- Конечно, помню. На тебе было белое платье, и волосы распущены, и глаза большие и голубые. Ты мне не очень понравилась, ты была стишком похожа на куклу. Мы играли в теннис, и мяч попал тебе в грудь, и ты вскрикнула. Я подумал: "Вот эту девчонку я полюблю" - и рассердился на себя.
Лиза улыбнулась.
Она вдруг поверила и в солнце, и в жаворонков за окном. Она чувствовала себя веселой и беспечной. Ничего не было, ни настоящего, ни будущего. Ничего, кроме счастливых детских воспоминаний.
- Это было в четверг, в сентябре, в Булонском лесу. Мне было двенадцать лет, - перебила она его. - Ты мне сразу понравился. Ты был такой серьезный. Я даже Колю стала уважать за то, что у него такие товарищи.
Но Андрею тоже хотелось говорить, показать, что и он ничего не забыл.
- Когда меня в первый раз пригласили к вам, я уже был влюблен в тебя.
Они сидели на диване, держась за руки, и говорили быстро, глядя друг другу в глаза.
- Мне показалось, что вы живете очень шикарно. Ты так по-светски поила меня шоколадом и занимала. Я очень смутился. И еще Джим чуть не укусил меня.
- Джим? Ты помнишь Джима?
- А помнишь, как я тебе сказал, что я тебя люблю?
Лиза подняла брови.
- Конечно, помню. Это было, когда Линдберг прилетел, в мае, в субботу.
- Да, был такой ветер, и все говорили, что он сломает себе шею, что он сумасшедший. Мы не могли поехать в Бурже. У нас не было денег. Мы ходили вечером по бульварам. Ты ужасно беспокоилась. А когда стало известно, что он прилетел, помнишь, что творилось? Я тебе сказал: "Поздравляю вас, Лиза". Как все кричали, и мы тоже.
Лиза снова улыбнулась.
- Да, мы ужасно кричали.
- Я кричал: "Я вас люблю, Лиза", и ты услышала и ответила: "И я вас люблю, Андрей". Помнишь? И тогда мы в первый раз поцеловались. Помнишь?
- А на следующий день мы купили большой портрет Линдберга и прибили над моей кроватью, чтобы я всегда думала о тебе. Какие мы были глупые.
- Были? Разве мы и сейчас не такие же?
Лиза обняла его.
- Ну конечно. Мы и сейчас такие же. И я так же люблю тебя.
- А я люблю тебя еще больше, Лиза. Знаешь, я всегда любил тебя одну. Только иногда, как это тебе объяснить, иногда мне казалось, что я все это сам выдумал - и тебя, и свою любовь. Как будто тебя вовсе нет. Я смотрел на тебя и не видел, не слышал тебя. Ты не понимаешь?
Лиза сдвинула брови, соображая.
- Нет, не понимаю. Как это?
- Я теперь сам не понимаю. Но тогда это было часто. И несмотря на это, я очень ревновал тебя, - он помолчал немного. - К "нему", - добавил он тихо.
Она покачала головой.
- Не надо об этом. Ты сам говорил, мы такие, как прежде, совсем беспечные, совсем веселые, совсем дети.
- Да, дети. Тебе двенадцать, мне четырнадцать лет, и мы играем в кругосветное путешествие.
Он снова оживился.
- Лиза. Мы в Китае. Как тебе нравится это рисовое поле?
Лиза огляделась.
- Очень нравится. Мне всюду нравится, где ты со мной. Только это рисовое поле следовало бы почистить и вам, господин китаец, причесаться.
Она встала.
- А как же насчет завтрака? И китайцы есть хотят.
- Я сейчас. Дома только хлеб и сыр. А выходить, - судорога снова прошла по его щеке, - я бы не хотел.
Лиза перебила его.
- Тебе и не надо выходить. Я все куплю. Ты в это время накрой на стол. У меня деньги есть.
Андрей протянул ей пятьдесят франков.
- Вот, возьми еще. Это последние, но мне ведь теперь не надо.
Лиза захлопнула за собой дверь и быстро пошла по дорожке сада.
"Как холодно. Совсем не лето. И ни цветов, ни солнца".
Серое облачное небо низко спускалось над крышами домов.
На углу у самого забора стоял усатый человек в черном пальто и котелке. Он внимательно посмотрел на нее.
Ее руки похолодели.
"Нет, это ничего. Это прохожий, он гуляет. Почему бы ему и не гулять здесь?"
Она прошла мимо него, колени ее дрожали. Он, казалось, не заметил ее.
Но когда она вышла из магазина, он стоял перед витриной, с любопытством рассматривая банки консервов.
Тяжелый пакет оттягивал ей руку. Она боязливо оглянулась. Усатый человек в котелке медленно двинулся за ней.
Она, задыхаясь, вбежала по ступенькам и позвонила. Дверь сейчас же открылась.
- Так быстро, Лизочка? Ты запыхалась.
- Я хотела скорее домой, к тебе.
Андрей взял у нее пакет.
- Какой большой. Тебе было трудно нести?
Она все еще тяжело дышала.
- Нет, но я бежала. У нас так хорошо, на улице холодно, противно.
- Ты никого не встретила? - спросил он озабоченно.
Лиза сняла пальто.
- Никого. Или нет, дай подумать. Встретила. Одну кошку и двух грачей.
Андрей успел причесаться и переодеться в новый, незнакомый Лизе костюм.
Лиза оглядела его.
- Какой ты элегантный, Андрей. Ну, идем завтракать.
В столовой все было убрано и стол накрыт. Андрей развернул пакет.
- Хорошо, что ты так быстро вернулась, мне без тебя опять страшно стало.
Лиза погладила его волосы.
- Не надо, не надо, - заторопилась она. - Смотри, что я принесла.
Они сидели за столом, не рядом, а напротив, чтобы лучше видеть друг друга.
Лиза положила себе кусок курицы на тарелку.
- Я никогда не ела такой вкусной курицы.
Она подняла стакан.
- Я никогда не пила такого вкусного вина.
- А я никогда не видел у тебя такой прелестной улыбки и таких прозрачных глаз.
Она засмеялась, тряся головой. Светлые волосы запрыгали вокруг ее лба.
- Это оттого, что я счастлива, - она задумалась. - Знаешь, Андрей, я где-то читала, что Гете в старости спросили, сколько времени он был счастлив за всю жизнь. Он ответил: "Семь минут". А я уже счастлива четыре часа, с той секунды, как я вошла к тебе утром. Это достаточно для целой жизни, это, может быть, даже слишком много.
Она вздохнула.
- Такое счастье трудно перенести. Слишком хорошо. Ведь ты тоже счастлив?
Он молча кивнул. Лицо его было повернуто к окну. Его темные глаза блестели, губы улыбались. Свет падал на его порозовевшие щеки. Ей казалось, что это не свет, а отблеск счастья, молодости и силы.
- Какой ты молодой, - сказала она грустно.
Он рассмеялся.
- Но ведь ты на два года моложе.
- Да. И ты всегда казался мне старше, а теперь я вижу, ты совсем мальчик. Налей мне еще вина.
Она, улыбаясь, пила. Голова ее устало склонилась.
- Ах, как я счастлива, счастлива, счастлива, - вздохнула она. Он наклонился к ней через стол.
- Ты устала?
Она положила руку на стол и опустила на нее голову.
- Ужасно устала.
- Тебе надо лечь.
- Нет, только не спать. Мне жаль проспать хоть одну минуту. Ведь так мало осталось.
Можно лечь и не спать. Ты отдохнешь в постели. Пойдем. Он помог ей встать.
На буфете лежал голубой конверт. Она узнала почерк Наташи.
- Это тебе письмо. Я забыл про него.
Лиза разорвала конверт.
"Милые детки, - прочла она. - Будьте умными, учитесь хорошо. Я тут немного проигралась, и меня не выпускают из отеля. Но я все-таки скоро вернусь. Если у вас нет денег, пусть Коля попросит у Кролика, я…"
Лиза, не дочитав, положила письмо обратно на буфет.
В спальне ставни были закрыты.
- Как хорошо, темно. Будто ночь.
Свежие кружевные простыни холодновато белели на низкой кровати.
- Это ты постлал? - спросила она шепотом.
- Я думал, ты устала с дороги, - ответил он так же тихо.
- Я еще никогда не спала в этой кровати.
- Подними руки.
Он осторожно, через голову, снял с нее платье.
- Теперь дай ногу.
Он встал перед ней на колени.
- Нет, подожди, надо еще помыться.
- Хорошо. Только пойдем вместе.
Ее голые плечи белели в темноте. Он обнял ее.
- Какая ты худенькая.
Лиза открыла дверь в ванную, зажгла свет.
В ванной все было по-старому и по-старому пахло сыростью. "Сыростью, болотом, жабами", - вспомнила она.
Она подняла голову, стараясь не смотреть на пол. Вдруг там еще кровь? Но пол был чисто вымыт и блестел всеми своими серыми кафелями.
Лиза отвернула кран, взяла губку. Вода потекла вниз по спине и по рукам. Холодная и щекочущая. И в груди стало холодно, щекотно и грустно. Лиза поежилась от холода и грусти. В ушах звенело, и голова кружилась.
"Я пьяна", - подумала она, намыливая плечи.
Андрей стоял около маленькой газовой плитки.
- Видишь, это очень просто, - голос его звучал совсем тихо. - Так отвернуть газ и дверь оставить открытой.
Мысли испуганно заметались в ее голове. Ей снова стало страшно. Но она притворилась, что не понимает.
Она протянула ему полотенце.
- Вытри мне, пожалуйста, спину.
И он стал растирать ее полотенцем.
- Ну, готово.
Они вернулись в спальную. Лиза сбросила туфли и легла в постель. Простыни были холодные и хрустящие. Она отодвинулась на самый край широкой постели. Кровь томительно стучала в ушах.
- Знаешь, я пьяна, - сказала она.
- Ничего, ничего, это сейчас пройдет.
Лиза слышала, как он торопливо раздевался.
- Это сейчас пройдет.
Он откинул одеяло и лег рядом с ней. Его колени слегка толкнули ее.
- Какая ты худенькая, - повторил он и обнял ее.
Она вздохнула. Его лицо наклонилось над ее лицом, его губы коснулись ее губ. Она хотела вырваться, освободиться.
- Лиза, отчего ты боишься меня? Ты боишься меня? - шептал он над самым ее ухом.
Она испуганно отбивалась от него.
- Пусти.
- Отчего ты боишься меня? А "его"? А их ты тоже боялась?
- Я еще никогда…
- Как никогда? - перебил он ее. - А в ту ночь, когда "он" ночевал у тебя? А с этим новым?
- Я никогда, - повторила Лиза. - Никогда ни с кем.
- Неправда, - его руки разжались. - Но, если ты не хочешь, боишься меня, тогда не надо.
Она обняла его.
- Ты не веришь, Андрей? Я тебя люблю. И я совсем не боюсь.
Его лицо снова наклонилось над ней.
- Лиза.
Теперь она лежала рядом с ним, закрыв глаза, сквозь шум в ушах слушая его взволнованный голос.
- Лиза, я так счастлив. Знаешь, я мучился, я ревновал. Лиза, я так счастлив.
Она улыбнулась ему, не открывая глаз.
- И я счастлива, - ей хотелось рассказать, объяснить ему все, всю свою жизнь, всю свою любовь, но она сказала только: - Я счастлива, что это сегодня. С тобой.
- Лиза, я так благодарен тебе. Теперь я совсем счастлив.
Он целовал ее лоб, ее волосы, ее грудь.
Она ничего не ответила. Он положил голову на ее плечо.
- Вот так с тобой я мог бы уснуть.
И вдруг он снова поднял голову.
- Лиза, ты знаешь?
Она открыла глаза, в полутьме всматриваясь в его взволнованное лицо.
- Лиза, ведь у тебя может родиться ребенок, - он на минуту замолчал, будто у него не было сил продолжать. - Подумай, Лиза, ребенок, твой и мой, - зашептал он быстро. - Ты обещай мне, обещай ничего не делать. Пусть он родится. Ты будешь смотреть ему в глаза и вспоминать меня. Наш ребенок.
- Ребенок, - повторила она тихо и вспомнила, как Кромуэль спал у нее на плече, совсем как маленький, как ее ребенок. Ее сердце вздрогнуло от жалости. К жалости о убитом Кромуэле и ее ребенке, который никогда не родится, примешалась жалость о Андрее. Она вздохнула, и слезы потекли по ее щекам.
- Ты плачешь, Лиза? Отчего?
Она улыбнулась сквозь слезы.
- Должно быть всегда плачут, когда слишком счастливы.
Он протянул ей стакан вина.
- Выпей.
Она послушно выпила, в ушах еще сильнее зашумело. Сквозь туман она увидела бледное, наклонившееся к ней лицо Андрея.
- Я люблю тебя, - прошептала она.
Лиза открыла глаза. Теперь она плыла в узкой лодке по черной реке. С кормы свешивался белый парус. Нет, это не лодка, это кровать, и это не парус, это простыня. Но над головой все-таки качались огромные белые страусовые веера, и где-то в углу спальни тихо звенела музыка.
- Андрей, - позвала она.
И лицо Андрея сразу выплыло из темноты.
- Андрей, я люблю тебя.
Андрей зажег спичку и достал из-под подушки часы.
- Без четверти восемь. Еще целых два часа.
Спичка погасла, и все снова смешалось. Руки Андрея крепко обняли ее, и губы его целовали ее губы.
- Лиза, я люблю тебя. Я счастлив, - шептал голос Андрея над ее ухом. - Лиза, Лиза, не засыпай. Ведь только два часа осталось. Только два часа.
Лиза очнулась. В комнате было тихо и темно. Андрей спал. Она лежала на спине. Голова болела и спина болела, и нельзя было пошевелиться от боли, слабости и усталости.
"Будто трамвай переехал", - сонно мелькнуло в голове.
В ушах шумело и не было мыслей. Только одно было ясно. Надо встать.
"Надо встать. Если не встанешь, заснешь… и тогда. Тогда… - Она вздрогнула. - Надо сейчас же встать. Надо".
Она осторожно приподнялась и осторожно свесила ноги на пол. Все поплыло перед глазами, по телу пробежала боль.
Лиза с трудом встала, держась за спинку кровати и шатаясь прошла в ванную.
"Надо". Она щелкнула выключателем и остановилась, щурясь от резкого света.
Потом подошла к газовой плите, открыла кран.
"Как просто".
И, потушив свет, впотьмах вернулась к постели.
Андрей во сне протянул к ней руки.
- Лиза, Лиза, где ты?
Она легла рядом с ним.
- Спи, спи. Я здесь, я с тобой.
Он, не просыпаясь, обнял ее и прижал к себе.
Она положила голову к нему на плечо и с наслаждением закрыла глаза. Где-то совсем близко под окном протрубил автомобиль. Но теперь уже ничего из этого враждебного, страшного, чужого мира не могло причинить им зла.
Зеркало
Резкое столкновение сна и реальности, толчок - и сна уже нет. Сквозь полоски в ставнях, как хлопья снега, падает густой, белый свет. Еще очень рано. Надо уснуть. Но сна больше нет. Она выспала его всего до последней капли. И хотя сна больше нет, она еще не позволяет себе вступить в действительность. Она закрывает глаза, стараясь ни о чем не думать. Успеется, успеется. Торопиться некуда. Она лежит между сном и действительностью, в паузе, в недоумении, в ничегонеожидании. Ей кажется, что она тихо качается в гамаке, одинаково близкая, одинаково далекая от сна и действительности, от жизни и смерти, прислушиваясь к себе, не понимая себя, в таинственном недоразумении будничного утра. Она слышит, как дождь тихо стучит в окно, как муж тихо дышит рядом с ней. Дождь, как дыхание, дыхание, как дождь - ритмично и скучно.
И вдруг она, еще ничего не вспомнив ясно, скорее от предчувствия, чем от воспоминания, шарит рукой под подушкой, и пальцы ее натыкаются на твердый, колючий угол визитной карточки. И сразу исчезает граница между вчера и сегодня. Вчера не кончилось, оно снова тут, его снова надо пережить. Оно такое невероятное, такое непохожее на обыкновенные "вчера". Оно не желает влезать в память, укладываться в ящик прошлого аккуратно сложенным воспоминанием. Оно, как гора, загромождает, давит сегодняшнее утро, оно продолжает жить, несмотря на то что время его давно истекло.
Это вчера началось, как все другие, - одиночество и пустота. И неумение, незнание, чем занять себя. На службе ее муж получил два приглашения на кинематографический фестиваль: "Люка, какая удача". Да, он и не знал, не догадывался, какая это была удача. "Весь Париж, даже президент. Оденься получше". Дома платье казалось очень красивым, и волосы улеглись в такие легкие локоны. Конечно, вечерних туфель не было, были коричневые, почти новые. Она любовалась собой, она радовалась, как она радовалась. Но там, не успев даже снять пальто, она поняла. Радость сменили стыд и обида. Да, она сразу поняла, что она жалка, что она смешна, что она не имеет ничего общего с этими нарядными, счастливыми женщинами. Они кутались в парчовые или меховые накидки, их ноги в золотых сандалиях прятались под длинными платьями, волосы на их счастливых головах лежали победоносно, как ореол, как корона. Нет, с воробьями, с камнями мостовой, с оленями у Люки было больше общего, чем с этими женщинами. Зачем она пришла сюда? И все-таки она не ушла, она осталась, она до конца испытала унижение и зависть. За себя, за своего ничего не понимавшего мужа, за его старомодный, дешевый смокинг. Вдвоем с ним они были не только провинциалами, затерявшимися в элегантной толпе, они в этой толпе были единственным оазисом бедности.
На экране разыгрывалась фантастическая счастливая судьба героини, и даже на ней нельзя было остановиться, утешиться. Нельзя было подумать: "Вот и ей тоже плохо, ей даже хуже, чем мне сейчас".
Потом началась пытка музыкой. Она не слушала, она старалась не слышать, и все-таки страстный, лукавый, сладостный итальянский голос безжалостно входил в ее сердце и болью разливался по всему телу, сверля кости как ревматизм, как старость.
Пытка музыкой. Сладостный, лукавый, соблазнительный голос. Соблазн жизни. Но ведь у нее, Люки, нет жизни. Разве можно назвать жизнью то, чем она (день да ночь - сутки прочь) приближается к смерти? Это только "не умирание". А жизнь - это блестящая судьба, блестящая борьба, это взлеты и падения, любовь, слава и в конце блестящая гибель.
Лукавый, страстный, соблазнительный голос доказывает, показывает, заставляет Люку понять то, о чем она даже и не догадывалась.
Вот он легко поднимается все выше, все слаще, вот на минуту задерживается на высоком ля. Сейчас он полетит еще выше, еще есть надежда на спасение, все еще может устроиться. Но голос, будто поколебавшись немного, поддается благоразумному зову рояля и кубарем летит вниз. И за ним падает последняя надежда и разбивается у ног Люки в грохоте аккордов. Еще четыре такта, и неудавшаяся судьба с грубой жестокостью встает перед Люкой. Без подготовки, без жалостливой осторожности, сразу, как в развернутой газете объявление в траурной рамке о смерти друга. Без подготовки, не час за часом, когда неудача расцветает, как цветок - сначала завязь, мягкие, шелковые листья, влажный зеленоватый бутон, - медленно, осторожно, очень осторожно, очень медленно. Накопление примет, страхов, сомнений. Времени достаточно, времени даже слишком много, чтобы, привыкнуть, усвоить, сжиться со своей неудачной судьбой, чтобы, когда она вдруг распустится во всем непоправимом, окончательном великолепии, не испугаться, не возмутиться, покорно принять каждый ее лепесток.