День близится к закату, когда наши странники, не обязанные жизнью мертвым прародителям, оказываются на кладбище Маунт-Оберн. С легким сердцем, очарованные обоюдной вечерней прелестью земли и небес, бредут они по извилистым тропкам, среди мраморных колонн и подобий храмов, среди урн, обелисков и саркофагов, то останавливаясь и разглядывая воплощенья людского вымысла, то любуясь цветами - природным убранством, скрашивающим зрелище тления. Способна ли Смерть в окружении символов своего извечного торжества внушить им, что они в свой черед подъемлют тяжкую ношу бренности, которую сложил с себя целый сгинувший род? Правда, родной им прах никогда еще не покоился ни в какой могиле. Но разве не узнают они, и очень скоро, что Время и законы природы имеют неодолимую власть над их телами? Это весьма вероятно: немало теней омрачило их солнечный первоначальный день, и уже могла возникнуть мысль о несообразности души с условиями земной жизни. Они уже поняли, что многое придется отбросить. И предвиденье Смерти если еще не осенило их, то притаилось где-то рядом. Но вздумай они ее представить - и она приняла бы образ улетающей ввысь бабочки, или светлого ангела, манящего их в небеса, или же спящего ребенка, чьи тихие сны сквозят на его чистом челе.
И такое беломраморное дитя предстало их взорам среди надгробий Маунт-Оберна.
- Любимая Ева, - молвит Адам, когда они рука об руку созерцают прекрасное изваянье, - вот и солнце покинуло нас, и весь мир пропадает из виду. Давай же уснем, как спит этот дивный малыш. Только Отец наш ведает, что из нынешних обретений мы завтра навсегда утратим. Но если даже наша земная жизнь исчезнет вместе с гаснущим светом, можно ли сомневаться, что на другое утро улыбка Господня озарит нас в ином мире? Я чувствую, что Он даровал нам благодать существования, и даровал навеки.
- И не важно, где мы окажемся, - добавляет Ева, - потому что мы всегда будем вместе.
Железнодорожный путь в Небеса
Перевод В. Муравьева
Какое-то время назад, пройдя вратами снов, я посетил тот земной край, где находится небезызвестный Град Обреченный, и с большим интересом узнал, что по инициативе некоторых его обывателей недавно была проложена железная дорога между этим многолюдным и цветущим городом и Градом Небесным. Я не особенно торопился и решил потрафить своему разыгравшемуся любопытству, проехавшись туда-сюда. И вот в одно прекрасное утро я оплатил счет гостиницы, велел швейцару пристроить мой багаж на заднике кареты, занял в дилижансе свое место и отправился на станцию. К счастью, моим соседом оказался сущий джентльмен, некий мистер Слизни, который хоть сам еще и не бывал в Граде Небесном, однако же прекрасно знал тамошние законы, обычаи, обстановку и статистику; да и Град Обреченный, где он родился и вырос, был ему знаком как нельзя лучше. А в качестве члена правления железной дороги и одного из крупнейших ее пайщиков он располагал всеми желательными сведениями об этом достохвальном предприятии.
Наш экипаж выкатился из города и за дальней окраиной въехал на мост весьма изысканного вида, но, как мне показалось, не слишком надежный, не рассчитанный на тяжелые кареты. По обе стороны моста простирались нескончаемые хляби, такие безобразные и зловонные, будто все земные клоаки извергли туда свои нечистоты.
- Это и есть, - заметил мистер Слизни, - пресловутая Трясина Уныния - стыд и позор наших мест, и тем больший позор, что ее так легко можно осушить.
- Помнится, - сказал я, - над этим бились с незапамятных времен. У Беньяна сказано, что туда опорожнили двадцать с лишним тысяч телег полезных наставлений, и все без толку.
- Очень может быть! Что за толк от такой жалкой трухи?! - воскликнул мистер Слизни. - Вот обратите внимание на этот отменный мост. Мы укрепили для него грунт, побросав в трясину всевозможные нравственные прописи, тома французских философов и германских любомудров, трактаты, проповеди и эссеи нынешних священнослужителей, выбранные речения Платона, Конфуция и различных индийских мудрецов вперемешку с множеством любопытнейших примечаний к текстам Священного Писания - все это с помощью научной обработки затвердело крепче гранита. И целое болото можно бы засыпать эдаким образом.
Мне, однако ж, и вправду показалось, что мост подрагивает и прогибается; и хотя мистер Слизни заверил меня в надежности мостовых свай, я тем не менее опасался за судьбу переполненного дилижанса, особенно если у каждого пассажира было столько же увесистой поклажи, как у этого джентльмена и у меня. Но мы благополучно миновали мост и вскоре оказались на станции.
Это поместительное здание в строгом вкусе воздвигнуто на месте небольшой Калитки, которая некогда, как, верно, помнят все пилигримы дней былых, преграждала торный путь и, будучи весьма узкой, крайне стесняла путников с широкими взглядами и упитанными телесами. Читателю Джона Беньяна будет приятно узнать, что старый приятель Христианина Евангелист, который, бывало, снабжал всякого пилигрима таинственным свитком, теперь восседает в билетной кассе. Правда, иные злые языки отрицают, что сей почтенный билетер - тот самый Евангелист, и даже якобы приводят убедительные свидетельства обмана. Не стану ввязываться в спор и лишь замечу, что, насколько я могу судить, картонные квадратики, какие нынче вручаются пассажирам, не в пример удобнее и сподручнее в пути, чем старинные свитки пергамента. А пригодятся ли они у ворот Града Небесного, я судить не берусь.
На станции уже собралось множество пассажиров, ожидавших отхода поезда. По их виду и поведению легко можно было заключить, что в настроениях общества произошли весьма благодетельные перемены касательно паломничества в Небеса. Видел бы это Беньян - он бы сердечно возрадовался. Вместо одинокого путника в отрепьях, с тяжким бременем на спине, угрюмо бредущего под улюлюканье целого города, явились сообщества наиблагороднейших и самых уважаемых горожан и жителей окрестностей, отправляющихся в Град Небесный так беззаботно, словно на летнюю прогулку. Среди джентльменов были глубокоуважаемые чиновники, политические деятели и состоятельные люди, вполне пригодные образчики религиозных устремлений для их более скромных собратьев. В дамской половине я также с радостью заметил цвет избранного общества, призванный украсить собою высшие круги Града Небесного. Тут и там велись приятные беседы о свежих новостях, деловых материях, политике или на еще более увлекательные темы; религия же хотя и служила, конечно, всеобщим и главнейшим помыслом, но была тактично отодвинута на задний план. Даже безбожник вряд ли нашел бы в их разговорах, чем оскорбиться.
Не забыть бы мне упомянуть одно большое удобство новой методы паломничества. Наши тягостные бремена, какие прежде, бывало, носили за плечами, были заботливо уложены в багажном вагоне, и меня заверили, что по окончании путешествия все вещи выдадут законным владельцам. И еще кое-чем хочется порадовать благосклонного читателя. Вероятно, многим памятна древняя вражда между князем Вельзевулом и сторожем Калитки. Приверженцев первого из них, достойнейшего джентльмена, обвиняли, будто они осыпают отравленными стрелами честных паломников, чающих прохода. Эти раздоры, к чести как упомянутого сановитого властелина, так и превосходного, просвещеннейшего правления железной дороги, были улажены миром на основе обоюдных уступок. Подданные князя теперь во множестве служат на станции: одни пекутся о багаже, другие подносят топливо, раскочегаривают паровоз и тому подобное; и я ответственно утверждаю, что таких расторопных, таких любезных и отзывчивых к нуждам пассажиров служителей вы не найдете ни на одной железной дороге. Все люди доброй воли должны, разумеется, приветствовать столь превосходное разрешение застарелых неурядиц.
- А где же мистер Милосерд? - поинтересовался я. - Должно быть, правление железной дороги наняло этого славного старого человеколюбца старшим машинистом?
- Да нет, - отозвался мистер Слизни, сухо кашлянув. - Ему предлагалось место тормозного кондуктора; но, по правде сказать, наш друг Милосерд сделался к старости удивительно негибким и узколобым. Он так долго направлял паломников пешим путем, что почитает за грех странствовать иначе. К тому же старина с головой втянулся в допотопные нелады с князем Вельзевулом, постоянно затевал драки или перебранки с подданными князя и заново обострял разногласия. Так что мы в общем не слишком сожалели, когда добряк Милосерд во мгновение ока вознесся в Град Небесный и нам удалось подобрать на эту должность более подходящего и покладистого работника. Вон он, наш паровозный машинист. Вы его, надо думать, сразу узнаете.
В это время паровоз подъехал к первому вагону, и должен признаться, что он был скорее похож на механического демона, готового умчать нас прямиком в геенну, чем на полезное сооружение, скользящее по рельсам прямо ко Граду Небесному. На нем восседал верхом некто весь в дыму и пламени, которые - пусть не дивится читатель - вроде бы извергала его огнедышащая глотка, а не только медное паровозное чрево.
- Верить ли глазам? - воскликнул я. - Что за чертовщина! И это живое существо? Если да, то не иначе как родной брат чудища, которое он оседлал!
- Ну-ну, какой вздор! - отозвался мистер Слизни с громким смехом. - Не помните разве Аполлиона, былого врага Христианина, с которым он так яростно сражался в Долине Унижения? Он точно создан, чтобы управляться с паровозом, так что мы его укротили, приохотили к паломничеству и взяли старшим машинистом.
- Браво, браво! - восторженно возгласил я. - Вот он, либерализм нашего времени, вот наилучшее свидетельство того, как вековые предрассудки исчезают на глазах! А как обрадуется Христианин, услышав о чудесном преображении своего прежнего противника! С каким удовольствием я сам оповещу его об этом по прибытии в Град Небесный!
Все пассажиры расселись поудобнее, и мы весело покатили, за каких-нибудь десять минут проезжая едва ли не больше, чем Христианин еле-еле проходил за день. Несясь как бы в хвосте молнии, мы наблюдали смехотворное зрелище - двух запыленных пешеходов в старинном паломничьем облачении, с посохом и раковиной, с мистическим свитком пергамента в руках и неподъемным бременем за плечами. Бестолковое упрямство этих добрых людей, предпочитающих, кряхтя, тащиться по неторной дороге, лишь бы не использовать новейшие достижения науки и техники, вызывало неподдельное веселье нашего многоумного сообщества. Мы напутствовали двух пилигримов сотнями безобидных насмешек и взрывами хохота; а они поглядели на нас с такой скорбью и дурацким сочувствием, что наша веселость удесятерилась. Аполлион тоже от всей души принял участие в забаве и ухитрился пыхнуть им в лицо дымом и пламенем то ли из паровозной топки, то ли из собственного нутра - и прямо-таки потопил их в облаке жгучего пара. Эти незатейливые шутки весьма нас потешили и, конечно же, порадовали паломников, дав им возможность считать себя мучениками.
Мистер Слизни указал нам на большое ветхое строенье невдалеке от железной дороги; это, сказал он, стародавний постоялый двор, некогда известное пристанище паломников. В справочнике Беньяна он упоминается под названием Дом Разъяснителя.
- Мне давно хотелось посетить этот странноприимный дом, - заметал я.
- Как вы понимаете, там у нас стоянки нет, - сказал мой спутник. - Хозяин грубо возражал против железной дороги, и недаром - ведь его гостиница осталась в стороне и, конечно же, должна была лишиться всех выгодных постояльцев. Впрочем, пешеходная тропа по-прежнему ведет к его порогу, и старый джентльмен время от времени, заполучив гостя, потчует его кой-какими развлечениями на старинный лад.
Такова была наша беседа, когда мы проносились мимо того места, где бремя Христианина упало с его плеч при виде креста. По этому поводу мистер Слизни, мистер Жуируй, мистер Греховод, мистер Черствая Совесть и целая компания джентльменов из селения Беспокаянного не могли нахвалиться несказанными выгодами надежного хранения нашего багажа. И я, и все прочие пассажиры единодушно поддержали их на этот счет: ведь среди нашей поклажи было многое, что высоко ценится во всем мире, - и особенно превеликое разнообразие излюбленных обыкновений, которые, как мы полагали, отнюдь не покажутся старомодными даже и в высшем свете Града Небесного. Разве не прискорбно будет, если столь богатая их коллекция сгинет в могиле?
Так, непринужденно беседуя о теперешних наших удобствах в сравненье с невзгодами прежних паломников и нынешних закоренелых упрямцев, мы вскоре оказались у подножия Неодолимой Горы. Недра этой скалистой громады прорезал искуснейший туннель с высокими сводами и широким двухколейным путем; и покуда не разверзнется земля и не обрушится каменная лавина, он пребудет вечным памятником мастерству и дерзновению строителей. Немалой, хоть нечаянной удачей было и то, что камень из сердцевины Горы пригодился для засыпки Долины Унижения, так что пропала всякая надобность спускаться в эту унылую и зловещую низину.
- Поистине изумителен результат сиих совершенствований, - сказал я. - Но все же хотелось бы не упустить случая побывать в Прекрасном Дворце, где обитают очаровательные юные девицы - мисс Благоразумие, мисс Благочестие, мисс Попечение и прочие, - и представиться им: ведь они, помнится, оказывали теплый прием паломникам.
- Юные девицы! - воскликнул мистер Слизни, обретя дар слова после приступа смеха. - Нечего сказать, юные и очаровательные! Любезный друг, они же все до единой жалкие старые девы - чопорные, церемонные, иссохшие, нескладные, - ни одна из них, смею сказать, не сменила даже фасон платья со дней паломничества Христианина.
- Ах вот как, - сказал я, облегченно вздохнув. - В таком случае я весьма охотно обойдусь без этого знакомства.
Достопочтенный Аполлион изо всех сил нагнетал пары, быть может стараясь избавиться от неприятных воспоминаний о злополучной стычке с Христианином. Из путеводителя мистера Беньяна я выяснил, что мы, по-видимому, находимся в нескольких милях от Долины Смертной Тени и на такой скорости можем, чего доброго, оказаться в этой юдоли скорби куда быстрее, чем хотелось бы. По правде говоря, ничего хорошего я и не ожидал: того и гляди, угодишь либо в ров, либо в топь. Но когда я поделился своими опасениями с мистером Слизни, тот заверил меня, что опасности нашего пути, даже его худшего участка, сильно преувеличены, что сейчас все в надежных руках и я могу быть так же спокоен, как на любой другой железной дороге христианского мира.
Между тем поезд стремглав ворвался в страховидную Долину. И хоть я признаю, что сердце мое нелепо трепетало, покуда мы на всех парах мчались по высокой насыпи, однако ж было бы несправедливо не воздать величайшей хвалы смелости исходного замысла и изобретательности его исполнителей. С огромной отрадой наблюдал я, сколько усилий было приложено, чтобы рассеять извечный тамошний сумрак и возместить нехватку бодрящего солнечного света, ибо ни единый луч его не озаряет жуткую темень. С этой целью горючий газ, обильно источаемый почвой, собран в трубы и подается к четверному ряду фонарей на всем протяжении насыпи. Таким образом, освещение создается с помощью пышущих огнем серных залежей, вечного проклятья этой Долины, - правда, освещение довольно вредное для глаз и странноватое, судя по изменениям облика моих спутников. Словом, если сравнивать его с настоящим дневным светом, то разница будет такою же, как между правдой и фальшью; но если читатель когда-нибудь попадет в Сумрачную Долину, он поймет, что здесь обрадуешься всякому свету - коли не с небес, то хоть из-под изувеченной земли. Таково было красное сверкание этих фонарей, что, казалось, по обе стороны пути выросли огненные стены, между которыми мы проносились с быстротой молнии, наполняя Долину отзвуками грохота. Сойди поезд с рельс - а это, похоже, случалось не единожды, - мы бы, конечно, обрушились в бездонную пропасть, если таковая имеется в натуре. И как раз когда сердце у меня уходило в пятки от подобных глупых страхов, ужасающий вопль разнесся по Долине: казалось, неистовствует тысяча бесов, но это всего-навсего гудел паровоз в знак прибытия на станцию.
Мы остановились в том самом месте, которое наш друг Беньян - человек правдивый, но одержимый нелепейшими фантазиями, - считал, не стесняясь в выражениях, коих повторять не буду, пастью геенны огненной. Но в этом он, должно быть, ошибался; кстати, мистер Слизни во время нашего пребывания в багровой и дымной пещере не преминул доказать мне, что Тофет не существует даже в переносном смысле. Здесь находится, заверил он, не что иное, как кратер полупотухшего вулкана, где правление дороги устроило литейный цех для изготовления рельсов. Здесь же в преизбытке имелось и паровозное топливо. И всякий, кто заглядывал в мертвенный сумрак широкого жерла пещеры, время от времени извергавшего огромные языки багрового пламени, и видел там неведомых, полунезримых чудищ и безобразное кривлянье призрачных личин, в которые оборачиваются сгустки дыма, кто слышал жуткое бормотанье, и вопли, и сотрясающие недра всхлипы - все эти звуки, почти готовые сложиться в слова, - так вот, всякий схватился бы за успокоительные разъяснения мистера Слизни столь же жадно, как и мы. К тому же и здешние обитатели были довольно неприглядны - чернявые, в копоти, уродливые, колченогие; рдяные блики в их глазах казались отблесками пылающего нутра. Опять же было довольно странно, что и литейщики, и подносчики горючего к паровозу, начиная пыхтеть, прямо-таки изрыгали дым из глотки и ноздрей.
Возле поезда околачивались бездельники; почти все они дымили сигарами, которые закурили от огня кратера, и я не без изумления заметил среди них кое-кого из тех, кто, как я точно знал, прежде нас отправились в Град Небесный. Они тоже были смуглые, диковатые и закопченные, чрезвычайно похожие на здешних обитателей - как и те, они имели неприятную склонность к злобным ужимкам и смешкам; эта привычка наделила их застывшими гримасами. Будучи более или менее знаком с одним из них - ленивым и никчемным малым, известным под именем Неусугубляй, - я окликнул его и спросил, что он здесь забыл.
- Вы разве не в Град Небесный собирались? - спросил я.
- Так-то оно так, - ответствовал мистер Неусугубляй, небрежно пустив струю дыма мне в глаза. - Но я наслышался о нем столько дурного, что раздумал взбираться на гору, где этот Град стоит. Ни тебе дел, ни развлечений - выпить нечего, курить запрещают, - и с утра до вечера пичкают елейными песнопениями! Да я в таком месте жить не стану, хоть ты мне предложи крышу и стол задаром.
- Но, любезнейший Неусугубляй, - возразил я, - зачем же вы поселились здесь, разве больше негде?
- Ну как, - ухмыльнулся оболтус, - здесь очень тепло, полным-полно старых знакомых, и вообще мне здесь нравится. Надеюсь, и вы сюда вскорости вернетесь. Приятного путешествия!