой, - кажется, ему понравилась моя непосредственность - и сказал:
- Вы понимаете, что я не осмелюсь выразиться подобным образом, но, признаюсь, вижу правоту ваших слов. Она сохранила молодость, ее веселый нрав и добродушие истинно девичьи… Какой чудесный вид вы избрали! - неожиданно переменил он тему. - Я так часто останавливался здесь, чтобы оглянуться, полюбоваться изящным старым мостом. Вы заметили - у вас, несомненно, глаз художника, - заметили нечто особенное в этом сером цвете, испещренном тающим алым и желтым?
- Да, действительно… Я только что говорила об удивительной игре красок - ведь так, Милли?
Милли воззрилась на меня и проронила "да" в крайнем испуге и растерянности, будто пойманная на воровстве.
- И задний план чудесен, - продолжал мистер Кэризброук. - Хотя перед бурей вид еще живописнее. - Он немного помолчал, потом несколько неожиданно спросил: - А вы знаете этот край, это графство?
- Нет, совершенно не знаю… то есть дорогой видела, и виденное очень меня заинтересовало.
- Места, когда вы узнаете их лучше, вас очаруют - нет благодатнее для художника. Я сам несчастный бумагомаратель, ношу в кармане вот эту книжицу. - Он скептически рассмеялся, вытаскивая тоненькую записную книжечку. - Здесь всего лишь пометки. Я много времени посвящаю прогулкам и неожиданно обнаруживаю такие замечательные уголки, что не могу не пометить себе для памяти; впрочем, здесь скорее словесные зарисовки, нежели этюды художника, моя сестра говорит, что это тайнопись, какую, кроме меня, не разберет никто. Но я попробую указать вам два примечательных уголка - вы непременно должны увидеть их. О нет, не это… - рассмеялся он, когда случайно перевернулась страница, - это "Кошка и весельчак", любопытная маленькая пивная, где мне однажды подали чудесный эль.
При этих его словах Милли, казалось, готова была заговорить, но я, не зная, что мы услышим, поспешила восхититься вдохновенными миниатюрами, к которым он желал привлечь мое внимание.
- Я выбираю для вас места неподалеку, туда можно, быстро добраться в экипаже или верхом.
И он, вдобавок к первым двум, показал еще два-три рисунка, а потом еще… показал миниатюрный набросок (едва прочерченный контур, но, несомненно, жемчужина в его причудливой коллекции) старого островерхого дома кузины Моники. Каждую миниатюру сопровождал словесный штрих - коротенький разбор, или описание, или связанный с местом случай.
Собравшись положить книжицу зарисовок в карман, продолжая непринужденную беседу со мной, он вдруг вспомнил о бедняжке Милли, которая стояла с довольно угрюмым видом, но она просияла, когда он протянул ей сокровище и произнес краткую речь, для нее явно оставшуюся непонятной, поскольку она ответила одним из своих немыслимых реверансов и, кажется, хотела спрятать книжицу в свой большущий карман, приняв ее за подарок.
- Посмотри на рисунки, Милли, и возврати книжицу, - зашептала я ей.
Я позволила мистеру Кэризброуку, по его просьбе, взглянуть на мой неоконченный рисунок моста; он оценивал, не погрешила ли я в пропорциях, переводя взгляд с изображения на натуру, а Милли сердитым шепотом заговорила мне в ухо:
- Почему это… возвратить?
- Потому что он дал тебе посмотреть… оказал внимание, - зашептала я.
- Оказал внимание? После тебя?! Разрази меня гром, если я взгляну хоть на страницу! - проговорила она с неописуемым возмущением. - Бери ее, девчонка, сама отдавай… я не стану… - Она сунула мне книжицу в руки и, дуясь, отступила на шаг.
- Моя кузина благодарит вас, - сказала я, возвращая альбом миниатюр и улыбаясь вместо нее.
Он, тоже с улыбкой, взял книжицу и сказал:
- Если бы я знал, как замечательно вы рисуете, мисс Руфин, я бы, наверное, не решился показывать вам мои жалкие зарисовки. Но это не самые удачные у меня, леди Ноуллз подтвердит вам, что я способен рисовать лучше, много лучше, надеюсь.
И еще раз принеся извинения за то, что он называл "дерзостью", мистер Кэризброук покинул нас, я же почувствовала себя чрезвычайно польщенной.
Ему не могло быть больше двадцати девяти - тридцати лет, он был, несомненно, красив, то есть красивыми были глаза, и зубы, и чистое смугловатое его лицо; фигура, движения отличались изяществом; но прежде всего невыразимое обаяние тонкого ума отмечало этого человека, и мне показалось - хотя конечно же я бы никому не повторила своих слов, - он, едва заговорив с нами, тотчас заинтересовался мной. Не хочу показаться тщеславной - он проявил сдержанный интерес. Но все же интерес был: я заметила, что он изучал мое лицо, когда я переворачивала страницы его тоненького альбома, и моим вниманием, как он решил, всецело завладели рисунки. Льстила также его обеспокоенность тем, что мне могут не понравиться увиденные миниатюры, и поэтому он желал, чтобы я услышала мнение леди Ноуллз. Кэризброук - упоминал ли когда-нибудь мой дорогой отец это имя? Я не могла припомнить. Но если - по своей привычной молчаливости - и не упоминал, что ж из того?
Глава XXXV
Комната в верхнем этаже
Мои мысли занимал мистер Кэризброук, и, пока мы не повернули к дому, я не замечала, что Милли погрузилась в молчание.
- Ферма, должно быть, красиво выстроена, если судить по той зарисовке. Отсюда далеко до Фермы?
- Две мили будет.
- Ты рассердилась? - спросила я, обратив внимание на ее раздраженный тон и мрачный вид.
- Как тут не рассердиться, девчонка!
- Что такое?
- Ну и ну - ей непонятно! Этот Кэризброук, он же на собаку чаще взглядывал бы, чем смотрел на меня; только и говорил с тобой про свои рисунки, прогулки, про родственников… У свиньи воспитания больше!
- Но, Милли, дорогая, ты забыла, он же пробовал говорить с тобой, а ты не отвечала.
- Разве я не про то же? Не умею вести разговор, как все… ну, как леди. Каждый надо мной потешается. А одета? Посмешище, да и только. Стыд какой! Я видела, Полли Шивз - вот леди так леди - смеялась надо мной в церкви в прошлое воскресенье. Еще чуток - я бы ей сказанула… Я знаю, я чудная… чудная. Стыд! Почему я такая? Стыд! Срам! Не хочу быть такой… а я не виновата…
И бедняжка Милли разревелась, затопала ногами. Она подняла подол своего куцего платьица, чтобы спрятать мокрое от слез лицо. Более курьезной фигуры мне видеть не доводилось.
- Ничего не могла разобрать, что он там говори-и-ил, - тянула бедная Милли из-за своего хлопкового, плотнее буйволовой кожи подола, - а ты… ты все до словечка по-поняла-а-а-а. И почему я такая? Стыд! Сра-а-а-ам! О-о-о-ой! Срам!
- Но, Милли, дорогая моя, мы говорили о рисовании, а ты рисовать еще не научилась, но научишься, я тебя научу. И тогда ты все поймешь.
- Каждый надо мной потешается… даже ты. Ты, Мод, хочешь удержаться, а иногда все равно… все равно надо мной смеешься. Что ж я могу сказать тебе, раз я знаю, что я чудна-а-а-я. И не умею быть другой, не умею… Срам!
- Милли, дорогая, если ты согласна, я обещаю научить тебя музыке и рисованию. Ты жила замкнуто, не у кого было учиться, но ты права, леди отличаются от прочих умением изысканно выражаться.
- Да, и джентльмены тоже… Хозяин или этот Кэризброук. А язык-то затейливый - дьявол его разберет! Я меж вас дура дурой. Хоть топись! Ой, стыд! Стыд!
- Но я научу тебя говорить таким языком, если хочешь, Милли. Ты будешь знать все, что знаю я. И я позабочусь, чтобы у тебя были платья получше.
Теперь она смотрела мне в лицо горестно, но очень внимательно - круглые глаза покраснели, нос распух, на щеках не просохли дорожки от слез.
- Хоть бы чуток они были длиннее… твои-то - длиннее… - И она опять всхлипнула.
- Ну-ну, Милли, довольно плакать; если захочешь, ты станешь такой, как любая леди, и все будут восхищаться тобой, поверь мне. Только тебе надо постараться и забыть твои словечки, привычки, надо одеваться иначе - я позабочусь об этом, если позволишь. Я думаю, ты очень умна, Милли, и считаю, что ты прехорошенькая.
Зареванное лицо бедняжки Милли расплылось в невольной улыбке, но кузина покачала головой и опустила глаза.
- He-а, Мод, не получится.
И в самом деле, не подвиги ли Геракла бралась я совершить?
Но кузина отличалась природным умом, сообразительностью и, когда обуздывала поток своей нелепой речи, умела точно излагать мысли. Только бы ей хватило настойчивости, только бы обнаружилось прилежание! От своих обязательств, по крайней мере, я решила не отказываться.
Бедная Милли! Она была мне искренне благодарна и идею потрудиться над ее образованием приняла пылко, при этом показав себя одновременно послушной и своевольной.
Милли убеждала меня, что на обратном пути мы должны вновь атаковать позицию Красавицы и с этой стороны взять забор силой, но я настояла на том, чтобы возвращаться прежним путем, и мы обошли забор по высокому берегу речки, а потом были встречены вызывающей улыбкой Красавицы - она через калитку разговаривала со щуплым молодым человеком в бумазее и невообразимой кроличьей шапке, которую он, завидев нас, в смущении надвинул на глаза; он стоял, опершись рукой на калитку, а подбородком - на руку.
После памятного столкновения в тот день Красавица вознамерилась впредь встречать нас презрительной усмешкой.
Милли, думаю, опять развязала бы боевые действия против нее, не прояви я свою новую власть и не напомни кузине о принятых обязательствах.
- Взгляни на этого труса, на Чурбана, - вон идет по тропинке к мельнице! Притворяется, будто не видит нас, - как же, все он видит, но боится, что мы пожалуемся Хозяину и Хозяин не даст ему воли над тобой. Не терплю этого Чурбана! Он прогнал меня, когда я - в прошлом году это было - хотела прокатиться верхом на корове, да, прогнал.
Я считала, что от Чурбана можно ждать и худшего. Здесь требовалось коренное преобразование - я прекрасно понимала это и радовалась, что Милли, кажется, сама желала его, что намерение кузины сделаться больше похожей на людей ее положения, пусть вызванное обидой и ревностью, было столь же искренним, сколь и твердым.
Я до сих пор не осмотрела дом в Бартраме-Хо. О его истинных размерах я имела весьма смутное представление. Вдоль большой галереи, по одну ее сторону, тянулся ряд комнат - закрытые ставнями окна, запертые по большей части двери. Старая л’Амур рассердилась, когда мы зашли в эти комнаты, а мы ничего не могли разглядеть там, ведь Милли не хотела открывать окна - не из страха прикоснуться к какой-нибудь тайне Синей Бороды, а просто памятуя о распоряжении дяди Сайласа: все должно быть как есть. Ее мятежный дух трепетал перед моим дядей до такой степени, что, учитывая дядину благовоспитанность и очевидную мягкость нрава, оставалось только удивляться.
В дядином доме было, впрочем, то, чего не существовало в Ноуле… я никогда их не видела, хотя, наверное, в других старинных домах они устроены - я имею в виду высокие фрамуги, в которые можно заглянуть, если подпрыгнуть. Они попадались в длинных коридорах, в больших галереях, некоторые были откинуты и закреплены, так что закрывали проход, каждый раз вынуждая нас повернуть обратно.
Но Милли знала про причудливую, узенькую, очень крутую и темную лестницу в задней части дома, ведшую на верхний этаж; мы взобрались по ней и долго блуждали в комнатах, много меньше и проще тех величественных покоев, которые располагались этажом ниже. Из комнат открывался вид на прекрасное, но запущенное владение. Мы пересекли галерею и неожиданно оказались в комнате, выходившей во внутренний двор - небольшой и мрачный, - замыкаемый с четырех сторон стенами этого большого дома и спланированный архитектором, конечно, лишь для того, чтобы дать необходимый свет и воздух помещениям.
Я протерла оконное стекло носовым платком и выглянула во двор. Крыши вокруг были крутые, высокие, стены - потемневшие, в грязных пятнах, окна покрылись пылью, обрамлявшая их каменная кладка местами поросла мхом, травой, крестовником. На эту сумрачную площадку вела дверь с полукруглым навесом; трава, буйно поднявшаяся на сырой земле, пригнулась к двери, тоже потемневшей от грязи и пыли. Ясно, что нога редко ступала на этот глухой и зловещий двор, который я осматривала со странным волнением и тяжестью на душе.
- Верхний этаж… замкнутый внутренний двор… - произнесла я невольно.
- Чего это ты испугалась, Мод? Ты, похоже, привидение увидала! - Милли подошла к окну и выглянула во двор из-за моего плеча.
- Я вдруг вспомнила, Милли, о том ужасном случае.
- О каком, Мод? Что, черт побери, у тебя в голове? Скажи! - потребовала Милли, несколько озадаченная.
- В одной из этих комнат… возможно, в этой… да, конечно же в этой - видишь, панели сняты со стен, - мистер Чарк покончил с собой.
Я, подавленная, оглядела сумрачную комнату, в углах которой уже сгущались ночные тени.
- Чарк? О чем ты? Кто такой Чарк? - спросила Милли.
- Но ведь ты должна была слышать о нем.
- Ничего я не слышала. Он покончил с собой, говоришь? Повесился? Или пустил себе пулю в лоб?
- Горло себе перерезал в одной из этих комнат… в этой, я уверена, ведь твой папа велел снять обшивку стен, чтобы доказать, что здесь нет второй двери, через которую в комнату мог проникнуть убийца. Стены, как видишь, голые, и заметно, что панели сняли, - ответила я.
- Ой, вот ужас! И как у них духу хватает горло себе перерезать; я бы лучше приставила пистолет к виску и выстрелила - так, рассказывают, сделал молодой джентльмен в пивной, ну, в той, что "На дне бутылки" прозывается. Но чтоб горло себе перерезать! Чертовски храбрый малый должен быть, я считаю, ведь резать надо кусок изрядный.
- Молчи, молчи, Милли! Давай уйдем отсюда, - сказала я, видя, как быстро сумерки сгущались в ночную тьму.
- Эй, разрази меня гром, тут и кровь! Ты не видишь - вон большое черное пятно расползлось на полу, не видишь? - И Милли наклонилась, очерчивая вблизи пола пальцем контур, возможно, воображаемый.
- Нет, Милли, ты не можешь увидеть этого, - темно, на полу лежит тень. Все это - твоя фантазия, и комната, наверное, не та.
- А я думаю… я уверена - оно, пятно. Да ты посмотри только!
- Мы поднимемся сюда завтра утром и, если ты права, увидим… все ясно увидим. Идем! - сказала я, леденея от страха.
Мы не успели сделать еще и двух шагов, как бледное, в обрамлении белого чепца лицо старой л’Амур просунулось в дверь.
- Гляди-ка! А тебя чего сюда занесло? - вскричала Милли, не меньше меня испуганная неожиданным появлением.
- Чего это сюда занесло вас, мисс? - просвистела л’Амур, растерявшая к старости половину зубов.
- Мы смотрим, где Чарк горло себе перерезал, - ответила Милли.
- Этот дьявол Чарк! - проговорила старуха голосом, в каком странно смешались презрение с яростью. - Не его, не его это комната; и уходите отсюда, пожалуйста. Господину не понравится, когда он узнает, что вы таскаете мисс Мод из комнаты в комнату вверх-вниз по всему дому.
Она ворчала, довольно сердитая, но присела в почтительном реверансе, когда я проходила мимо нее, потом обшарила глазами комнату от потолка до пола, резко захлопнула дверь и заперла.
- Кто тут говорит о Чарке? Вранье это, ей-же-ей. Я так думаю, вы собрались попугать нашу мисс Мод… - еще один торопливый поклон, - привидениями да ерундой всякой.
- Промашка! Не я, а Мод мне рассказывала… и столько! Да привидения - тьфу на них! Повстречайся я с привидением, еще неизвестно, кто кого испугается! - рассмеявшись, сказала Милли.
Старуха сунула ключ в карман, с мрачным беспокойством скривив свой морщинистый рот.
- Дитя безобидное… и доброе, но напугается… напугается… напугается, что и себя забудет! - прошептала л’Амур мне на ухо в наступившей тишине, слабо кивнула в сторону Милли, впереди нас спускавшейся по лестнице, и, еще раз отвесив поклон с реверансом, направилась в сторону дядиной комнаты.