Наружность его была обманчива. Он не был тем, кем его непременно сочли бы несколько тысяч неумных и поверхностных наблюдателей, то есть серым тружеником. В нем легче всего было увидеть бесцветного, стареющего человека, который вечно корпит над скучными цифрами, порождение этого окутанного туманом переулка Сити, его контор с пыльными книгами, календарями, чернильницами, покрытыми коркой засохших чернил, типичного троглодита этой убогой и бессмысленной культуры. Улица Ангела и подобные ей места, где слишком жарко и душно летом, слишком холодно зимой, слишком сыро весной и слишком дымно и туманно осенью, а вдобавок к этому долгие часы работы при искусственном освещении, торопливые чаепития по утрам и весьма эфемерные завтраки во время перерыва, хождение в башмаках на картонных подметках и езда в кишащих микробами автобусах, суета днем и заботы ночью - вот что высосало все соки из этого человека, прорезало морщины на лбу и по обе стороны коротких седых усов, наградило его выступающим кадыком, сгорбленными плечами и впалой грудью, болью в суставах, постоянным покашливанием и частыми простудами. Волосы его поредели и поседели, на переносице появились очки, а кончик носа покраснел и слегка заострился.
И все же мистер Смит не был серым тружеником, заезженной клячей, которая тянет лямку. Труд его не был безрадостен. Напротив, для него дни в конторе полны были значительных и волнующих событий, тем более значительных и волнующих, что они были как бы оазисом света, а за ними, вокруг них расстилалась тьма, в которой притаился великий страх. Страх, что он, Смит, может потерять возможность участвовать в этих событиях, лишиться места. Если он не будет больше кассиром "Твигга и Дэрсингема", что же он будет представлять собой? Днем мистер Смит гнал прочь тревогу, но иногда по ночам, когда ему не спалось, она вставала перед ним во всей своей силе, жутко озаряя мрак картинами мытарств жалких, пришибленных людей, которые обивают пороги учреждений, торчат на биржах труда, в читальнях бесплатных библиотек изучают объявления в газетах и, постепенно опускаясь, кончают жизнь в работном доме или уличной канаве.
Эти страхи только резче оттеняли и подчеркивали его нынешнее благополучие. Он долгие годы воздвигал аккуратные колонки цифр, открывал счета в книгах, подводил баланс, но для него этот труд не был ни подневольным, ни презренным. Он был мастер своего дела. Он с поразительной ловкостью и смелостью орудовал цифрами. В их ограниченном, но совершенном мирке он лавировал с полнейшей уверенностью и наслаждением. Он знал - если посвящать им достаточно времени и внимания, цифры всегда будут верны и баланс сойдется, - это не то что жизнь, которой вряд ли возможно распорядиться так, чтобы все было в порядке и равновесии. К тому же мистер Смит очень гордился тем, что занимает такой почетный и ответственный пост. Тридцать пять лет тому назад он служил в конторе мальчиком на побегушках. Мальчиком вроде Стэнли, но еще моложе и тщедушнее. Он был из бедной семьи, а в те времена должность конторщика в Сити еще кое-что значила, кассиры и старшие клерки щеголяли в шелковых цилиндрах, и если человек занимал прочное место и получал полторы сотни в год, то считалось, что он всего достиг в жизни. Теперь мистер Смит уже сам был кассиром и до сих пор не переставал радоваться своему успеху. Где-то в глубине его души еще жил тот прежний конторский мальчик и дивился такому чуду. Хождение в банк, где его знали и уважали, где с ним обменивались замечаниями о погоде, составляло одну из его каждодневных обязанностей, но еще до сих пор оставалось для него чем-то большим, не утратило своей прелести. Оклик банковских кассиров из-за перегородки: "Доброе утро, мистер Смит!" - до сих пор вызывал в его душе тайный трепет удовольствия. И если день проходил без особых неприятностей, то мистер Смит, заперев в несгораемый шкаф свой гроссбух, кассовую книгу и японскую шкатулку для мелких денег, набив и закурив свою трубку, неизменно вспоминал с радостным чувством, что вот он, Герберт Нормен Смит, некогда обыкновенный мальчишка, потом рассыльный и младший конторщик у "Уиллоби, Тайса и Брегга", потом старший конторщик в "Имперской торговой компании", потом, в течение двух лет войны, ефрейтор при интендантских складах Мидлсекского полка, теперь, наконец, вот уже десять лет занимает должность кассира у "Твигга и Дэрсингема" и сделал прекрасную карьеру. "Все это, - решился он однажды сказать своему приятелю и соседу в пансионе "Ченнел-Вью" в Истборне, когда их жены ушли наверх, а они остались за столом, чтобы распить бутылочку пива и обменяться мнениями, - все это, как подумаешь, настоящий роман!" И несмотря на страх перед безработицей, подступавший к мистеру Смиту откуда-то из мрака, прошлое не теряло в его глазах своей романтичности.
Поздоровавшись, мистер Смит отпер несгораемую кассу, достал оттуда свои книги и денежный ящик, просмотрел письма, приняв к сведению все то, что относилось к нему, записал, что "Браун и Горстейн" и "Северо-западное о-во" и "О-во снабжения" и "Никмен и сыновья" не выполнили своих обязательств и не прислали чеков. Оформил два небольших чека, присланных другими предприятиями, дал мисс Мэтфилд для переписки три письма, попросил Тарджиса позвонить по телефону "Братьям Бриггс" и "Лондонской северо-западной железнодорожной компании", осчастливил Стэнли, услав его с поручением, одним словом - окунулся в повседневную работу и, если можно так выразиться, привел в движение Твигга и Дэрсингема, хотя, собственно, Твигг уже много лет покоился недвижимо на Стритхемском кладбище, а ныне здравствующий мистер Дэрсингем в этот час еще только начинал свое путешествие в контору по пригородной железной дороге.
Стэнли, как всегда, пулей вылетел из конторы, опасаясь, как бы мистер Смит не передумал. Мисс Мэтфилд с пренебрежительной миной отстукала на машинке письма (сигнальный звонок ее машинки звучал всякий раз как ироническое восклицание). Тарджис довольно унылым голосом говорил с кем-то по телефону. А мистер Смит исписывал страницу за страницей аккуратным мелким почерком, то карандашом, то чернилами, и раскладывал перед собой на столе все больше и больше бумаг. Так прошло минут десять, и за это время не было произнесено ни одного слова, которое не имело бы прямого отношения к делам конторы.
Тишину нарушил приход еще одного служащего. Это был Гоус, старший коммивояжер, который объезжал всех мебельных фабрикантов в Лондоне и графствах, убеждая их, чтобы они покупали фанеру и материал для наборки у "Твигга и Дэрсингема". Гоус, как всегда, вошел развинченной походкой, одной большой плоской ногой недоверчиво нащупывая новое место, на котором можно укрепиться, а вторую ногу неохотно отрывая от пола. Он, как всегда, курил, оставляя за собой тающий дымок сигареты. На Гоусе было его неизменное старое пальто с безобразно оттопыренными карманами, мешком висевшее на сутулых плечах. Его знакомый всем пыльный котелок был сдвинут набекрень, но не задорно, а уныло, и оставлял открытым морщинистый прыщавый лоб. Войдя, Гоус повел себя как всегда. Он окинул комнату тусклым, но проницательным взглядом, и под взглядом этих глаз, серых, слезящихся и безнадежно унылых, как дождливое февральское утро, все словно съежилось вокруг, стало меньше и невзрачнее. Мистер Дэрсингем часто говаривал мистеру Смиту, а мистер Смит - мистеру Дэрсингему, что если уж Гоус не знает чего-либо относительно продажи фанеры и тому подобных материалов, значит, этого и знать не стоит. Но всякий, кто в эту минуту посмотрел бы на Гоуса, мог усомниться, стоило ли Гоусу знать и то, что он знает, раз это знание так скверно сказывалось на нем.
Гоус сегодня был такой же, как обычно, необычным было лишь его появление в конторе, так как он приходил сюда только в определенные дни, а сегодня был не тот день.
- Всё трудитесь? - промолвил он. Это был не вопрос и не приветствие. Это было нечто вроде угрюмой насмешки.
Мистер Смит отложил перо.
- Здорово, Гоус! Зачем это вы пришли сегодня?
- Таков приказ, - отвечал Гоус. - Мистер Дэрсингем велел мне прийти сегодня с утра, я ему нужен.
- Вот как? - В тоне мистера Смита ясно слышалось, что это ему не нравится, не говоря уже о том, что не нравится и самый вид мистера Гоуса (за что его вряд ли можно было осуждать).
- Да. Зачем, не знаю, - продолжал Гоус хмуро. - Так что вы меня об этом не спрашивайте, все равно не отвечу. Он только сказал мне: "Приходите послезавтра в контору с самого утра". Вот я и пришел. Но видно, слишком рано.
- Мистер Дэрсингем мне ничего не говорил, - заметил мистер Смит тоном человека, который находит, что ему следовало бы знать об этом.
Гоус свирепо выдернул изо рта окурок папиросы, от которой оставалось уже не более полудюйма, и откашлялся с ужасающим шумом.
- Он хотел сделать сюрприз, приятный сюрпризец всем вам, - вот и все.
Говоря это, он дружелюбно улыбнулся мисс Мэтфилд (которая как раз в эту минуту встала из-за машинки), пытаясь обратить на себя ее внимание. Но ответом был лишь взгляд, подобный высокой стене, усыпанной наверху битым стеклом.
Мистер Смит провел пальцем по нижней губе - его привычный жест в минуты раздумья. После того как он немного поразмыслил, ему эта новость еще больше не понравилась. Но через некоторое время лицо его вдруг прояснилось.
- А может быть, он получил новые образцы и хочет показать их вам? Может, ему нужно с вами посоветоваться насчет них?
- Ни о каких новых образцах мне ничего не известно. Я бы первый об этом услышал. Такие новости всегда мигом распространяются. Приходишь к заказчику, а тебе говорят: "Что вы нам показываете это старье, вы нам покажите новые образцы, вот что нам нужно". Стоит только появиться чему-нибудь новому, и такие речи слышишь повсюду. Да… Публика сама не знает, чего хочет… Иной фабрикант из нынешних выпускает мебель и капитал на этом наживает, а сам не сумеет отличить хороший кусок дерева от клеенки. И как они только справляются с этим делом, ума не приложу, - закончил Гоус мрачно.
- Вы правы, Гоус, - отозвался мистер Смит. - Меня это тоже удивляет. Их вывозит нахальство - вот мое мнение. Нахальство и удача. Скажите откровенно: каковы наши дела? Вы недавно объезжали Северный Лондон, не так ли? Ну что? Успешнее, чем в прошлый раз?
- Нет, - возразил Гоус с мрачным удовлетворением убежденного пессимиста. - Хуже. Гораздо хуже.
Он снял свой котелок и осмотрел его с отвращением, которого тот вполне заслуживал.
У мистера Смита сразу вытянулось лицо, и он неодобрительно хмыкнул:
- Это скверно.
- Гнусно. Дерьмовые дела, сказал бы я, если Этель извинит меня за такое выражение.
Мисс Мэтфилд немедленно обрушилась на него.
- Моя фамилия Мэтфилд! - крикнула она. - Можете выражаться как угодно, меня это не касается. Но я вам не Этель и не желаю быть Этель.
- Ох, убила! - сказал Гоус с легким, но в достаточной мере противным оттенком игривой галантности. - Окончательно убила! - Но так как ему было за пятьдесят (и, судя по его виду, далеко за пятьдесят) и к тому же он был закоренелый наглец, его ничуть не смутила отповедь мисс Мэтфилд.
- Ну, ну, успокойтесь, мисс Мэтфилд! - недовольно вмешался мистер Смит. И слегка нахмурился, бросив Гоусу предостерегающий взгляд.
- Да, как я уже сказал, дело дрянь, - продолжал Гоус. - Тридцать лет работаю, но не запомню времен хуже, чем сейчас. Если цена подходящая - товар никуда не годится. А когда товар бывает подходящий - цена несуразная. Цены - вот главная наша беда. Теперь все хотят получить товар по дешевке, хотят, чтобы мы его отдавали задаром, а сами на готовых изделиях зарабатывают больше, чем когда бы то ни было. Вы узнайте, до чего дошли розничные цены на мебель, а потом подите да послушайте, как эти фабриканты разговаривают. Просто человека стошнить может, честное слово. Просто тошнит.
- Верю, - серьезно поддержал его мистер Смит. Но потом добавил нерешительно: - Однако… в конце концов… кто-то должен же торговать фанерой? Я хочу сказать - фабрикантам нужно же ее где-нибудь покупать, не так ли? Ну, наборка, допустим, вышла из моды - но фанера?
- Нужна им фанера или не нужна, не знаю. Одно могу сказать: у меня они ее не покупают. А к некоторым из них я хожу вот уже двадцать лет. Да, молодой человек, двадцать лет, - повторил Гоус сурово, ни с того ни с сего обращаясь к Тарджису и стараясь встретиться с ним глазами. - Я вел дела с некоторыми торговыми домами, вот, например, с фирмой "Мозэс и Скотт", когда вы еще были в пеленках, а может, вас и вовсе не было на свете.
- Да, да, не мало времени вы работаете, мистер Гоус, - отозвался Тарджис, гордый тем, что удостоился внимания такой важной особы, и до некоторой степени утешенный мыслью, что если он, Тарджис, и не особенно важная особа, так, во всяком случае, он уже теперь и не в пеленках, и существует на свете.
- Правильно, молодой человек, - подтвердил Гоус угрюмо-покровительственным тоном. - Двадцать лет - долгий срок… Ага, не он ли это?
Но человек, который только что открыл входную дверь и стоял в эту минуту за стеклянной перегородкой, был явно не мистер Дэрсингем. И так как Стэнли отсутствовал, Тарджис вышел узнать, что нужно посетителю.
- Доброе утро, - произнес развязный и вместе заискивающий голос. - Не надо ли вам чего-нибудь для пишущей машинки? Лент, копировальной бумаги, восковки, щеточек, резинок?
- Нет, спасибо, сегодня ничего не нужно, - сказал Тарджис.
- Скрепок, резинок, первосортной бумаги, карандашей?
- Нет, не надо.
- Ну хорошо, - возразил голос на этот раз уже не так развязно и заискивающе, - если вам понадобится что-нибудь - вот моя карточка. До свиданья.
- Просто удивительно, сколько таких субъектов перебывает у нас задень, - огорченно заметил мистер Смит. - И все стараются продать одно и то же, всякую мелочь. Если кто у них и купит, сколько они могут на этом заработать? Шиллинг-другой, не больше. Непонятно, как они умудряются прожить на такой заработок. Да еще между ними попадаются и хорошо одетые люди. Как они существуют, для меня, право, загадка…
- Да, можно подумать, что у этого малого несколько тысяч годового дохода, - подхватил Тарджис таким обиженным тоном, словно его упрекнули в запущенности его собственного туалета. - Всегда одет с иголочки, гетры и все такое. Он ходит сюда аккуратно каждые две недели, а мы до сих пор еще ни разу у него ничего не купили.
- Он надеется, что купите. Живет надеждами, вот как я, - мрачно заметил мистер Гоус. - Только у меня еще до гетр дело не дошло. Пожалуй, следует для пробы нарядиться в них, тогда, может быть, и получу два-три крупных заказа. "Смотри-ка, старый Гоус ходит в гетрах, - скажут на Бетнел-Грин. - Придется, видно, дать ему заказ". Может быть, дадут, а может быть, и нет. - Он широко зевнул и долго не открывал глаз. - Не знаю, не знаю. - Он пробурчал это, ни к кому не обращаясь, словно бросая слова в унылую даль. - Знаю одно: в последнее время у меня по утрам что-то внутри неладно. Совсем расклеился. Доктор говорит, что это печень, и будто бы это оттого, что я выпиваю иной раз каплю виски. А я говорю, что это сердце. Ну, да, впрочем, все равно, - сердце или печень, а я присяду.
В комнате наступила грустная тишина, подобная тишине за окном, где пышная осень уже поблекла, сменилась дымным, серым сумраком, из которого лишь порой запах мокрых увядших листьев доходил как воспоминание об ином мире, поражал, как стрела на излете, пущенная откуда-то, где под солнцем еще кипит бой.
Лица трех мужчин - серовато-бледное, овальное у мистера Смита, багровое и мясистое у Гоуса, юное, но бескровное у Тарджиса - помрачнели вместе с комнатой, застыли, словно скованные морозом, и минуту-другую сохраняли отсутствующее выражение, как у людей, которые загляделись в пустоту. С мисс Мэтфилд, вставшей из-за стола, вдруг произошло что-то странное: на один миг она увидела их среди причудливой мешанины жутких образов. Ей почудилось, что все они, как зачарованные, не в силах шевельнуться, а над ними небо струит потоки сажи, из каждой расселины туч дождем сыплется пыль, паутина кругом опутывает их. Мисс Мэтфилд готова была закричать от ужаса. Но вместо этого она совершенно бессознательно смахнула со стола коробочку со скрепками, и грохот от падения медной коробочки привел ее в себя.
- Какая неприятность! Я, кажется, всех испугала! - воскликнула она резко и нагнулась за коробочкой.
- Еще бы! - отозвался Гоус.
- Вот это уже, должно быть, мистер Дэрсингем, - промолвил мистер Смит, наставив ухо и обернувшись к двери, за которой послышались шаги.
Мистер Дэрсингем просунул голову в дверь.
- Здравствуйте, все! Ага, вы уже здесь, Гоус! Письма у меня в кабинете, Тарджис? Отлично, сейчас просмотрю их, а после этого мне нужно будет поговорить с вами, Гоус, и с вами тоже, Смит. Я вас кликну, когда освобожусь. А Стэнли здесь? Ушел? Ну, все равно, не важно. Когда придет, пошлите его ко мне: я забыл купить папирос… Вы мне, может быть, понадобитесь минут через пять, мисс Мэтфилд… Если будет звонить человек по фамилии Бронс, не соединяйте его со мной. Скажите, что меня нет. Да, вот что, Смит, составьте мне… гм… как это у вас называется… выписку неоплаченных счетов. Так, знаете ли, начерно. Она мне понадобится. А что, сегодня поступило что-нибудь? Ну да ладно, потом расскажете.
- Насколько я понимаю, - пробурчал Гоус, когда голова мистера Дэрсингема скрылась за дверью, - вам немного потребуется времени на подсчет сегодняшних поступлений в кассу.
- Немного, - уныло согласился мистер Смит.
4
Говард Бромпорт Дэрсингем сидел за своим письменным столом и просматривал утреннюю почту. Он казался типичным представителем молодых преуспевающих коммерсантов Сити. На первый взгляд его можно было принять за родного брата всех этих шикарных молодых дельцов в сногсшибательных воротничках, галстуках, костюмах, которые, красуясь на рекламах, проверяют свои непогрешимые часы или взирают на менее счастливых людей, не обучавшихся на заочных коммерческих курсах (если о таковых идет речь в рекламе). Мистер Дэрсингем был слишком хорош для улицы Ангела, где коммерция есть просто дело, черная работа, к тому же связанная с риском. Он был бы на месте в любом из небоскребов, набитых сверху донизу ужасающе энергичными и преуспевающими дельцами и администраторами, в том мире, где коммерция - дело вовсе не грязное и не зависящее от слепого случая, где она становится священнодействием с некоторым даже мистическим оттенком, как будто бы в ней ключ к загадкам вселенной. Казалось странным, что такой человек, как Дэрсингем, и его предприятие зажаты между "Бритвами Квика" и "Лондонскими товарными складами".