Они сели в такси. Она молчала. Ей хотелось, чтобы говорил он - искренне, не раздумывая, но за весь путь он так ничего и не сказал. Она вошла в спальню, начала раздеваться, а он по-прежнему молчал.
- Ну что, Фоска, - начала она, - понравился вам спектакль?
- Мне всегда нравится смотреть на вашу игру, - ответил он.
- Но хорошо ли я сыграла?
- Полагаю, да.
- Полагаете? Вы не уверены? - вскинулась она.
Он промолчал.
- Фоска, - сказала она, - вы когда-то видели на сцене Рашель?
- Да.
- Она играла лучше, чем я? Намного лучше?
- Не знаю… - Он пожал плечами.
- Но вы должны знать, - настаивала она.
- Играть плохо или хорошо - я не знаю, что означают эти слова, - нетерпеливо заметил он.
Регине показалось, что в сердце у нее разливается пустота.
- Да очнитесь же, Фоска! Вспомните! Ведь это было, вы приходили на каждый мой спектакль, казалось, вы очарованы… Однажды вы даже сказали: "Мне хотелось бы заплакать".
- Да, - протянул он с неловкой улыбкой, - мне нравилось смотреть на вашу игру.
- Но почему? Разве не потому, что я хорошо играла?
Фоска с нежностью посмотрел на нее и произнес:
- На сцене вы со страстной силой верите в свои переживания! Мне доводилось видеть подобное чувство у двух-трех женщин в лечебнице, но те верили лишь в собственное существование. Для вас существуют и другие, и несколько раз вам удалось заставить существовать даже меня.
- Что? - спросила Регина. - И это все, что вы разглядели в Розалинде и в Беренике? И это все, на что вы считаете меня способной?
Она кусала губы, ей хотелось расплакаться.
- Это не так уж плохо, - сказал Фоска. - Не всем удается притворяться, что они живут.
- Но это не притворство, - с отчаянием в голосе возразила Регина. - Это правда, я живу!
- О, не будьте так уверены в этом, - откликнулся Фоска, - иначе вы бы так не настаивали на том, чтобы я отправился с вами в театр.
- Я уверена в этом! - яростно воскликнула она. - Я живу, я талантлива, и я стану великой актрисой. А вы слепец!
Он лишь улыбнулся.
- Хорошо получилось? - спросила Анни.
Она старательно укладывала на лед чешуйчатые ломтики ананаса. Регина окинула взглядом стол. Все было на месте: цветы, хрусталь, паштеты, бутерброды.
- Вроде бы хорошо, - ответила она.
Она принялась взбивать вилкой яичные желтки с расплавленным шоколадом. Флоранс устраивала роскошные приемы, но можно было на глаз определить цену марочных вин и заказных птифуров: дорогие и безличные деликатесы. Регине хотелось превратить этот вечер в неповторимый шедевр. Она любила принимать гостей. Весь вечер в глазах приглашенных отражалась обстановка, в которой протекала ее жизнь, они ели блюда, приготовленные их с Анни стараниями, слушали отобранные ею пластинки: весь вечер напролет она управляла их удовольствиями. Регина энергично взбивала желтки, и крем в миске начал густеть. Однако из прихожей доносились размеренные безостановочные шаги.
- Ах, это меня раздражает, - нервно выдохнула она.
- Хотите, я скажу ему?
- Нет… не стоит.
Вот уже целый час он расхаживал там, как медведь в клетке, в клетке вечности. Она взбивала яйца, а он расхаживал вдоль и поперек; каждую секунду капли на дне миски становились все темнее, насыщеннее, аппетитнее, в то время как шаги терялись в воздухе, не оставляя следа. Движение его ног, движение ее рук: крем будет съеден, миска вымыта, следа не останется. "Розалинда", "Береника", договор на "Бурю"… День за днем она терпеливо выстраивала свое существование. Он же расхаживал взад и вперед, уничтожая только что сделанные им шаги. У меня все рухнет разом…
- Готово, - сказала она, - пойду переоденусь.
Она надела длинное платье из черной тафты и выбрала бусы в шкатулке. Она громко сказала: "Сегодня я заплету косы". С недавних пор она взяла за правило говорить громко. Во входную дверь позвонили, начали стекаться гости. Она медленно перебирала волосы. Сегодня вечером они увидят мое истинное лицо… Подойдя к зеркалу, она улыбнулась. Улыбка застыла. Лицо, чертами которого она так дорожила, обрело сходство с маской, оно ей больше не принадлежало; и тело ее было чужим: манекен. Она вновь попыталась улыбнуться, манекен в зеркале тоже улыбнулся. Она отвернулась. Миг спустя ей предстоит лицедействовать. Она открыла дверь. Горели светильники, гости уселись на диваны и кресла: Санье, Флоранс, Дюлак, Лафоре. Фоска сидел среди них, принимая участие в беседе, голос его звучал весело; Анни разносила коктейли. Все выглядело всамделишным. Она поздоровалась со всеми за руку, гости улыбались.
- Как вам идет это платье, - сказала Флоранс.
- Это вы выглядите очаровательно.
- Коктейли восхитительны.
- Мое собственное изобретение.
Они пили коктейли, разглядывали Регину. Вновь звонили в дверь; она вновь улыбалась, они улыбались, и смотрели, и слушали. В их доброжелательных, недоброжелательных, плененных ею глазах ее платье, лицо, убранство студии переливались тысячью огней. И все по-прежнему выглядело правдоподобно. Блестящий прием. Если бы только она могла не смотреть на Фоску…
Регина повернула голову. Она так и знала: он не отрывал от нее глаз, в его взгляде она прочла жалость, он видел ее насквозь. Она взяла со стола блюдо с пирожными и передала гостям:
- Угощайтесь.
Дюлак впился в пирожное с кремом, и рот его наполнился вязкой темной массой. Это миг моей жизни, подумала Регина, драгоценный миг моей жизни во рту Дюлака. Они впитывают мою жизнь ртом, глазами. И что потом?
- Что-то не заладилось? - произнес чей-то ласковый голос.
Это был Санье.
- Да, все идет наперекосяк, - ответила Регина.
- Завтра вы подписываете договор на "Бурю", премьерные спектакли "Береники" прошли с триумфом, и вы утверждаете, что все идет наперекосяк?!
- У меня скверный характер, - сказала она.
Санье сделался серьезным.
- Напротив, - сказал он.
- Напротив?
- Не люблю самодовольных людей.
Он смотрел на нее с таким дружелюбным видом, что в сердце Регины родился ответный отклик. Она сгорала от желания сказать слова, идущие от сердца, и сделать так, чтобы хоть этот миг был истинным.
- Я думала, вы меня презираете, - сказала она.
- Я?!
- Да. Когда я рассказывала вам о Маско и Флоранс, это было низко…
- Мне кажется, вы не способны на низкие поступки.
Она улыбнулась. В ней вновь взметнулось пламя: если бы я захотела… Ей хотелось сгореть в этом страстном, чуждом зла сердце.
- Я думала, вы сурово осудили меня.
- Это ошибка.
Она взглянула ему прямо в глаза:
- А что вы думаете обо мне в глубине души?
- В вас есть нечто трагическое, - поколебавшись, сказал он.
- Что?
- Ваша тяга к абсолюту. Вы созданы, чтобы верить в Господа и уйти в монастырь.
- Избранных чересчур много. Много святых. А мне надо было бы, чтобы Бог любил лишь меня.
Вдруг пламя разом угасло. Фоска стоял в нескольких шагах от нее и наблюдал за ней. Он видел ее, видел, что на нее смотрит Санье, он глядел на Санье, который смотрел на ту, что пыталась вспыхнуть в его сердце; он видел пересечение слов и взглядов, игру зеркал, пустых зеркал, взаимно отражающих лишь собственную пустоту. Регина резко протянула руку к бокалу шампанского.
- Хочется пить, - сказала она.
Она осушила бокал и наполнила его вновь. Роже сказал бы: "Не пей", а она пила бы и курила сигареты, и голова ее тяжелела бы от отвращения, бунтарского порыва и шума. Но Фоска ничего не говорил, он следил за ней, он думал: она пытается, пытается. И правда, она пыталась: игра в хозяйку дома, игра в славу, в обольщение, все это было одно: игра в жизнь.
- Вам весело! - бросила она.
- Время идет, - ответил он.
- Вы насмехаетесь надо мной, но вам меня не запугать!
Она посмотрела на него с вызовом. Вопреки ему, вопреки его понимающей усмешке, ей хотелось еще раз ощутить ожог собственной жизни; она могла сорвать с себя одежду и танцевать голой, могла убить Флоранс: то, что произойдет потом, не имело значения. Хоть на минуту, на секунду она превратится в пламя, что разорвет ночную тьму. Регина рассмеялась. Если она в единый миг разрушит и прошлое, и будущее, то уверится, что этот миг существует.
Она вскочила на диван, подняла бокал и громко сказала:
- Дорогие друзья…
Лица собравшихся обратились к ней.
- …настал момент сказать вам, почему я собрала вас всех нынче вечером. Не для того, чтобы отпраздновать подписание контракта на "Бурю"… - Она улыбнулась Дюлаку. - Простите меня, господин Дюлак, я не подпишу этот договор.
Лицо Дюлака застыло, а Регина торжествующе улыбнулась - в глазах гостей сквозило изумление.
- Я не стану сниматься ни в этом, ни в каком другом фильме. Я оставляю "Беренику". Я ухожу из театра. Пью за окончание моей карьеры.
Минута, всего лишь минута. Регина жила. Они смотрели на нее с непонимающим видом, на миг им стало страшно; она была будто взрыв, бурный поток, лавина, пропасть, внезапно разверзшаяся у них под ногами, откуда вздымалась тревога. Она жила.
- Регина, вы сошли с ума, - выдохнула Анни.
Все заговорили, спрашивая ее: почему? Возможно ли это? Это неправда? Сбитая с толку Анни повисла у нее на плече.
- Выпьем, - предложила Регина, - выпьем за конец моей карьеры. - Осушив бокал, она громко рассмеялась. - Отличный конец!
Она взглянула на Фоску. Она бросила ему вызов: она горела, она жила. Регина разжала руку, бокал упал и разбился. Он улыбнулся, и она оказалась голой, до самых костей. Он сорвал с нее все маски, даже ее жесты, слова и улыбки; она теперь была лишь взмахом крыльев в пустоте. "Она пытается, пытается". И он видел, для кого она пыталась: за словами, жестами, улыбками везде была та же ложь, та же пустота.
- Ах! Вот комедия! - со смехом воскликнула она.
- Регина, вы слишком много выпили, - мягко заметил Санье. - Вам стоит отдохнуть.
- Я не пила, - весело бросила она. - Я отчетливо все сознаю. - Она показала Фоске палец, продолжая смеяться. - Я вижу все его глазами.
Смех ее пресекся. В его взгляде она прозрела новую комедию - комедию отрезвляющего смеха и безнадежных слов. Слова иссохли в ее гортани. Все потемнело. Снаружи все примолкли.
- Пойдите прилягте, - умоляла Анни.
- Отдохните, - вторил ей Санье.
Она пошла за ними.
- Пусть расходятся, - велела она Анни. - Заставь их уйти. - Она гневно добавила: - И вы оба оставьте меня!
Она неподвижно застыла посреди спальни, потом растерянно повернулась кругом; она обвела взглядом африканские маски на стенах, статуэтки на столике, старинные марионетки в крошечном кукольном театре: все ее прошлое, все затянувшееся самолюбование было в этих дорогих безделушках. И это был всего лишь хлам! Она сбросила маски на пол.
- Хлам! - громко твердила она, топча их ногами.
Она швырнула на пол статуэтки, марионеток. Она топтала их, рушила это нагромождение лжи.
Кто-то дотронулся до ее плеча.
- Регина, к чему это? - тихо произнес Фоска.
- С меня хватит лжи, - сказала она.
Она опустилась на стул и обхватила голову руками. Она страшно устала.
- Во мне все ложь, - призналась она.
После долгого молчания он сказал:
- Я уеду отсюда.
- Уедете? Куда же?
- Подальше от вас. Вы меня забудете и сможете вновь начать жить.
Она смотрела на него с ужасом. Теперь она превратилась в ничто. Нужно, чтобы он по-прежнему был рядом.
- Нет, - сказала она. - Слишком поздно. Я уже никогда не смогу забыть. Я ничего не смогу забыть.
- Бедная Регина! Что же делать?
- Ничего не поделаешь. Не уходите.
- Я не уйду от вас.
- Никогда, - сказала она, - не покидайте меня никогда.
Она порывисто обняла его, впилась в его губы долгим поцелуем. Фоска сжал ее в объятиях, она вздрогнула. Прежде, когда ее ласкали другие, она ощущала только ласки, а рук не чувствовала, но руки Фоски существовали, и Регина была всего лишь их добычей. Он лихорадочно срывал с нее одежды, будто даже ему не хватало времени, будто каждая секунда сделалась драгоценной и он не мог праздно расточать их. Он подхватил ее, и огненный вихрь взметнулся в ней, сметая слова и образы: их ложе обернулось вселенским темным содроганием. Он был внутри ее, она сделалась добычей древнего как земля желания, первобытного и нового, которое лишь она одна была в силах утолить, и желание это не просто являлось жаждой ее тела, но вселенской жаждой: она была самим этим желанием, жгучей пустотой, вязким отсутствием, она была всем. Миг вспыхнул, вечность покорилась. Напрягшись в судорожно-страстном ожидании и тревоге, она дышала в задыхающемся ритме Фоски. Он застонал, и она вонзила ногти в его плоть, раздираемая торжествующим и безнадежным спазмом, когда высшее созидание означало разрушение, вырванная из жгучего покоя молчания; она, вброшенная всем телом в собственное существо, Регина, бесполезная и преданная. Она провела рукой по его покрытому испариной лбу, по стиснутым зубам.
- Регина, - нежно протянул он.
Он гладил ее волосы, ласкал лицо.
- Спите, - сказал он, - нам можно поспать.
В голосе его звучала такая грусть, что она уж хотела открыть глаза и заговорить с ним, нельзя ли чем-нибудь помочь. Но он тотчас распознал ее намерение, она догадалась, что за этим стоит множество иных ночей, множество иных женщин. Она отвернулась, уткнувшись щекой в подушку.
Когда Регина открыла глаза, был уже день. Она протянула руку. Рядом никого не было.
- Анни! - позвала она.
- Да, Регина.
- Где Фоска?
- Он ушел, - ответила Анни.
- Ушел? В такой час? Куда?
Анни отвела взгляд:
- Он оставил для вас записку.
Она взяла записку - всего лишь сложенный пополам листок бумаги.
Прощайте, дорогая Регина, забудьте о моем существовании. Помимо прочего, это ведь вы живете, и я здесь не в счет.
- Где он? - повторила она. Вскочив, она начала спешно одеваться. - Это невозможно! Я ведь сказала ему, чтобы он не уходил.
- Он ушел нынче ночью, - пояснила Анни.
- Но как ты позволила ему уйти? Почему не разбудила меня? - Регина поймала Анни за руку. - Ты что, идиотка?
- Я не знала.
- Чего ты не знала? Он оставил тебе эту записку. Ты прочла ее?
Регина гневно смотрела на нее.
- Ты нарочно позволила Фоске уйти; ты все знала и позволила ему сделать это. Вот дрянь!
- Да, - промолвила Анни, - это правда. Ему следовало уйти ради вашего же блага.
- Моего блага?! - повторила Регина. - А, вы сговорились, вы оба печетесь о моем благе?!
Она трясла Анни.
- Где он?
- Не знаю.
- Не знаешь?!
Вглядываясь в лицо Анни, Регина думала: если она не знает, мне остается лишь умереть. Она порывисто распахнула окно:
- Говори, где он, или я выпрыгну!
- Регина!..
- Ни с места, или я выброшусь из окна. Где Фоска?
- В Лион-ла-Форе, в гостинице, где вы провели вместе три дня.
- Это правда? - с сомнением в голосе спросила Регина. - А почему он сказал тебе об этом?
- Я хотела знать, - тихо ответила Анни. - Я… боялась за вас.
- Значит, он спрашивал твоего совета! - заметила Регина.
Она надела пальто.
- Пойду искать его.
- Я пойду с вами, - поспешно произнесла Анни. - Вам нужно сегодня вечером быть в театре…
- Я ведь сказала вчера вечером, что отказываюсь от сцены, - бросила Регина.
- Но вы выпили… Позвольте отправлюсь я. Обещаю, что привезу его к вам.
- Я хочу сама привезти его, - сказала Регина. Она распахнула дверь. - А если я не найду его, ты больше меня не увидишь, - добавила она.
Фоска сидел за столиком на террасе гостиницы; перед ним стояла бутылка белого вина; он курил. Заметив Регину, он улыбнулся, не выказав удивления.
- А! Вы уже здесь! - сказал он. - Бедная Анни, недолго она продержалась.
- Фоска, почему вы уехали? - спросила Регина.
- Меня об этом попросила Анни.
- Она вас об этом попросила?!
Усевшись напротив Фоски, Регина сердито сказала:
- Но ведь я просила вас остаться!
- А почему я должен вас слушаться? - сказал он, мягко улыбнувшись.
Регина наполнила бокал и жадно выпила; руки ее дрожали.
- Вы меня больше не любите? - спросила она.
- Ее я тоже люблю, - с нежностью произнес он.
- Но ведь это не то же самое.
- А как можно отличить одно от другого? - вздохнул он. - Бедная Анни!
Регина ощутила, что к горлу подступает ужасная тошнота: в степи среди миллионов былинок все равны, все похожи.
- Ведь было время, когда для вас существовала я одна…
- Да. А потом вы открыли мне глаза…
Она закрыла лицо руками. Былинка, всего лишь былинка. Каждый мнит, что он отличается от других; каждый предпочитает себя, и все обманываются; и она обманулась, подобно другим.
- Вернитесь! - взмолилась она.
- Нет, - отрезал он. - Это бесполезно. Я верил, что смогу еще раз стать человеком: со мной так бывало после длительного сна. Ну так вот - больше у меня это не получается.
- Попытаемся вновь.
- Я слишком устал.
- Тогда я пропала.
- Да, для вас это горе, - заметил он и, склонившись к ней, добавил: - Мне жаль. Я ошибся. Мне не следовало больше обманываться, - произнес он с легкой усмешкой, - я уже вышел из возраста. Но, видимо, это было неизбежно. И десять тысяч лет спустя я вновь обманусь: перемениться вряд ли удастся.
Она взяла Фоску за руки:
- Я прошу у вас двадцать лет вашей жизни. Двадцать лет! Что это для вас?!
- Ах, вы не понимаете! - ответил он.
- Нет, не понимаю! - рассердилась она. - На вашем месте я попыталась бы прийти на помощь к людям; на вашем месте…
Он перебил ее:
- Но вы не на моем месте. - Пожав плечами, он добавил: - Никто не может представить себе такое, я ведь говорил вам: бессмертие - это проклятие.
- Это вы сделали его проклятием.
- Нет. Я боролся, - упрямо настаивал он. - Вы не знаете, как я боролся.
- И как же? Объясните мне, - настаивала она.
- Это невозможно. Пришлось бы рассказать вам все.
- Ну так расскажите, - попросила она. - Время у нас есть, не правда ли, все время принадлежит нам.
- Но зачем?
- Сделайте это для меня, Фоска. Быть может, если я пойму, все будет не так ужасно.
- Всегда одна и та же история, - сказал он. - Она не изменится, и мне придется вечно ее пережевывать. - Он огляделся по сторонам. - Ладно. Я расскажу ее вам.