- Юсуф! Муаззез уже в том возрасте, когда надо выходить замуж. За нее сватаются. Я тебе ничего не говорил, но, вероятно, ты слышал - ее руки просит сын Хильми-бея Шакир! Я знаю, что вы с ним не в ладах. Но дело идет о счастье твоей сестры. Вначале я не был склонен принять это сватовство, так как считал Шакира неисправимым развратником. Но люди, которым я доверяю, утверждают, что парень он, в сущности, неплохой, только по молодости лет да под влиянием дурных приятелей ведет немного распущенную жизнь. Теперь же, после того как он посватался к Муаззез, за ним никто не замечает прежнего сумасбродства. Многие даже говорят: удивляемся, мол, как парень, не знавший никакого удержу, сделался вдруг таким тихоней. Значит, он может исправиться. Ты, конечно, не станешь противиться замужеству Муаззез из-за ваших ребяческих ссор… - Тут только Саляхаттин-бей заметил, что Юсуф плетет косичку из бахромы на занавесе и совсем не слушает его. Он умолк, огорченный.
Юсуф оставил занавес:
- Раз ты уже решил, к чему теперь мне все это рассказывать? Ты - отец, ты и должен думать о судьбе дочери. А мне что?
- Помилуй, Юсуф! Разве я не знаю, что ты заботишься о Муаззез больше, чем я? Ты - ей и за старшего брата, и за отца. Чего говорить, даже мать о ней так не заботилась, как ты. Поэтому ты не отмахивайся, мне, мол, что. Я ведь с тобой советуюсь, как с равным. Старое зло свое отбрось, но если видишь в сватовстве Шакира что-либо дурное, говори. Почему ты отмалчиваешься? Может, тебе что-нибудь известно?
- Мае известно, что Шакир - сукин сын! За таких девушек не выдают.
- Я раньше тоже так думал, Юсуф! Но верно ли будет, если мы наотрез откажем? Все говорят, что Шакир очень переменился.
- Отчего же он переменился?
- Оттого, что решил стать человеком, образумился.
- А вы и поверили?
- С чего же он тогда присмирел?
- Со страху… Если бы ты знал, как Шакир и Хильми-бей рвут и мечут! Я кое о чем догадывался, только никак в толк не мог взять, почему. Спасибо, Али раскрыл мне глаза. Али тоже ничего определенного не знает, только слышал, что говорят в городе. Дыма без огня не бывает. Если даже одна десятая того, что я слыхал, правда, то таким не то что девушку отдать - "здравствуй" сказать позор.
- Все это, наверное, преувеличено или выдумано. Разве можно судить о человеке по сплетням?
Юсуф отвернулся, словно их разговор затянулся и наскучил ему:
- Делайте, как хотите. Вы меня спросили, я вам ответил…
Поведение Юсуфа рассердило Саляхаттина-бея.
- Конечно, я сделаю так, как хочу. Но если бы ты сказал все, что тебе известно, и перестал бы на что-то намекать, было бы еще лучше.
Юсуф пожал плечами, поднялся и хотел было уйти, но Саляхаттин-бей, побледнев, схватил его за руку:
- Вы все сговорились меня доконать, что ли? - заговорил он дрожащим прерывистым голосом. - Неужто не только город, но даже и мои домашние ополчились против меня, а я-то надеялся, Юсуф, что хоть ты поймешь меня. Юсуф! Я думал, - ты - единственный родной мне человек. Я ведь с ума схожу, сынок. С ума схожу… Если так будет продолжаться, я убегу куда глаза глядят или пущу себе пулю в лоб. Ты говоришь, чтобы я не отдавал Муаззез за Шакира, не так ли? Прекрасно! И я этого не хочу! Но что я могу поделать? Если ты можешь дать мне совет, говори. Я поступлю так, как ты скажешь. Но у меня нет больше сил бороться. Я больше не в состоянии тянуть, не в силах отбиваться от этой стаи коварных, злобных волков, делать вид, что не понимаю их угроз, каждый день выдумывать новые предлоги и вежливо улыбаться. Я тоже человек, Юсуф. Я тоже состою из мышц и нервов. Пожалей меня хоть немного!
Губы несчастного дрожали. Сердце Юсуфа сжалось от бесконечного сострадания и любви к этому человеку. С трудом удержавшись от того, чтобы броситься ему на шею и расцеловать, он только и смог сказать:
- Поступайте, как вам кажется лучше, отец! Но если хотите знать, чего стоят эти люди, поговорите с нашей Кюброй и ее матерью. Я думаю, они достаточно знают этих негодяев.
- Какое отношение Кюбра и ее мать имеют к Хильми-бею?
- Не знаю… Вероятно, большее, чем мы можем предположить.
XVI
Юсуф позвал Кюбру и ее мать. Увидев Саляхаттина-бея, они испугались.
- Вы не успели в тот вечер рассказать мне все до конца, - обратился к ним Юсуф. - Начните теперь сначала, отец тоже хочет послушать.
Саляхаттин-бей усадил женщин и добавил:
- Можете мне все рассказать, не бойтесь. Ваша история, кажется, имеет отношение к Хильми-бею. А его сын Шакир сватает нашу Муаззез. Я готов дать согласие. Но Юсуф сказал мне, что вы о них кое-что знаете, и пока я об этом не услышу, не могу принять окончательного решения. Начало он мне уже рассказал, так что вы говорите только о том, что касается Хильми-бея и его семьи. Наверное, эта история связана с Кюброй?
Мать и дочь некоторое время молчали, не зная, как отвечать на эти неожиданные вопросы. Кюбра опустила голову и уставилась в пол. Тогда Саляхаттин-бей обратился к ней:
- Кюбра, дочь моя! Муаззез - твоя сестра, и ты, конечно, желаешь ей добра… Подумай об этом и расскажи мне все, что знаешь. Все, что произошло. Хорошо?
- Жаль Муаззез. Не отдавайте им ее! - не поднимая головы, тихо ответила девочка.
- Хорошо, дочь моя. Но скажи, почему? Отчего вы покинули дом Хильми-бея? Если вы с ним поссорились, то почему работали у него на сборе маслин? И почему потом пришли к Юсуфу?
- А что же нам было делать, бей-эфенди? Умирать с голоду?
Женщина опять заплакала. Юсуф всегда злился на людей, у которых глаза на мокром месте. Но у матери Кюбры слезы, казалось, были из самого сердца, и при виде их нельзя было не разделить ее горя.
Саляхаттин-бей подошел к Кюбре, осторожно взял ее за подбородок, заглянув в глаза.
- Ты, видно, немало вынесла, девочка! Но все ведь проходит. Все забывается. Какой смысл терять голову от горя? Надо смотреть на вещи спокойнее, как бы со стороны…
Он умолк, опасаясь, что Кюбре его слова непонятны. Но та своим ответом показала, что хорошо поняла если не самые слова, то их общий смысл.
- Есть вещи, которые не проходят и не забываются, бей-эфенди! Такие, которые человек уносит с собой в могилу.
Продолжая расспросы теперь уже не только ради Муаззез, но и ради самой этой девочки, каймакам спросил с нетерпением:
- Но, доченька, почему ты не расскажешь мне о своем горе? Если с вами плохо поступили, то моя обязанность наказать их.
- На это ничьей власти не хватит!
Саляхаттин-бей хотел было сказать: "У меня хватит". Но не в силах был вымолвить это даже просто так, ради красного словца. События последних дней ясно показали, как он беспомощен и бессилен. Любая похвальба в его устах показалась бы теперь только смешной.
- Мы свое горе доверили Аллаху, - ответила мать Кюбры. - Он их покарает.
- Рассказывай же, - вмешался Юсуф. - Отец ведь сказал тебе, что, прежде чем решить судьбу Муаззез, надо выяснить все о Хильми-бее и его семействе.
- Да разве я смогу рассказать! У меня сердце лопнет. Кюбра, доченька, расскажи, что они с тобой сделали. Не стыдись, на тебе греха нет. Пусть стыдятся те, кто это сделал!
Кюбра долго молчала и сидела, не поднимая глаз. Потом, словно приняв какое-то решение, кивнула головой. Она огляделась по сторонам, глаза ее заблестели каким-то странным голодным блеском. Они были полны ненависти и, только встретив взгляд Юсуфа, как будто немного смягчились.
- Мать уже говорила, - испуганно и робко начала она свой рассказ, - мы прислуживали в доме Хильми-бея. Каждое утро я поднималась наверх и убирала постели. Как-то раз я вошла в комнату Шакира-бея. Было уже довольно поздно. Я думала, что его нет в комнате. Но смотрю - в постели… Я хотела уйти, но он слышал, как я вошла, и, не повернув головы, крикнул: "Принеси воды, девчонка!" Я побежала вниз, набрала стакан холодной воды и принесла. Он выпил воду залпом. Возвращая стакан, он глянул мне в лицо, потом еще и спрашивает: "Давно ты у нас?" - "Скоро пять лет", - отвечаю. "Мать моя знает толк в красотках, но нам не показывает", - пробормотал он. Только я собралась идти, как он схватил меня за руку. "Что ты делаешь, Шакир-бей?" - говорю. А он тянет меня в постель и отвечает: "Сейчас увидишь". Я испугалась, совсем голову потеряла. Вырвалась и выскочила из комнаты. Шакир-бей в одном белье погнался за мной, но не поймал. Прибежала я вниз к матери, а она, увидев, что я запыхалась, спрашивает: "Что это с тобой, доченька?" Я от стыда ничего не посмела ей рассказать. "Бегом спустилась, - говорю, - вот и запыхалась". Мать меня долго бранила: "И не стыдно тебе бегать по дому? Выросла вон какая, а все ума не набралась". Чтобы не попадаться на глаза Шакиру-бею, стала я прятаться. Когда он звал меня в свою комнату, я всегда оставляла дверь открытой. Но Шакир-бей почти перестал выходить из дома. То и дело, проходя мимо, все норовил прижать. А я от страха пикнуть не смела, отбивалась от него, как могла. Прошел день, пять дней, а он все не отстает. Я матери так ничего и не сказала. Боялась, что она рассердится, почему от нее таилась. А Шакир-бей все не унимался. Допоздна не вставал с постели и под разными предлогами зазывал меня в комнату. Не раз я матери говорила: "Ты прибирай наверху, а я вместо тебя пойду на кухню". Но мамочка моя отвечала: "Помилуй, дочка, слава богу, пока я жива, твои руки грязной посуды не коснутся. Ты так говоришь, потому что жалеешь меня. Но твоя мать все для тебя сделает". Она, бедная, не знала, что я терплю. А Шакир-бей делался все нахальнее. У меня сердце замирало от страха, что в доме услышат, подумают невесть что и нас с матерью прогонят. В конце концов Шакиру-бею как будто все это надоело, и он оставил меня в покое. Ох, думаю, слава Аллаху. Потому что, увидев меня, он больше не трогал меня, не хватал, а только гадко так глядел и проходил мимо… Было это уже весной. В доме постоянно шли пирушки, гулянки. Как-то раз ханым позвала меня и говорит: "В Дженнетаягы кое-что должны отвозить. Ты езжай с повозкой, приготовь там все". Я не знаю, было ли ей что-нибудь известно. Пусть грех лежит на ее душе. Мать с утра ушла на реку стирать белье. Она не знала, что я уехала. А я так любила сад. Вишни уже поспели. Радостная, веселая сбежала я вниз, уселась поверх белья и ковров. Возчик - отчаянный парень, так гнал лошадей, что повозка того и гляди перевернется. Я визжала от восторга и страха. Сад был на другом конце Дженнетаягы. Мы проехали Соуктулумбу, кругом пошли сады. Дорога была залита водой. Вода доходила до ступиц. Колеса чмокали, чавкали. Возчик развеселился и всю дорогу пел песни. Наконец мы приехали. Я спрыгнула на землю, подошла к вишням, нагнула ветки и стала есть. "Пока возчик сгрузит вещи, наемся", - думаю. Вскоре возчик крикнул мне: "Кюбра, мы уезжаем! Ступай, приведи все в порядок!" Я пошла в дом. Хозяева проводили здесь половину лета и много всего успели понавезти. Тут были и корзины с медными кастрюлями, и коробочки с красным перцем. Расставляю вещи и пою. До сих пор помню: о Шадие, как ее украл Муса-чавуш.
Ах, беи, я долго в пути был, устал.
От чар Шадие как безумный я стал.
Вот эту песню я и пела. Только стала я расстилать наверху большой ковер, слышу, кто-то поднимается по лестнице. Сердце у меня замерло от страха. Выглянула я в прихожую. Вижу, идет Шакир-бей, ухмыляется…
Саляхаттин-бей и Юсуф оба вздрогнули. Кюбра, взглянув на них, умолкла. Лицо ее стало удивительно бесстрастным. Последние слова она проговорила сухо и безжизненно:
- Все с той же ухмылкой Шакир-бей подошел к двери. Я закричала, бросилась к двери, вижу, за ним по лестнице поднимается Хильми-бей…
- Его отец! - воскликнул Саляхаттин-бей, вскочив с места.
- Его отец. Он тоже ухмылялся. Ох, мамочка моя, никогда в жизни я не видела такой поганой ухмылки.
Кюбра все с тем же окаменевшим лицом припала к матери. Юсуф встал и направился к двери, уже на пороге услышал голос женщины и обернулся. Подавшись к каймакаму, она глухо проговорила:
- Доченька моя подбежала к окну и уже высунулась до половины, но парень схватил ее за юбку… У ворот сада на каменном колодце сидел Хаджи Этхем и стругал палку…
Часть вторая
I
Как-то поздним утром Юсуф, завернувшись в кожух, под проливным дождем шел по Нижнему рынку и вдруг наткнулся на Хаджи Этхема. Заметив Юсуфа, тот хотел было улизнуть, но Юсуф окликнул его:
- Поди-ка сюда!
Хаджи Этхем нащупал в кармане пистолет и, не отрывая глаз, следил за Юсуфом. Заложив руки за спину, Юсуф быстро приближался к нему, они вместе перешли дорогу и укрылись под навесом одной лавки. Не глядя в лицо Хаджи Этхему, Юсуф спросил:
- Вексель, который ты взял у отца, при тебе? Хаджи Этхем приготовился к драке, даже к перестрелке, и такого вопроса он не ожидал.
- С какой это стати мне носить вексель с собой! Он у бея. А что такое?
- Возьми его и под вечер приходи в кофейню "Чынарлы". Я заплачу долг.
Хаджи Этхем побледнел, словно ему всадили нож в живот.
- Откуда ты их возьмешь?
- А тебе что за дело?! Принеси вексель. Юсуф, не оглядываясь, пошел в сторону Соуктулумбы и до вечера, как обычно, работал в оливковой роще.
Хаджи Этхем шел в кофейню, чтобы как обычно поиграть в кости, но после разговора с Юсуфом он побежал к Хильми-бею и пробыл в доме часа два.
Подобного оборота дела они никак не ожидали. Саляхаттин-бей за это время никак не мог собрать триста лир. Все его приятели-чиновники нуждались в деньгах не меньше, чем он. А из местных богачей вряд ли кто-либо мог дать в долг столько денег, к тому же они знали, что такой поступок грозит им неприятностями. Скорее всего здесь какая-то хитрость.
- Будь начеку. Смотри, чтобы не вырвал вексель! - велел Хильми-бей. - Этот парень, видать, ушлый!
Вечером Хаджи Этхем и двое его дружков явились в кофейню "Чынарлы". Там Юсуф уже ждал их. Взяв вексель, он, к удивлению Хаджи Этхема, не попытался ни разорвать его, ни сбежать, а тщательно сложил вексель, сунул в карман, достал сафьяновый мешочек, выложил на крашенный белой краской железный столик золотые монеты и принялся отсчитывать их.
Затем Юсуф, все так же не глядя на Хаджи Этхема, молча пошел к двери и исчез за пеленой дождя.
Во время этой сцены все, кто был в кофейне, побросали кости и столпились вокруг стола. Ухмыляясь, они с мнимым сочувствием поглядывали на Хаджи Этхема. А когда он горстями стал сгребать золото в карман, они, облизывая губы, жадно следили за каждым его движением.
Вскоре дверь кофейни снова отворилась и вошел Шакир. Все разошлись по своим местам, оставив его наедине с Хаджи Этхемом.
Шакир подошел к одному из столиков у двери и бесцеремонно подтянул к себе деревянную скамейку. Хаджи Этхем уселся напротив. Оба молчали. Шакир-бей оглядел кофейню. Народу было полно, и все окна запотели. Из угла долетали голоса двух критян, которые о чем-то беседовали, тряся длинными белыми усами. Чуть поодаль, возле очага, пятеро торговцев лошадьми затеяли какой-то спор. Свет лампы, качавшейся под потолком в самой середине комнаты, освещал головные уборы посетителей. Фески, барашковые шапочки, овчинные колпаки покачивались, как цветы на ветру. На деревянной перегородке, отделявшей посетителей от очага, на полочках стояли наргиле, поблескивали медные желтые подносы, поставленные на ребро, а сбоку висели длинные красные трубки.
С темных стен на эту беспрерывно колышущуюся клумбу из людских голов смотрели изображения тучных персидских красавиц с венцами на головах и нитями жемчуга на шеях. Две цветные литографии представляли сцены из "Отелло". На первой был изображен Яго, поднимающий с земли платок, оброненный Дездемоной. На другой - Дездемона, распростертая на роскошной постели, и белобородый ревнивый мавр, занесший руку, чтобы вонзить ей в горло кинжал.
Шакир торчал в этой кофейне целыми днями, и все это уже его не интересовало. Он просто ждал, когда Хаджи Этхем начнет рассказывать. Но, не выдержав, прищурил глаз и сделал знак головой, будто спрашивал: "Ну, как?"
- Плохо! - откликнулся на его Вопрос Хаджи Этхем.
- Он заплатил деньги?
- Сполна!
- Что нам теперь делать?
- Не знаю.
- Разве ты ничего не придумал?
- Дело трудное. Можно в два счета погореть. Надо поскорее избавиться от этой девки. Выкрасть ее, что ли?
Шакир, сверкнув глазами, наклонился к приятелю:
- А отец? Ты сможешь его уговорить?
Хаджи Этхем молча поглядел на него, как бы говоря: "Что за вопрос!"
- А куда ему деваться, если дело вскроется, загремим все трое…
Шакир его уже не слушал. Он погрузился в какие-то свои мысли.
- Сможем мы это сделать сейчас же? - тихо спросил он.
- Не так-то просто. Куда мы ее увезем?
- В наш летний дом, - перебил Шакир. - Я увезу! Хаджи Этхем недовольно покосился на приятеля.
- Ас матерью что нам делать?
Шакир толком не понял, что тот имеет в виду.