- Надо полагать, через две-три минуты вы будете готовы, - сказал он, закрывая за собой дверь.
"Прихоть властелина, - подумал Фабиан, надевая мундир. - Почему нельзя было немного раньше известить меня, что он хочет говорить со мной после обеда?" Он пытался спешно придумать возможные вопросы и находчивые ответы на эти вопросы, но в тот момент, когда он засмотрелся в зеркало на свои великолепные коричневые бриджи и для репетиции несколько раз щелкнул каблуками, на лестнице вновь раздались те же торопливые шаги, и адъютант влетел в комнату, даже не постучавшись.
- Идемте же! - запыхавшись, крикнул Фогельсбергер. - Гауляйтер сказал, чтобы я привел вас в том виде, в каком застану. - Он помог Фабиану надеть мундир и за руку потащил его к двери, которая так и осталась открытой настежь.
Жемчужная россыпь финала, одного из очаровательных финалов Моцарта, сопровождаемая бурными аплодисментами, донеслась до них из вестибюля.
- Вы можете по дороге привести себя в порядок. Скорей, он рассвирепел, потому что я не сразу привел вас. У нас всегда так.
Фабиан, на ходу застегивавший мундир, едва успел бросить на себя взгляд в зеркало, как Фогельсбергер уже протащил его через зал, где множество народу толпилось вокруг пианиста в черном фраке. На них никто не обратил внимания. Фогельсбергер открыл дверь в комнату, где за несколькими столами играли в карты. В клубах табачного дыма Фабиан заметил неподвижное, бледное лицо Таубенхауза. Элегантный, небольшого роста адъютант, одетый вовсе черное, сидевший возле стола, указал на какую-то дверь, и в ту же минуту Фогельсбергер, выпустив руку Фабиана, поспешил к двери и осторожно постучал. Потом он распахнул дверь, кивнул и, пропуская Фабиана вперед, возгласил:
- Доктор Фабиан!
Фабиан глубоко вздохнул в себя воздух и вошел. Уже с порога он отвесил глубокий поклон.
IX
Фабиан был очень удивлен, очутившись в бильярдной "Звезды". Гауляйтер, без пиджака, с сигарой в зубах, стоял, облокотившись на бильярд, и с заботливостью опытного игрока мазал мелом свой кий. Не изменяя положения, он уставился темно-голубыми глазами на Фабиана и ответил на его поклон легким кивком головы.
- Директор Занфтлебен - сейчас он болен, - громко заговорил он, - рассказывал мне, что вы превосходный игрок. Поэтому я и пригласил вас сюда.
- Большая честь для меня, - отвечал Фабиан, смутившись от взгляда этих голубых глаз, и пристукнул каблуками. Его честолюбие было уязвлено. Он ждал, что гауляйтер заговорит с ним о важных политических вопросах и это даст ему возможность блеснуть умом. Тем не менее, он скрыл свое разочарование, более того, он почувствовал даже известный внутренний подъем оттого, что знакомство со столь великой персоной уже состоялось.
- Приготовьтесь, - продолжал гауляйтер. - Я привык отдыхать после рабочего дня за игрой на бильярде. Мы сыграем на пятьдесят par le rouge. Понятно?
- Разумеется. - И они начали игру.
Только сейчас Фабиан заметил, что бильярд новый и превосходный. Месяц назад он играл с Занфтлебеном на старом, обтрепанном бильярде; теперь, - видимо, тот уже не удовлетворял Росмайера. Директор Занфтлебен, которого он сегодня имел честь заменять, был молодой живописец, недавно назначенный директором художественного училища. Прежний директор, старый, весьма уважаемый художник, был просто-напросто уволен, и Занфтлебен, едва достигший тридцатилетнего возраста, занял его место. Все это пронеслось в уме Фабиана, едва только он начал играть, и, кстати сказать, от волнения весьма неудачно. Вспомнился ему и нелестный отзыв Вольфганга об этом Занфтлебене. "Жаль, - пошутил Вольфганг, - что он рисует не так хорошо, как играет на бильярде. Им следовало произвести его в директора бильярдной, а не художественного училища". Пока весь этот вздор проносился в его голове, он прозевал до смешного легкий шар. Гауляйтер расхохотался, н Фабиан решил сосредоточиться на игре. И правда, ему тотчас же удалось положить четыре шара кряду, что при условии этой игры было очень нелегко.
К нему подошел долговязый Фогельсбергер и вполголоса спросил, что он желает: красное вино, белое или шампанское?
- Видите ли, официанты не имеют доступа в эту комнату.
Фогельсбергер был молодой человек со смазливым и заурядным лицом. На редкость светлые волосы блестели на его узком черепе, подобно стальному шлему.
После того как Фабиан высказал свои пожелания, Фогельсбергер неслышно вышел и через минуту явился с двумя бутылками мозельского вина. Затем снова уселся в кресло. Белокурый и ничем не примечательный, он курил сигарету за сигаретой, следил за каждым движением гауляйтера, и стоило тому осушить бокал, как он немедленно наполнял его. В этом как будто и состояли все обязанности адъютанта.
Они играли с полчаса, не обменявшись ни единым словом. В бильярдной царила полная тишина.
В соседнем помещении, где шла картежная игра, тоже было сравнительно тихо, но зато из ресторана доносился все возрастающий шум и крики. Потом вдруг посыпалось разбитое стекло и раздался оглушительный взрыв смеха. Румпф, налегший на бильярд, отнял кий от шара и, нахмурив низкий лоб, взглянул на Фогельсбергера. Тот вскочил и выбежал из комнаты. В ресторане на несколько минут стало тихо.
Весь красный, Румпф пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство и досадливо глотнул вина. Затем снова подошел к бильярду. Он покачал головой.
- Пробить можно только копфштосом, - пробормотал он. Он был не только превосходный игрок, но и блестящий комбинатор.
Фабиан предупредительно отошел в сторону, чтобы не мешать партнеру во время трудного удара. Теперь он мог спокойно разглядывать гауляйтера.
Румпф почти лежал на бильяряде, вскинув кий, и пристально всматривался в шар темно-голубыми глазами.
Это был приземистый, мускулистый человек с толстым затылком и резкими чертами лица. Прежде всего в нем бросались в глаза волосы цвета ржавчины, довольно длинные и аккуратно разделенные пробором на голове: по щекам они сбегали в виде узких бакенбард, курчавившихся возле ушей, как красная шерсть. Его темно-голубые глаза, суровые и неподвижные, временами казались почти стеклянными. Ноги у него были удивительно маленькие, а руки - нежные. На мизинце его левой руки, которой он опирался о бильярд, переливался всеми цветами радуги брильянт величиной с горошину. Запястья казались затканными шелком ржаво-красного цвета, так густо росли на них волосы. Сорочка на нем была шелковая, заграничного покроя.
Сложная комбинация удалась, и Румпф упруго разогнулся. Он улыбнулся счастливой улыбкой, как мальчик, радующийся своей удаче, и отпил большой глоток вина,
Фогельсбергер зааплодировал, впрочем неслышно, а Фабиан почтительно поклонился.
Успех, казалось, привел гауляйтера в превосходное настроение.
- Да, такой удар не часто удается, - самодовольно заметил он и обратился к адъютанту:
- Фогельсбергер! Теперь я тоже полагаю, что жеребец принесет мне счастье. Позовите графа Доссе.
В комнату тотчас же вошел чернявый адъютант. Это был кадровый офицер, изящный, с мечтательным и тонким лицом.
- Граф Доссе, - крикнул ему Румпф, - немедленно дайте телеграмму в Эльзас! Я покупаю племенного жеребца. Пусть назовут крайнюю цену. У меня предчувствие, что жеребец принесет мне счастье!
Граф Доссе поспешно удалился.
Все знали, что Румпф - владелец лучших беговых конюшен в стране. Он создавал их в течение нескольких лет путем ликвидации большинства других, и в первую очередь, тех, что принадлежали евреям. Таким образом все лучшие лошади доставались ему. Кроме того, в Восточной Пруссии у него был завод чистокровных лошадей.
После удачного удара гауляйтер, казалось, почувствовал потребность в отдыхе. Он прислонил кий к стене и присел у стола со стаканом вина в руке.
- Вы часто бывали за границей, доктор? - спросил он Фабиана.
- Я жил некоторое время в Италии и в Лондоне, - услужливо отвечал Фабиан.
- Жаль, - продолжал Румпф, - за границей надо жить подолгу, чтобы знать, что делается на свете. Я много лет служил на флоте и подолгу жил в Америке и в Мексике. Я могу порассказать вам такого, что вы только диву дадитесь. Вы, наверно, слышали о чикагских бойнях? Так вот, я целый год проработал там забойщиком скота.
Он внезапно переменил разговор.
- Кстати, вы подготовили для Таубенхауза прямо-таки замечательную речь, черт возьми!
- Я старался следовать указаниям господина бургомистра, - не моргнув глазом, ответил Фабиан.
- Мост Героев, Вокзальная площадь, Дом городской общины, - смеясь, перечислял Румпф.
- Все это мне подсказал господин бургомистр, - улыбаясь, ответил Фабиан. Он почувствовал удовлетворение при мысли, что гауляйтер наконец-то видит в нем не только партнера по бильярду.
Румпф расхохотался.
- Я вижу, на вас можно положиться, друг мой, - одобрительно проговорил он. - Слышите, Фогельсбергер, он хочет уверить нас, что все это придумал сам Таубенхауз, ха-ха-ха! Нет, любезный, Таубенхауз - прекрасный администратор, которого мы все ценим, но фантазия не его сильная сторона. Ну, да это в конечном счете неважно! Во всяком случае, я намерен всеми силами поддерживать его планы и помогать ему чем возможно.
Когда Фабиан поздно ночью поднимался наверх, ему встретился Росмайер, вышедший из своей комнаты. На лице Росмайера были следы утомления, шишки на его лысине пылали.
- Вы так долго пробыли у него? - спросил он вполголоса, чтобы не разбудить, гостей, хотя из нижних помещений все равно доносился неописуемый шум. - Поздравляю вас, ваша карьера обеспечена, если вы только сумеете к нему подойти. Ведь произвел же он этого художника Занфтлебена в директоры художественного училища только за то, что тот хорошо играл на бильярде!
И Росмайер рассказал о художнике Занфтлебене, который прежде влачил полуголодное существование, не имея за душой ничего, кроме долгов. Долги, одни долги, а теперь он разъезжает в "мерседесе". Кстати, гауляйтер вскоре переедет в этот город и поселится в епископском дворце. Ему проболтался об этом один офицер. А тогда можно надеяться, что он вспомнит наконец о своем неоплаченном счете. Ведь он, Росмайер, всего-навсего хозяин гостиницы. Счет гауляйтера достиг уже ста шестидесяти тысяч марок; шутка сказать: сто шестьдесят тысяч марок!
- Не унывайте, Росмайер! - Фабиан попробовал утешить хозяина. - Эти расходы окупятся.
- Будем надеяться, будем надеяться, - пробормотал Росмайер. - Я охотно кредитую такого клиента, это для меня удовольствие и честь, - добавил он, уже спускаясь вниз по лестнице. - Я ведь знаю, для кого это делаю и какому великому делу служу. Такое не забудешь. Еще раз поздравляю.
Шум голосов поглотил его слова.
Фабиан лег спать довольный, что познакомился с гауляйтером, который показался ему человеком простым, добродушным и жизнерадостным.
Он просидел несколько вечеров в гостинице, ожидая вызова, так как гауляйтер отпустил его, пообещав вновь вызвать в ближайшие дни.
Но однажды утром - было еще совсем рано - горничная сообщила ему, что гауляйтер уезжает. Фабиан быстро вышел на балкон и поразился, увидев на улице огромную толпу.
Только что подъехавшие серебристо-серые автомобили были окружены любопытными. Из дверей вышла свита гауляйтера, а следом и он сам в сопровождении Фогельсбергера. Позади всех шел Росмайер; его шишковатая лысина блестела в лучах утреннего солнца.
Люди махали руками и восторженно выкрикивали: "Хайль! Хайль!" Гауляйтер сел в машину. В эту минуту сквозь толпу протиснулась бедно одетая женщина в ярко-желтом платке на голове. Она оживленно жестикулировала, пытаясь пробить себе дорогу к машине гауляйтера, тогда как толпа оттирала ее. Женщина не переставая пронзительно кричала: "Аликс! Аликс!"
Офицеры в черных мундирах выскочили из последней машины и, оттеснив ее, стали спиной к машине гауляйтера, как бы прикрывая его собой.
Сирены взревели, и машины тронулись. Офицеры последними вскочили в свою машину.
Улица быстро пустела. Только бедно одетая женщина в ярко-желтом платке на голове осталась на месте и все кричала: "Аликс! Аликс!". Она упала на колени, простирая руки вслед машинам, исчезнувшим за углом.
X
Несколько часов спустя Фабиан, к своему удивлению, снова встретил женщину в ярко-желтом платке. Она сидела в приемной его конторы, куда он, как обычно, пришел между одиннадцатью и двенадцатью. Фабиан сразу узнал ее по платку, хотя сейчас он лежал у нее на коленях. В приемной сидели еще два клиента, пожилые коммерсанты, которые встали при его появлении и поздоровались с ним за руку, как старые знакомые.
Он немедленно осведомился, кто эта крестьянка с желтым платком.
- Некая фрау Аликс, - отвечала фрейлейн Циммерман, - бывшая владелица трактира "Золотистый карп" в Айнштеттене, близ Амзельвиза.
- Где раньше подавались такие чудесные карпы? - сказал Фабиан веселым тоном и велел просить фрау Аликс. Эта женщина заинтересовала его. Все знали, что Айнштеттен несколько лет назад перешел во владение гауляйтера Румпфа.
Фрау Аликс медленно вошла в комнату. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу и глядя в пол, пока Фабиан не предложил ей сесть. Желтый платок она держала в руках. Лицо у нее было осунувшееся, но еще молодое. Жидкие поседевшие волосы были стянуты на затылке в маленький, жалкий пучок.
- Я ищу правосудия и справедливости, - тихо начала она, по-прежнему не поднимая глаз, - Я пришла к вам с просьбой взять на себя мое дело. У меня есть деньги, - добавила она. - Я могу сейчас же внести задаток, если это нужно. Вы только назовите сумму. - Голос ее звучал хрипловато.
Это дало повод Фабиану сделать несколько шутливых замечаний. Он даже весело рассмеялся, чтобы успокоить взволнованную женщину. Пусть она расскажет ему все, что у нее на сердце, спокойно и не торопясь.
- Можно мне начать с самого начала, - спросила фрау Аликс, - то есть рассказать, как все это случилось? - Она впервые взглянула на него. Глаза у нее были красивые, ясные, молодые.
- Именно об этом я и прошу вас, - ободрил ее Фабиан.
И молодая женщина с седыми волосами и молодыми глазами начала свой рассказ. Фабиан прерывал ее очень редко, чтобы задать тот или иной вопрос.
- Когда, значит, Ганнес стал большим человеком… - начала она, но Фабиан тут же прервал ее:
- Какой Ганнес?
Молодая женщина с седыми волосами вся съежилась и испуганно огляделась вокруг, хотя знала, что они вдвоем в комнате.
- Фамилии я ни за что не назову, - проговорила она глухим голосом, - вы сами потом поймете, о ком идет речь.
Фабиан кивнул головой и просил продолжать.
- Ганнес вдруг стал большим человеком, - снова начала она, - этому уже три года. Да, три года назад я впервые вновь увиделась с Ганнесом.
Как-то летом день был очень жаркий, к нашему дому подъехала машина с тремя господами в военной форме. "Поди-ка встреть их, Аликс, - сказала я мужу, - это, видно, важные господа". Тут я увидела, что один из них прошел в сад, но я не знала, что это Ганнес, такой у него был важный вид, настоящий вельможа!
Он прохаживался по саду, словно Айнштеттен был его поместьем, и останавливался перед фигурными деревьями. Надо вам знать, что некоторым деревьям была придана причудливая форма. Лесничий, прежний хозяин трактира, очень искусно их вырезал и подстриг. Раньше их было очень много, но теперь остались только три - петух, ёж и шар. А то был еще кабан, гном и ведьма с корзинкой на горбу и всякое другое. Но Аликс почти все срубил, потому что они занимали слишком много места в нашем саду.
"Куда девался кабан?" - спросил важный господин таким тоном, словно он был здесь хозяином.
"Я его срубил, - ответил Аликс. - От него уж остались только иглы".
"Срубил? А где ведьма и все прочее?"
"Я срубил весь этот хлам".
"И ты даже не удивляешься, откуда я все это знаю?"
"Верно, бывали раньше в этих местах?"
Господин засмеялся.
"Да, - сказал он, - я действительно бывал здесь когда-то, и ты должен знать меня, Конрад, вглядись в меня хорошенько".
"Это было, наверно, очень давно, я вас, вроде бы, сроду не видывал".
Господин снова засмеялся.
"Ты даже как-то укусил меня за нос. Шрам еще остался, вот посмотри. Мы тогда учились в сельской школе и подрались из-за того, что я на пасху украл у тебя красное яйцо. Я - Ганнес, ну, теперь ты узнал меня наконец?"
И правда, это был Ганнес. Его отец, прежний хозяин трактира, прогорел и вынужден был продать свое заведение. Он пил с утра до ночи. О Ганнесе мы знали только, что он лентяй, который ничему не выучился и пошел бродяжничать. Говорили, что он потом уехал в Америку и служил поваром в пароходной компании.
И вот Ганнес заходит в дом и осматривает все в комнате и в кухне. Другие господа в военной форме тоже входят с ним.
Ганнес садится за стол возле печки и подпирает голову рукой.
"На этом месте сидела, бывало, моя мать. Сидела, вот так же подпершись рукой. Забот у нее хватало. В доме не было ни гроша, а отец жил припеваючи".
Потом Ганнес вдруг спросил о Терезе:
"А Тереза уже не работает у вас, Конрад? Эта Тереза, - объяснил Ганнес своим спутникам, - жарила карпов как никто на свете. Они плавали в масле, такие румяные и поджаристые, что даже смотреть на них было наслаждение, и хрящики можно было есть, они так и похрустывали на зубах. Послушай, Конрад, Тереза должна приехать и поджарить нам карпов на свой манер. Пообещай ей бесплатный проезд в первом классе, сто марок на чай и напиши сейчас же".
Потом он заказал на десять человек по две порции карпов и приказал подать самого лучшего вина. Он швырнул сто марок на стол и сказал:
"Сдачу возьми себе, Конрад, хоть ты и укусил меня за нос!"
Тереза действительно приехала жарить карпов, и Ганнес прибыл вместе с гостями - всё важные господа - на трех автомобилях. Он даже ящик вина привез с собой.
"У тебя плохое вино, Конрад, - заметил он, - но чтобы не остаться в убытке, запиши на наш счет десять бутылок".
Перед отъездом он сказал:
"Сегодня твой участок понравился мне еще больше, чем в первый раз. Ведь это дом моего отца, здесь я вырос. Продай его мне, Конрад, ты на этом деле не пострадаешь".
"Нет, - сказал Аликс. Он терпеть не мог Ганнеса, потому что тот вечно задавался. - Я десять лет работал как вол, чтобы восстановить запущенное хозяйство".
Этот Ганнес, рассказал мне муж, однажды живьем приколотил к дверям сарая трех маленьких ежей.
"Подумай хорошенько, Конрад, я заплачу тебе двойную цену, хоть ты и срубил кабана и ведьму. Поразмысли на досуге. Ведь это участок моего отца, а кто, как не сын, может почтить память отца? Купи себе трактир в городе, там ты будешь поближе к твоим друзьям-коммунистам. Эта местность, эти угодья прямо как будто созданы для меня. Я хочу здесь обосноваться".
Через три месяца он явился опять.
"Ну, как, надумал, Конрад? Я принес деньги. Вот, смотри, я выкладываю их на стол, хоть ты и укусил меня за нос, но я не помню зла. А эти золотые часы с браслетом - подарок твоей жене".
Но Аликс сказал:
"Нет!"