12
Лиза проснулась от стука захлопывающейся двери.
- Коля, - крикнула она. - Андрей.
Но все было тихо.
Она встала, раздвинула шторы на окне и посмотрела вниз.
Перед калиткой стоял желтый ситроен. Андрей шел по саду с чемоданом в руках. Шляпа его была глубоко надвинута на глаза, и воротник пальто поднят. За ним шел Николай, торопясь и оглядываясь, неся второй туго набитый чемодан.
Лиза видела, как они уложили чемодан в такси, не к шоферу, а к себе, и как такси тронулся.
"Чемоданы, чемоданы, - зубы ее застучали. - Одеться скорей. Уйти отсюда. Где чулки, где?"
От волнения все расплывалось перед глазами, руки беспомощно шарили по дивану.
"Где чулки? Нельзя же босиком".
Наконец она нашла чулки, надела платье и пальто, висевшее тут же на кресле.
Сейчас она уйдет. Только туфли, шляпу.
Теперь сбежать по лестнице, открыть входную дверь, и она спасена, она на свободе.
Только минуту еще, только одну минуту.
Она выбежала на лестницу, побежала вниз. Шаги ее громко звучали в тишине. Ей казалось, что это не ее шаги, а чьи-то чужие за спиной. Чужие, преследующие, нагоняющие.
Она на бегу обернулась и взглянула назад. Никого не было, все было пусто. Но на белой стене напротив окна чернела тень качающихся перед окном веток. Совсем как тянущиеся к ней руки. Совсем как руки Николая. Они тянулись к ней, вот-вот поймают ее, схватят за горло, задушат.
Она вскрикнула и, зажмурившись, побежала дальше.
В темном зеркале прихожей промелькнуло ее отражение.
Только бы руки не поймали ее. Только бы хватило сил отпереть дверь. Только бы не упасть.
От страха сердце уже почти не стучало. Не стучало, а чуть слышно шелестело: "Беги, беги. Упадешь - пропадешь". И уже нельзя было вздохнуть: "Вот тут упаду. Вот тут умру".
Она взялась за ручку двери.
"Кончено. Мне не уйти".
Но дверь легко поддалась.
Лиза стояла на крыльце, и солнце светило ей прямо в глаза. Она сошла в сад.
Калитка заскрипела, как всегда.
- Никогда в жизни я не вернусь в этот дом, никогда, - громко сказала Лиза.
Она вздохнула, провела рукой по лбу.
"Куда теперь идти? К кому? Одэт в Бордо. К кому же? Кролик, - вдруг вспомнила она. - Он добрый. Он поможет".
В кармане пальто лежало два франка. Лиза пошла к метро.
"Кролик поможет".
Ехать пришлось долго. Кролик жил теперь не в "Клэридже", а в маленьком отеле на бульваре Сен-Мишель.
- Господина Рохлина нет дома, - сказал хозяин из-за конторки.
- Можно мне подождать его?
Он оглядел ее осуждающим взглядом.
- Ждите.
Лиза робко присела на кончик стула.
Ждать пришлось недолго. Кролик уже катился к ней, круглый, розовый, помолодевший. Во рту торчала сигара, котелок боком сидел на голове, фарфоровые, голубые, выпуклые глаза предприимчиво поблескивали из-за стекол.
Он остановился, губы его улыбнулись.
- Лизочка? - он протянул ей короткую руку. - Здравствуй, Лизочка, - он совсем не удивился, как будто они виделись вчера.
- Кролик, Кролик, - Лиза сжала его руку в своей. - Кролик, помогите мне.
Он кивнул.
- Конечно, конечно, помогу, - и сдвинул котелок на затылок. - Вот что, поедем со мной, меня ждет такси. Ты мне по дороге все расскажешь.
И, не заходя к себе, он повернул к выходу.
- Ну так что же произошло? Наташа?
Лиза покачала головой.
- Нет. Наташа в Монте-Карло. Кролик, я ушла и больше не могу вернуться домой, не могу.
Такси медленно проезжало по набережной. Лиза отвернулась к окну, безучастно глядя на Сену.
Кролик ни о чем не расспрашивал. Он ласково гладил ее руку.
- Не надо огорчаться, Лизочка. Все устроится.
- Кролик, помогите мне. У меня нет никого на свете, кроме вас. Я не могу вернуться туда.
- Конечно, Лизочка. Я помогу тебе. Ты была добра ко мне тогда, помнишь? В тот страшный для меня день. Ведь я чуть не погиб тогда. Теперь я выкарабкался. Но тогда… Разве я могу забыть? Ты правильно сделала, что пришла ко мне.
Он задумался на минуту.
- Я сегодня еду в Берлин. Я совсем переселяюсь в Германию. Я возьму тебя с собой. Ты будешь моей дочерью, Лизочка.
Он обнял ее. Глаза его стали влажными от умиления.
- Ты будешь моей дочерью, Лизочка. Бедная моя, маленькая сиротка.
Она прижалась к нему.
- Вы возьмете меня с собой, Кроличек?
- Мы уедем сегодня. Ты никогда не была в Берлине? Ты увидишь, какой там порядок, как чисто. Я сведу тебя в Цоо. Это зоологический сад. Ты поступишь в немецкий пансион.
Он говорил все быстрее, вдохновляясь собственной добротой.
Лиза слушала улыбаясь.
- Неужели правда?
- Я сделаю завещание в твою пользу.
Лиза рассмеялась.
- Кроличек, какой вы смешной. Ну зачем завещание? - она поцеловала его в щеку. - Какой вы милый. Спасибо. Как я вас люблю. Я всегда любила вас. Знаете, мы как-то обедали у Прюнье, и, когда принесли омара, он смотрел из миски, совсем как вы из такси. И я не могла его есть. Мне стало жалко, как будто я вас ем.
Он тоже рассмеялся.
- Ах, Лизочка, как мы с тобой чудно заживем, вот увидишь.
Он посмотрел на часы. Лицо его вдруг стало озабоченным.
- Уже половина четвертого. Мне еще надо по делу съездить. Ты посиди в кафе, пока я вернусь за тобой, Лизочка.
Он остановил такси и быстро вошел в маленькое кафе. Лиза шла с ним рядом, держа его за руку.
- Вы ненадолго, Кроличек. Я бы лучше поехала с вами. Мне так не хочется оставаться одной, Кроличек.
Он посмотрел на нее. Глаза его уже снова стали рассеянными и холодными.
- Нельзя, - сказал он коротко.
Он посадил ее у окна кафе и, не спрашивая ее, заказал бок.
- Я сейчас заплачу. Тебе будет спокойнее ждать. Ну, так я скоро. Не скучай.
Он помахал рукой на прощание. Лиза осталась одна.
Неужели все устроилось? Неужели она будет жить с этим милым, добрым Кроликом в Берлине?
Она старалась представить себе Берлин, широкие, прямые улицы с одинаковыми высокими домами.
"Будет ли меня любить жена Кролика? Конечно, - успокоила она себя сейчас же. - Ведь я стану такая послушная, добрая. Она не сможет не любить меня. Есть хочется. Лучше бы Кролик заказал мне кофе и сандвич, чем пиво. Ничего. Он сейчас придет и накормит меня".
Стемнело. На улице зажгли фонари. Часы пробили пять, потом шесть. Лиза ни о чем не думала. Она следила за проезжавшими автомобилями.
"Сейчас приедет Кролик".
Но он не ехал.
Гарсон с любопытством смотрел на девочку, сидевшую перед невыпитым боком.
Наконец он осторожно подошел к ней.
- Вы ждете кого-нибудь, мадмуазель?
- Да. Господина, который меня привез.
- Он, должно быть, уже не придет.
Лиза непонимающе подняла брови.
- Как не придет?
- Он, должно быть, забыл или ему помешали.
Она уверенно покачала головой.
- Нет. Этого не может быть. Он сейчас придет.
Когда часы пробили семь, Лиза встала.
- Где у вас телефон?
Она отыскала в телефонной книжке номер отеля Кролика.
- Мосье Рохлин больше у нас не живет, - ответил картавый голос. - Он час тому назад уехал с женой в Берлин.
Лиза повесила трубку и, медленно опустив голову, пошла через кафе к выходу.
- А за телефонный разговор? - крикнула ей кассирша из-за цинковой стойки.
Лиза положила на стойку последний франк и вышла на улицу.
"Что же теперь делать? Куда идти?"
О Кролике она не думала. Кролик, так же как все, что было вчера и сегодня ночью и утром, вдруг исчез из ее памяти.
"Что теперь делать?"
Она остановилась.
"Что теперь делать?"
По улице проезжали автомобили, прохожие торопились домой.
Домой. У каждого из них есть дом. А Лизе идти некуда. Она бездомна.
Она растерянно огляделась. Неужели это Париж? Париж, в котором она прожила столько лет. Нет, это не Париж. Это чужой, странный, необычайный город.
По широкой улице, обсаженной черными, голыми деревьями, шли люди. Их становилось все меньше. У них были бледные, несчастные лица, и голоса их звучали глухо. Темные, слепые дома с плотно закрытыми дверями и окнами казались мертвыми. Фонари тускло блестели в синеватом тяжелом воздухе.
С каждой минутой людей становилось меньше, и голоса их звучали тише, и фонари гасли. Вместе с шумом и светом из города уходила жизнь, она поднималась к небу, и небо оживало. В небе ярко зажигались звезды, и большая ослепительная луна торжественно катилась по тучам.
А город казался призрачным. И город и люди. Да, эти люди - призраки. Они только притворяются, что спешат. Они не живые, они призраки. Если подойти и сказать: "Я голодна. Помогите мне", призрак даже не повернет головы, не услышит. Он только рассеянно улыбнется и растает в воздухе.
Она одна в этом огромном призрачном городе. И ей некуда идти.
Ей стало холодно. Она глубоко засунула руки в карманы пальто. Пальцы ее наткнулись на что-то жесткое.
"Что это?"
Она вынула визитную карточку из кармана.
- Лесли Грэй, отель "Мажестик", - прочла она при свете фонаря.
Лесли Грэй - это тот, что приезжал вчера. Его зовут Лесли Грэй, она и не знала.
- Лесли Грэй, - повторила она. И вдруг стало ясно: надо идти к этому Лесли Грэю. Больше идти не к кому.
Он говорил: "Когда я вас увижу? Обещайте, что напишете мне. Я уже влюблен в вас". И у него блестели глаза. Да, к нему можно идти.
Отель "Мажестик". Это на Клебер, около Этуаль. Как туда добраться пешком, через весь Париж?
Ноги стали тяжелыми, голова болела, и во рту был отвратительный металлический вкус. Она проглотила слюну. Это от голода. Ведь я ничего не ела сегодня.
Улицы были бесконечны. Она шла и шла. Ей казалось, что она идет уже несколько дней. Она с трудом передвигала ноги. Только бы не заблудиться.
Переходя через разрытую, чинившуюся мостовую, она споткнулась и упала. Полежать бы так. Нельзя. Она медленно встала, потерла ушибленное колено и пошла дальше, потом провела рукой по лицу. Щеки были мокрые. Тогда она поняла, что она плачет. Она плакала, но ей не было больно. Больно не было - она не чувствовала боли.
"Не надо. Пройдет", - утешила она себя, не зная, к чему относится это "пройдет". К ушибленному колену, или к ней, или ко всему вокруг.
На площади Этуаль на нее чуть не наехала мотоциклетка. Она побежала и остановилась только перед большим зданием с террасой и круглыми фонарями. За широкими окнами стояли пальмы и мягкие кресла.
"Должно быть, это "Мажестик"".
Швейцар повернул перед ней дверь-вертушку.
- Лесли Грэй, пожалуйста, - сказала она ему.
Швейцар подозвал другого служителя.
- Мистер Грэй?
- Комната восемнадцатая, второй этаж.
Лиза пошла за служителем. В лифте ей показалось, что она задыхается. Но только на минуту. Она уже шла по широкому коридору, разбирая номера на дверях. Восемнадцать.
Она постучала.
- Войдите.
Лесли Грэй стоял перед высоким зеркалом в белом жилете и старательно завязывал белый галстук.
- Положите фрак на постель, - сказал он не оборачиваясь. - Спасибо.
Лиза прислонилась к стене. Зеркало вдруг вытянулось в длинную галерею, и Лесли Грэй мелькнул где-то далеко в конце ее. Электрические лампочки, горевшие на потолке, огненным дождем полетели вниз, прямо на Лизу.
- Я пришла к вам, - с трудом проговорила она, борясь с захлестывающей ее слабостью, как утопающий с волнами. - Больше мне идти некуда.
Часть четвертая
1
Лиза жила в Нормандии, в охотничьем имении.
Лесли Грэй увез ее туда на следующее утро.
Дом стоял в большом парке. Весна была дождливая и ветреная.
Лиза вставала рано, надевала голубое платье, купленное готовым в Руане, расчесывала отросшие волосы, ведь здесь, в деревне, Стричься было негде, и шла в столовую завтракать. За столом уже сидел Лесли в охотничьей куртке.
Он вставал, целовал ее в щеку.
- Хорошо ли вы спали, Бетси?
- Спасибо, хорошо. А вы?
Она наливала ему чай. Он ел жареную рыбу, яичницу, кашу, апельсиновое варенье.
- Кушайте, кушайте, - уговаривал он ее. - Вам надо пополнеть. Нельзя быть такой худой.
Она смотрела на него. Ей было немного противно. От вида рыбьей головы на пестрой тарелке и запаха поджаренного сала ее слегка мутило.
- Вы идете на охоту со мной сегодня?
- Нет, нет, - поспешно отказывалась она.
Он смеялся.
- Ну конечно, я так и знал. Когда же, наконец, вы согласитесь? Увидите, как весело стрелять зайцев. А вчера я встретил дикую козу. Вот бы принести ее к обеду.
Он вставал, снимал ружье со стены. Собаки с лаем и визгом бросались к нему из прихожей.
Лиза гладила их, кормила сахаром. Потом, накинув пальто на плечи, шла провожать Лесли. Дойдя до ворот, она поворачивала обратно.
- До свидания, Лесли. Желаю вам приятно охотиться.
- До свидания, Бетси. Не скучайте без меня.
До Лизы еще доносился его веселый свист и лай собак. Потом все стихало.
"Не скучайте". Она и не скучала. Она не чувствовала скуки. Она медленно возвращалась по широкой аллее. По обе стороны стояли прямые, высокие липы. На тонких черных ветвях прорезывались узкие, блестящие листья. Лизе казалось, что они нарисованы лаком на светло-сером небе. Облака проплывали, как дым. Дым, как облако, поднимался над домом. Белые хвостатые голуби сидели на крыше. Все кругом казалось ненастоящим. Как будто это был не настоящий парк и не настоящий дом, а театральные декорации. И даже бледное солнце в облачном небе напоминало больше театральную луну, чем солнце. Все было такое легкое, свежее, прозрачное, молчаливое. Слишком легкое, слишком прозрачное. И по-театральному нежное, по-театральному трогательное, лишенное тяжести и жизненной грубости.
Лиза подняла руку, погладила зеленые листья. Издали, как вздох, долетел выстрел. От пруда в пустое небо поднимался тонкий туман.
Нет, Лизе не было скучно. Она ни о чем не жалела, ничего не желала, ни о чем не помнила. Ей казалось, что душа ее летит в пустое небо, как этот дым, над деревьями, над домом. И оттого так легко дышать.
По пруду плыли гуси, лягушка тихо квакала. Среди сосен расстилалась круглая зеленая лужайка. Трава была еще новая, свежая. Никто еще не ходил по ней. И кому здесь ходить, кроме Лизы?
"Сюда на рассвете должно быть слетают ангелы", - подумала Лиза, смутно вспоминая свой сон.
Нет, ангелы не слетают на землю. Зачем бы они стали слетать на землю? У них на небе свои ангельские дела.
Лиза свернула на дорожку. К ней из дома бежал щенок.
- Тоби, Тоби, - подозвала она его.
Щенок был маленький, рыжий, длинношерстный. Она взяла его на руки.
- Как ты забрался так далеко? Устал?
Щенок лизнул ее ладонь и затих. Она поцеловала его, прижала к груди.
- Ты мой маленький, ты мой миленький, - тихо запела она, укачивая щенка. - Ты мой маленький, ты мой миленький.
Она села на скамью. Слезы текли по ее щекам. Она не вытирала их. Она плакала, сама не зная, о чем. Ей не было ни грустно, ни скучно. Только в груди было пусто, будто душа ее покинула ее и белым дымом, белым облаком летела по пустому небу.
Но грустно ей не было. Ни грустно, ни страшно. Ведь она забыла всю свою прежнюю жизнь. Она никогда ни о чем не вспоминала. Ни о Париже, ни о брате, ни об Андрее. Она никогда не думала о "том", ни разу не додумала "того" до конца, не поняла, что там случилось.
Может быть, ничего и не было.
Ничего не осталось от ее прежней жизни. Она другая, она новая. Ее даже зовут теперь не Лизой, а Бетси. О чем этой новой Бетси плакать?
Но слезы текли и текли, холодные и соленые, и нельзя было их Удержать. Лиза крепче прижала щенка к груди. Ведь только этого Щенка она и любила на свете. Она прижалась щекой к его мягкой Шерсти.
О чем он думает? Что бы он сказал, если бы мог говорить?
- Я люблю жареное мясо, но мне не дают.
Нет, он сказал бы ей:
- Мне с тобою очень приятно.
Лиза улыбнулась и вытерла глаза. А что он видит? То же, что и мы? Или все кажется ему иным? Она встала.
Дома она прошла в свою комнату и взяла книгу. "У Мэри серые глаза, - прочла она, - но у Джона голубые глаза".
И повторила несколько раз. Потом перевернула страницу.
Каждый день она выучивала заданный урок, вечером Лесли спрашивал ее. И между собой они всегда говорили по-английски. Лиза еще с трудом объяснялась по-английски, но для разговора с Лесли этого было достаточно.
Дождь стучал в окно. Камин чадил. "Что делает извозчик с носовым платком? Он потеет и вытирает себе лоб", - прочла Лиза и закрыла глаза.
Вот она, ее жизнь. И никогда другой уже не будет. Через полгода, когда ей исполнится пятнадцать с половиной лет, Лесли женится на ней и увезет ее в Англию. Но ничего не изменится. Только здесь в доме пять комнат, а там будет двадцать, и не сторожиха будет прислуживать к столу, а слуга в чулках и белых перчатках. И еще там гораздо больше собак и много лошадей. Но все останется по- старому. Так же будет идти дождь, и Лесли будет так же охотиться. И так же надо будет каждое утро вставать, и каждый день надо будет прожить до конца, и каждую ночь проспать до утра. Сколько еще этих дней и ночей?
Она больше уже не девочка, она взрослая. Как ни грустно было ее детство, но быть взрослой еще тяжелее. Она теперь взрослая. И уже безразлично, сколько ей лет: пятнадцать, двадцать или сорок. Раз все будет так и даже нет никакой надежды. Но она не жалуется. Ей не на что жаловаться. Пусть все так и будет.
"Что делает извозчик с носовым платком? Он потеет и вытирает себе лоб".
В окне за тонкой сетью дождя блестел пруд, чернели ветви деревьев, и весеннее небо широко раскрывалось над ними.