- Испытание закончено, - объявил он. - Иначе Господь оставил бы в моем сердце хоть каплю надежды.
Через несколько недель Карл Пятый удалился в Брюссель, он поселился в домике, расположенном посреди парка, недалеко от Лувенских ворот; в маленьком одноэтажном особняке были собраны научные инструменты и часы; спальня императора была узкой и голой, словно монашеская келья. Хотя смерть Морица Саксонского избавила Карла от самого могущественного противника, он отказался воспользоваться этим преимуществом; он отказался заниматься германскими вопросами, а также добиваться имперского трона для сына. На протяжении двух лет он приводил свои дела в порядок, и все, за что брался, ему удалось: он изгнал французов из Фландрии, заключил Восельский договор и успешно решил вопрос о браке Филиппа с Марией Тюдор, королевой Англии. Но это не поколебало его решения. 25 октября 1555 года в большом зале Брюссельского дворца он созвал торжественное собрание, на которое явился в траурных одеждах, опираясь на руку Вильгельма Оранжского. Советник Филибер Брюссельский зачитал официальное волеизъявление императора. Затем император встал. Он напомнил собравшимся, как сорок лет назад в этом самом зале он объявил себя полностью дееспособным, напомнил о том, как стал наследником своего деда Фердинанда, а потом обрел императорскую корону. Христианский мир он застал в состоянии разброда, а свои владения в окружении враждебных соседей, от которых ему пришлось обороняться всю жизнь; в настоящий момент, заявил он, силы покидают его и он желает передать Нидерланды Филиппу, а империю - Фердинанду. Он призвал сына чтить законы предков, уважать мир и право. Что касается его самого, то он никогда никому не причинил ущерба намеренно.
- Если мне случалось учинить по отношению к кому-либо несправедливость, то я прошу за это прощения, - сказал он.
При последних словах он сильно побледнел, а когда сел, то слезы текли по щекам. Его сподвижники рыдали. Филипп бросился в ноги отцу. Карл обнял его и нежно расцеловал. И лишь я знал, отчего плакал император.
16 января 1556 года он в своих покоях подписал указ, в соответствии с которым отрекался в пользу Филиппа от Кастилии, Арагона, Сицилии и Новых Индий. И в этот день впервые за многие годы я узрел, как он смеется и шутит. Вечером он съел омлет с сардинами и изрядное блюдо из угрей, а после трапезы он в течение часа слушал виолу.
Он выстроил себе жилище в сердце Испании, возле монастыря Юсте.
- Вы отправитесь со мной туда? - спросил он.
- Нет, - ответил я.
- Что я могу сделать для вас?
- Разве мы не пришли к выводу, что ни для кого ничего нельзя сделать?
Он посмотрел на меня и сказал, подчеркивая каждое слово:
- Я буду молить Господа, чтобы однажды Он даровал вам покой.
Я проводил его до Флессинги и долго стоял на песчаном берегу, глядя на увозивший его корабль. Потом паруса исчезли за горизонтом.
* * *
- Я устала, - сказала Регина.
- Можно присесть, - сказал Фоска.
Они долго шли, углубившись в лес; ночь под сенью деревьев была теплой. Регине хотелось улечься среди папоротников и заснуть навеки. Усевшись, она сказала:
- Не продолжайте; это бесполезно. До самого конца будет все та же история, я ее уже знаю.
- Та же, и каждый день иная, - сказал Фоска. - Вам стоит выслушать…
- Недавно вы не хотели ее рассказывать.
Фоска улегся рядом с Региной; какое-то время он молча смотрел на темную листву каштанов.
- Можете ли вы себе представить парус, скрывающийся за горизонтом, и меня, стоящего на песчаном берегу и всматривающегося в исчезающий корабль?
- Могу, - откликнулась Регина.
Теперь она и правда могла.
- Когда история подойдет к концу, я увижу, как вы исчезаете на обочине дороги. Вы прекрасно понимаете, что вам предстоит исчезнуть.
Она закрыла лицо руками.
- Не знаю, я больше ничего не знаю, - сказала она.
- Зато я знаю. И раз я еще могу говорить, я продолжу.
- А потом?
- Не будем думать об этом. Я - говорю, вы - слушаете. Пока еще не время задавать вопросы.
- Ну ладно. Продолжайте, - сказала она.
Часть третья
Я шел напрямик через болото, которое простиралось сколько хватало глаз; пористая почва проваливалась у меня под ногами, и заросли тростника с легким шуршанием стряхивали капли воды; солнце садилось за горизонт; там вдали, за равнинами и морями, за горами все время был горизонт и каждый вечер садилось солнце. Немало лет прошло с тех пор, как я забросил свой компас и затерялся на этих однообразных просторах, не ведая ни времени, ни часов; я забыл прошлое, а моим будущим была эта бескрайняя равнина, стремившаяся к небу. Я пробовал ногой почву, чтобы нащупать твердые кочки и устроиться на ночлег, когда вдалеке открылась широкая розовеющая заводь. Я подошел поближе. Среди трав и зарослей тростника струилась река.
Еще сто или даже пятьдесят лет назад сердце мое забилось бы сильнее, я бы подумал: я открыл великую реку, и мне единственному ведома эта тайна. Но теперь река равнодушно отражала розовое небо, и я подумал всего лишь, что ночью мне через нее не перебраться. Наткнувшись на клочок земли, затвердевший при первых заморозках, я опустил мешок на землю и достал оттуда меховое одеяло, затем собрал побольше хвороста и, разложив костер, развел огонь. Я разжигал костер каждый вечер, его потрескивание и запах восполняли в ночи недостаток моего собственного присутствия: пылающая и рдеющая жизнь, которая поднималась от земли к небу. Река была настолько спокойной, что оттуда не доносилось даже всплеска.
- О-го-го!
Я вздрогнул. Это был человеческий голос, голос белого человека.
- О-го-го!
Я откликнулся в свою очередь и подбросил охапку сучьев во взметнувшееся пламя. Не прекращая подавать голос, я подошел к реке и увидел на другом берегу огонек: тот, другой, тоже разжег костер. Слов, которые он выкрикивал, я не мог разобрать, но мне показалось, что говорят по-французски. Наши голоса сталкивались во влажном воздухе, но незнакомцу явно было так же трудно расслышать мои слова, как и мне его. В конце концов он замолк, а я трижды крикнул:
- До завтра!
Человек! Белый человек! Укутавшись поплотнее, я наслаждался теплом костра и думал: после ухода из Мехико мне давно не приходилось видеть лица со светлой кожей. Четыре года. Я уже подсчитал. За рекой горел огонь, а я говорил себе: уже четыре года, как я не видел людей со светлой кожей. И вот в ночи между нами завязался безмолвный диалог. Кто он? Откуда? Чего он хочет? И он задавал мне те же вопросы, а я отвечал ему. Я отвечал. Внезапно на берегу этой реки я вновь обрел прошлое, будущее, судьбу.
Сто лет назад я сел на корабль во Флессинге, чтобы объехать вокруг света. Я надеялся, что мне удастся избегать общения с людьми, мне хотелось превратиться в наблюдателя. Я пересек океаны и пустыни, плавал на китайских джонках и восхищался в Кантоне золотым самородком стоимостью двести миллионов; я посетил Катунг и, переодевшись буддистским монахом, поднялся на тибетские плато. Я видел Малакку, Калькутту, Самарканд, а в Камбодже, в глубине джунглей, созерцал громадный, как город, храм, где было около сотни колоколен; я сиживал за столом у Великого Могола и персидского шаха Абалана; впервые проложил путь через острова Тихого океана; сражался с патагонцами; наконец высадился в Веракрусе и добрался до Мехико, пешком, в одиночку, я отправился к сердцу неведомого континента и на протяжении четырех лет странствовал по прериям и лесам, без компаса, затерянный под небесами и в вечности. Так обстояли дела до сих пор. Однако теперь я оказался в конкретном месте, определить широту и долготу которого можно с помощью астролябии; я, безусловно, находился к северу от Мехико, но в скольких лье? Восточнее или западнее? Человек, который спал на другом берегу реки, знал, где я нахожусь.
С первыми проблесками рассвета я разделся, уложил одежду вместе с одеялом в дорожный мешок из бизоньей шкуры, взвалил мешок на спину и бросился в реку; в ледяной воде у меня перехватило дыхание, но течение было небыстрым, и вскоре я достиг противоположного берега. Обтерев тело краем одеяла, я снова оделся. Незнакомец спал возле прогоревшего костра. Это был мужчина лет тридцати со светло-каштановыми волосами; короткая всклокоченная борода скрывала скулы и подбородок. Я сел рядом и стал ждать.
Он открыл глаза и удивленно поглядел на меня:
- Как вы здесь оказались?
- Перебрался через реку.
Его лицо прояснилось.
- У вас есть лодка?
- Нет. Я добрался вплавь.
Он откинул одеяла и вскочил на ноги.
- Вы один?
- Да.
- И тоже заблудились?
- Я не могу заблудиться, - сказал я. - Я иду куда глаза глядят.
Незнакомец провел рукой по взъерошенным волосам. Он был сбит с толку.
- А вот я заблудился, - отрывисто проговорил он. - Спутники потеряли меня из виду или просто бросили. Мы добрались до истока одной речки, вдоль которой шли от самого озера Эри; один индеец рассказал мне, как отыскать пешую тропу, которая приведет к широкой реке; я отправился на поиски этой реки в сопровождении двух человек; мы нашли ее и дальше двигались вдоль берега, но через три дня я проснулся утром и обнаружил, что остался один; решив, что мои спутники пошли вперед, я добрался сюда и никого не нашел. - Он поморщился и добавил: - Вся провизия была у них.
- Надо вернуться назад, - предложил я.
- Да. Но будут ли мои спутники дожидаться меня? Боюсь, что они сговорились. - Он улыбнулся. - Как же я обрадовался, когда заметил вчера огонь вашего костра! Вам знакома эта река?
- Впервые вижу.
- О-о… - разочарованно протянул он.
Незнакомец посмотрел на илистые разводы реки, которая, петляя, медленно струилась среди болот.
- Она течет с северо-востока на юго-запад и явно впадает в Море Кортеса, так ведь?
- Понятия не имею, - сказал я.
Я тоже бросил взгляд на реку; мне вдруг показалось, что это не просто плещущийся поток, а дорога и она куда-то ведет.
- Куда вы направляетесь? - спросил я.
- Я ищу путь в Китай, - ответил путешественник. - И если река действительно течет от озер к океану, я его нашел.
Он улыбнулся. Мне показалось странным, что кто-то еще может мне улыбаться.
- А вы? Откуда вы идете? - спросил он.
- Из Мехико.
- Пешком? В одиночку? - недоуменно спросил незнакомец.
- Да.
В его глазах сверкнул голодный блеск.
- Чем же вы питаетесь?
Помолчав, я сказал:
- Время от времени мне удается убить бизона, а индейцы дают немного маиса.
- У меня вот уже три дня крошки во рту не было, - весело признался он.
Повисло молчание. Он ждал моего ответа.
- К сожалению, у меня нет съестных припасов, - сказал я. - Мне не раз доводилось обходиться без пищи неделю-другую, этот секрет я узнал в Тибете от тамошних мудрецов.
- Ух ты! - Он стиснул зубы, лицо его вытянулось, но тотчас он вновь попытался улыбнуться и попросил: - Откройте же мне поскорее этот секрет.
- Для этого понадобятся годы, - отрезал я.
Он огляделся вокруг и молча принялся свертывать одеяло.
- Разве здесь нет никакой дичи? - спросил я.
- Никакой. В сутках пути отсюда начинается прерия, но там все выгорело.
Разложив на земле кусок бизоньей шкуры, он принялся выкраивать из нее новые мокасины.
- Я попытаюсь отыскать своих проводников, - сказал он.
- А если не найдете?
- Положусь на милость Господа.
Он мне не поверил, решил, что я не желаю делиться с ним провизией. А мне меж тем так хотелось дать ему что-нибудь в ответ на его улыбку.
- В пяти днях пути отсюда есть индейское селение, - сказал я. - Там вам точно удастся разжиться маисом.
- Пять дней, - протянул он.
- Это задержит вас дней на десять, но зато вдвоем мы сможем унести столько провизии, что вам хватит на несколько недель.
- Вы хотите вернуться в Монреаль вместе со мной?
- Почему бы нет?
- Тогда в путь! - сказал он.
Мы опять переплыли реку; вода была уже не такая холодная, как на рассвете. Весь день мы шли через болота; спутник мой, похоже, очень устал, говорил он мало. Все же он сообщил мне, что его зовут Пьер Карлье, он родился в Сен-Мало и еще в детстве поклялся, что станет великим путешественником; все, что удалось скопить, он потратил, чтобы добраться до Монреаля и организовать экспедицию. За пять лет он обошел Великие озера, которые река Святого Лаврентия связывает с Атлантическим океаном, отсюда хотел найти проход к Морю Кортеса. Денег у него почти не осталось, а правительство его страны не оказывало ему никакой помощи, так как предпочитало, чтобы французские колонисты обосновались в Канаде, вместо того чтобы отправиться вглубь неисследованных земель.
На второй день мы добрались до прерии. С этой стороны индейцы ее тоже подожгли: наступил сезон охоты. Нам то и дело попадались кости бизонов и встречались их следы, но мы понимали, что во всей округе не осталось никакой живности. Карлье замолк; он был на грани истощения. Ночью я застиг его за тем, что он глодал шкуру бизона, от которой каждое утро отрезал куски для новых мокасин.
- Вы в самом деле не можете дать мне еды? - спросил он наутро.
- Можете обшарить мой мешок, - предложил я. - Там пусто.
- У меня больше нет сил идти, - признался он.
Он вытянулся на земле, скрестив руки под головой, и закрыл глаза.
- Ждите меня, - сказал я, - через четыре дня я вернусь.
Я оставил рядом с ним бурдюк с водой и немедленно отправился в путь. Я без труда отыскал проложенную мною тропу: на болоте и в прерии сохранились мои следы; я шел до самого заката, а с рассветом продолжил поход. Через два дня я добрался до селения. Людей там не было, все индейцы ушли на охоту. Но в тайнике я обнаружил маис и мясо.
- Понемножку, - сказал я, - понемножку.
Он жадно впился зубами в кусок мяса. Глаза сверкали.
- Вы не едите? - спросил он.
- Я не голоден.
Он улыбнулся:
- Как здорово поесть досыта.
Я улыбнулся в ответ. Мне вдруг захотелось быть на месте этого человека, который испытывал голод и утолял его, человека, страстно искавшего путь в Китай.
- А что вы предпримете теперь? - спросил я его.
- Вернусь в Монреаль. Буду искать деньги, чтобы снарядить новую экспедицию.
- Деньги у меня есть, - сказал я.
На дне моего дорожного мешка лежали драгоценные камни и золотые слитки.
- Вы что, дьявол? - в шутку спросил он.
- Допустим.
- Я охотно продам вам душу в обмен на путь в Китай. Мне нет дела до загробной жизни, с меня хватит и этой!
В его голосе звенело такое возбуждение, что в сердце моем шевельнулась зависть. Быть может, мне еще удастся вновь стать живым?.. - думал я.
- Я не дьявол, - произнес я вслух.
- Кто же вы?
Ответ был у меня наготове: никто, но он смотрел на меня, говорил со мной, я спас ему жизнь. Для него я существовал. И я ощутил в сердце забытый жар, это расправляла крылья моя собственная жизнь.
- Я скажу вам, кто я, - пообещал я.
Весла равномерно ударяли по воде, лодки скользили по плавным изгибам реки. Карлье сидел рядом со мной; на коленях он держал открытый бортовой журнал, куда заносил события каждого дня. Он писал, я курил: эту привычку я перенял у индейцев. Время от времени Карлье поднимал голову; он смотрел на поля, заросшие диким рисом, на степи, где вдали виднелись кущи деревьев; порой над берегом с криком взмывала птица. Было тепло, солнце клонилось к закату.
- Люблю этот час! - воскликнул Карлье.
- Ты говоришь так про любое время суток.
Он улыбнулся.
- Мне нравится это время года, - признался он. - И этот край.
Карлье вновь взялся за перо; он описывал деревья, птиц, рыб, цвет неба. Для него было важно все. В его журнале каждый день получался особенным; а он с интересом ждал приключений, который поджидали его в устье реки; для меня каждая река уже имела устье, как вообще все реки, и за этим устьем простиралось море, за морем - другие земли, другие моря, и мир был круглым. Некогда я считал его бесконечным; покидая Флессингу, я еще надеялся, что, открывая мир, я убью целую вечность; мне нравилось, поднявшись на вершину горы, над ковром облаков, обнаружить в просвете позолоченную солнцем равнину; нравилось, стоя на холме, открывать новую долину, углубляться в ущелье между высоких склонов, высаживаться на неисследованных островах; но ныне я знал, что за каждой горой находится долина, из любого ущелья есть выход, а в пещерах каменные своды; мир был замкнутым и однообразным: четыре времени года, семь цветов радуги, небо, вода, растения, плоская или судорожно вздыбленная земля; всюду все та же скука.
- С северо-востока на юго-запад, - сказал Карлье. - Направление не меняется.
Он закрыл свои записи.
- Это прогулка.
В Монреале мы набрали надежных людей, погрузили в шесть шлюпок провизию, одежду, снаряжение; месяц назад мы миновали место нашей встречи, и путешествие пока проходило гладко. В саванне не было недостатка в бизонах, оленях, косулях, индейках и перепелах.
- Когда мы доберемся до устья, я поднимусь к истокам, - сказал Карлье. - Река должна сообщаться с озерами. - Он с тревогой посмотрел на меня. - Ты не веришь, что водный проход из озер в реку существует?
Каждый вечер он произносил одни и те же слова, причем с одинаковым пылом.
- Отчего бы и нет?! - отвечал я.
- Тогда мы снарядим корабль, ведь правда? И отправимся в Китай. - Лицо его сделалось серьезным. - Мне бы не хотелось, чтобы кто-то опередил меня, добравшись в Китай по этому пути.
Я потягивал трубку, выпуская дым через нос. Напрасно я пытался разделить его жизнь, присвоить его будущее; я не мог сделаться им. Его надежды, неотвязные тревоги были мне столь же чужды, как и удивительная нега этого часа. Он положил руку мне на плечо:
- О чем ты думаешь? - Вопрос прозвучал нежно.
За три последних столетия никто из людей не клал мне руку на плечо, а после смерти Катерины никто не спрашивал меня: о чем ты думаешь? Он говорил со мной так, будто я был таким, как он; и этим был дорог мне.
- Хотел бы я быть на твоем месте, - признался я.
- Ты? На моем месте?! - воскликнул он.
Он со смехом протянул мне руку:
- Меняемся!
- Увы! - вздохнул я.
- Ах, как бы я хотел быть бессмертным! - пылко воскликнул он.
- Когда-то и я хотел, - признался я.
- Тогда я мог бы быть уверен, что найду путь в Китай; я бы исследовал все реки на земле, составил бы карты всех континентов.
- Нет, - сказал я. - Вскоре ты утратил бы интерес к Китаю и вообще ко всему, потому что ты был бы один на всем белом свете.
- А разве ты один на всем белом свете? - укоризненно спросил он.
Его лицо, его движения были мужественными, но порой в голосе и во взгляде сквозила женственная мягкость.
- Нет, - сказал я, - теперь нет.
Вдалеке, в саванне, дикий зверь испустил хриплый зов.
- У меня никогда не было друга, - признался я. - Люди всегда воспринимали меня как чужака или как покойника.
- Я твой друг, - заявил Карлье.