Как-то раз вечером, у Новой Почты, м-с Ландис-Гаггерт внезапно обернулась к нему и высказалась кратко и без обиняков. "М-р Ганнасайд, - сказала она, - не будете ли вы добры объяснить, почему избрали роль моего специального cavaliere servente? Мне это непонятно. Но так или иначе я, безусловно, убеждена, что у вас нет ни капельки какого бы то ни было чувства ко мне". Здесь, кстати, подтверждается теория, согласно которой всякий мужчина, солгавший женщине словом или делом, всегда бывает в конце концов выведен на чистую воду. Ганнасайд попался врасплох. Он никогда не был вооружен для защиты, так как думал исключительно только о самом себе, и не успел он спохватиться, как у него вырвалось непроизвольно: "Да его и нет".
Своеобразность положения и ответ Ганнасайда рассмешили м-с Ландис-Гаггерт. Тут все всплыло наружу, и, по окончании объяснения Ганнасайда, м-с Гаггерт заметила с едва уловимым оттенком пренебрежения: "Итак, я призвана служить манекеном, на который вы вешаете лохмотья своих былых привязанностей?"
Ганнасайд не знал, что от него требуется, и принялся туманно и невразумительно воздавать хвалу Алисе Чизэн, что было вовсе не то. М-с Гаггерт ни чуточки не интересовалась Ганнасайдом. Только… только ни одной женщине не нравится, когда поклоняются не ей, а сквозь нее; в особенности, когда дело идет о заплесневелой богине четырехлетней давности.
Ганнасайд не понял, что сделал из себя посмешище. Он просто был очень рад, что ему удалось встретить сочувственную душу в бесплодных пустынях Симлы.
Когда сезон кончился, Ганнасайд водворился на своем местожительстве, а м-с Гаггерт на своем. "Ведь это как если бы я ухаживал за привидением, - говорил себе Ганнасайд, - это не имеет никакого значения; а теперь я по-настоящему возьмусь за работу". Но не тут-то было; он против воли все думал о привидении Гаггерт-Чизэн; и все никак не мог решить, кто из двух, Гаггерт или Чизэн, составляет главную часть милого призрака.
Он понял, в чем дело, месяц спустя.
Одна из странностей этой странной страны заключается в привычке бессердечного правительства переводить людей из одного конца империи в другой. Вы никогда не можете быть уверены, что отделались от друга или недруга, пока он или она не умрет. Был один случай, когда… но это уже совсем другой рассказ.
Ведомство Гаггерта перевело его из Диндигуля на границу в каких-нибудь два дня. Он и отправился через страну, тратя деньги на каждом шагу, от Диндигуля вплоть до места назначения. По пути он оставил м-с Гаггерт в Люкнове. Она должна была погостить здесь у знакомых, побывав на большом балу в Чуттер-Мунзиле, и отправиться к нему, когда он сколько-нибудь устроит ее новое жилище. Люкнов был местом службы Ганнасайда, и м-с Гаггерт провела здесь неделю. Ганнасайд встретил ее. В то время как подходил поезд, он вдруг заметил, что думал о ней в течение всего прошлого месяца. Одновременно он уразумел безрассудство своего поведения. Неделя в Люкнове, с двумя балами и неограниченным количеством совместных прогулок верхом, завершила дело; и Ганнасайд, в один прекрасный день, поймал себя на мысли, что он обожает Алису Чизэн, по крайней мере, обожал ее. И поклоняется м-с Ландис-Гаггерт, потому что она похожа на Алису Чизэн. Но м-с Ландис-Гаггерт ничуть не похожа на Алису Чизэн, будучи в тысячу раз более восхитительной. Между тем Алиса Чизэн "мужняя жена", и такова же и м-с Ландис-Гаггерт, - да вдобавок еще добрая и верная жена. Следовательно, он, Ганнасайд, не что иное, как… здесь он обозвал себя различными нелестными именами и горько пожалел о том, что не был благоразумен с самого начала.
Знала ли м-с Ландис-Гаггерт о том, что происходило в его душе, или нет, - это известно ей одной. Он выказывал безусловный интерес ко всему, что касалось ее, независимо от сходства с Алисой Чизэн, и раза два говорил ей такие вещи, которые едва ли можно было бы извинить даже на основании сходства, будь Алиса Чизэн его невестой. Но м-с Гаггерт отклонила его излияния и потратила много времени, чтобы растолковать Ганнасайду, каким она была для него утешением, благодаря своему странному сходству с его прежней возлюбленной. Ганнасайд кряхтел и стонал в седле и приговаривал: "Да, да, конечно", и помогал ей собираться в дорогу на границу, чувствуя себя пришибленным и несчастным.
Настал последний день ее пребывания в Люкнове, и Ганнасайд проводил ее на вокзал. Она была очень признательна за его любезность и хлопоты и улыбалась ласково и сочувственно, как человек, понимающий алисо-чизэнскую причину этой любезности. А Ганнасайд ругал напропалую носильщиков, и расталкивал публику на платформе, и молил Бога, чтобы крыша провалилась и убила его.
Когда поезд медленно пополз прочь, м-с Ландис-Гаггерт высунулась из окна, чтобы проститься с ним. "А впрочем, не прощайте, а до свидания, м-р Ганнасайд. Весной я еду в Англию, быть может, встретимся с вами в Лондоне".
Ганнасайд пожал ей руку и произнес убежденно и с обожанием: "Дай Бог, чтобы я никогда больше не видал вашего лица!"
И м-с Гаггерт поняла его.
Локомотив, после морских машин, самый чувствительный аппарат из всех вышедших из рук человека; а № 007, кроме того, был еще совершенно новый. Красная краска еще не совсем высохла на его колесах, фонарь с рефлектором блестел, словно каска пожарного, а будка машиниста могла бы служить изящной гостиной. Его только что пригнали в депо после испытания. Он простился со своим лучшим другом в мастерской - двигателем. Громадный мир открывался перед ним; остальные локомотивы оглядывали его. Он смотрел на полукруг дерзких, немигающих фонарей, слушал пыхтенье, бормотанье, презрительное, насмешливое шипенье пара в водомерных кранах - и готов был отдать месячную порцию масла, чтобы пробраться сквозь свои собственные движущиеся колеса в кирпичный зольник внизу. № 007 был восьмиколесный "американский" локомотив, несколько отличавшийся от других локомотивов этого типа; по книгам компании он оценивался в десять тысяч долларов. Но если бы вы купили его, по его собственной оценке, через полчаса ожидания в темноватом депо, где гулко раздавалось эхо, вы сохранили бы ровно девять тысяч девятьсот девяносто девять долларов и девяносто восемь центов.
Тяжелый товарный поезд "Могул", с коротким каукэчером и с топкой на расстоянии трех дюймов от рельсов, первый начал невежливую игру, обратясь к локомотиву системы Pittsburg Consolidation.
- Откуда принесло этого? - спросил он, сонно выпуская легкий пар.
- Я почти ничего не могу рассмотреть, кроме ваших номеров, - послышался ответ. - Предполагаю, что это что-то оставшееся на память от Питера Купера.
№ 007 дрогнул; пар у него подымался, но он удержал язык. Всякий паровоз знает, что это был за локомотив, па котором Питер Купер производил свои опыты в далеких тридцатых годах.
Тут заговорил маленький, заново отделанный служебный локомотив.
- По-моему, что-нибудь неладно на пути, если пенсильванский толкач песка начинает разговаривать о нашем происхождении. Это совсем хороший малютка. Он сделан по чертежу Юстиса так же, как я. А разве этого недостаточно?
№ 007 мог бы увезти служебный локомотив на своем тендере, но он был благодарен и за эти слова утешения.
- Мы не употребляем ручных тележек на пенсильванской, - сказал "Питтсбург". - Эта… гм… горошина достаточно стара и некрасива, чтобы самой говорить за себя.
- С ним еще не разговаривали. Говорили только про него. Что, в Пенсильвании не обращают, что ли, внимания на хорошие манеры? - сказал служебный локомотив.
- Тебе следовало бы быть в парке, "Пони", - строго сказал "Могул". - Мы все здесь паровозы большой тяги.
- Вы так думаете? - сказал маленький локомотив. - Прежде чем настанет утро, узнаете иное. Я был на пути № 17 и груз там - о, боже мой!
- У меня, в моем отделении было много хлопот, - заметил тощий, легкий пригородный локомотив с очень блестящими башмаками тормозов. У нас не успокоились, пока не устроили салон-вагон. Его прицепили сзади, и его тянуть хуже, чем машину для разгребания снега. Наверно, он когда-нибудь оторвется и тогда будут бранить всех, кроме самих себя, - дураки! В следующий раз они заставят меня везти курьерский поезд.
- Вас изготовили в Нью-Джерси, не правда ли? - сказал "Пони". - Так я и думал. Невесело таскать товарные поезда и платформы, но должен вам сказать, что они гораздо лучше холодильников или резервуаров с маслом. Я тащил…
- Тащили? Вы-то? - с презрением сказал "Могул". - Вы только и можете, что втащить в парк платформу с припасами. А я, - он остановился, чтобы слова его могли сильнее запечатлеться в сознании слушателей, - я имею дело с грузами большой скорости - одиннадцать вагонов, - тяжелее, чем все, что вам приходилось возить. Я выезжаю, когда бьет одиннадцать, и должен проходить по тридцать пять миль в час. Все, что ценно, хрупко, непрочно, требует быстрой доставки - вот моя работа. Пригородное движение на одну только степень выше передаточного. Товарный экспресс - вот самое главное.
- Ну, я вообще не склонен хвастаться, - сказал "Питтсбург".
- Да? А вас прислали сюда потому, что вы ворчали на подъем, - перебил "Пони".
- Там, где я ворчу, вы легли бы, "Пони", но, как я уже говорил, я не люблю хвастаться. Однако если желаете видеть действительную быстроту доставки груза, вам следует взглянуть на меня, когда я тащу за собой по Аллеганам тридцать семь вагонов с рудой. Тут-то мне приходится показать себя. Хотя я и говорю сам про себя, но я никогда не терял ни одного груза. Да, не терял, сэр. Одно дело уметь тащить за собой вагоны, другое - рассудительность и осторожность. В моем деле нужно уменье рассуждать.
- Ах! Но не парализует ли вас сознание вашей страшной ответственности? - спросил из угла чей-то любопытный, хриплый голос.
- Кто это? - шепнул № 007 локомотиву из Джерсея
- "Компаунд" на испытании. Он ходил служебным в продолжение полу года, когда не был еще в депо. Он экономен (я лично считаю это подлым) в угле, но наверстывает на ремонте. Гм! Я полагаю, вы нашли Бостон несколько уединенным после сезона в Нью-Йорке, сударыня? Я чувствую себя всего лучше, когда бываю одна.
Голос "Компаунда" слышался словно из дымовой коробки.
- Верно, - шепотом сказал непочтительный "Пони". - Здесь никто за нею не ухаживает.
- Но при моем строении и темпераменте - моя работа сосредоточена в Бостоне - я нахожу вашу outrecuidance.
- Это еще что такое? - спросил "Могул". - Цилиндр, что ли, какой? Для меня хороши и простые.
- Может быть, следовало сказать faroucherie, - прошипел "Компаунд".
- Я не желаю иметь дело с машинами, у которых колеса из папье-маше, - настаивал "Могул".
"Компаунд" снисходительно вздохнул и не сказал ничего больше.
- Придают им всевозможные формы, не так ли? - сказал "Пони". - Таковы все Массачузеты. Они трогаются, а затем останавливаются на пол пути, как вкопанные, и сваливают всю вину на то, что с ними обращаются не так, как следует. Между прочим, "Команч" рассказывал мне, что у него в пятницу раскалились втулки. Потому-то и потребовался вспомогательный поезд.
- Если бы я слышал это, стоя в мастерских, с вынутым для починки котлом, и то понял бы, что это одно из тех ложных известий, которые обыкновенно сообщает "Команч". Просто ему прицепили лишний вагон; он упал на подъеме и завизжал. Вот что произошло с ним в действительности. Пришлось послать ему на подмогу № 127. Так он и выдумал, что у него загорелись колеса. Перед тем он говорил, что упал в канаву! Смотрел прямо на меня при свете фонаря и рассказывал мне так хладнокровно, словно резервуар с холодной водой. Расспросите-ка № 127 об этом случае с "Команчем". Он сошел с рельсов, и № 127 (он был как бешеный от того, что его вызвали в десять часов вечера) взял его и примчал в Бостон в семнадцать минут. Все остальное - чистая ложь. Вот что такое "Команч"!
Тут № 007 попался, как кур в ощип, спросив, как это раскаляются втулки у колес.
- Пусть выкрасят мой колокол в небесно-голубой цвет! - сказал "Пони". - Пусть сделают из меня крошечный локомотив с обшивкой из твердого дерева вокруг колес. Пусть меня сломают и наделают из меня пятицентовых механических игрушек! Вот восьмиколесный "американец", не знающий, что такое разогревание втулок! Может быть, вы никогда не слыхали и об автоматическом тормозе? Не знаете, зачем возите домкраты? Вы слишком невинны, чтобы оставить вас одного с вашим собственным тендером. Эх вы, глупая платформа!
Прежде чем кто-нибудь мог ответить, раздался рев вырвавшегося пара, и у № 007 чуть было вся краска не пошла пузырями от огорчения.
- Разогревание втулок, - начал "Компаунд", выбирая слова, словно это были горячие уголья, - есть наказание за поспешность, происходящую от неопытности.
- Это то, что случается, если лететь во весь опор, - сказал пригородный "Джерсей". - Много лет этого уже не бывало со мной. Болезни этой вообще не подвержены локомотивы малой тяги.
- У нас на "Пенсильвании" никогда этого не бывает, - сказал "Питтсбург". - Этой болезнью заражаются в Нью-Йорке, как и нервной прострацией.
- Ах, ступайте к себе на паром, - сказал "Могул". - Вы думаете, что если можете подыматься по худшим дорогам, чем те, которые встречаются на нашем пути, так вы и аллеганский ангел. Ну, а я скажу вам, что вы… Вот мои люди. Я не могу оставаться здесь. Может быть, увижу вас позже.
Он величественно двинулся к поворотной платформе и поплыл, словно корабль по каналу, пока не дошел до своего пути.
- Что же касается вас, зеленый, вертящийся кофейник (к № 007), - ступайте-ка, научитесь чему-нибудь, прежде чем иметь дело с теми, кто проходил в неделю более миль, чем вы проедете в год. Итак, вперед!
- Пусть лопнут у меня трубы, если это показывает вежливое отношение к новому члену нашего братства, - сказал "Пони". - Ничто не дало повода к такому обращению с вами. Но о манерах забыли при постройке "Могула". Поддерживайте свой огонь, юноша, и выпускайте свой собственный пар. Полагаю, что нас сейчас потребуют.
В депо люди вели оживленный разговор. Один из них, в грязной фуфайке, говорил, что у него нет лишних локомотивов. Другой, с клочком измятой бумаги в руке, говорил, что начальник приказал ему сказать тому человеку, который говорил с ним, что он (этот другой человек) должен замолчать. Тогда другой человек стал размахивать руками и пожелал узнать, не думают ли, что он держит локомотивы в кармане. Потом появился человек в черной одежде аббата, только без воротника, весь в поту, так как стоял жаркий августовский день, и сказал, что то, о чем он говорил, двинулось; под руководством этих трех людей пошли и другие локомотивы - сначала "Компаунд", потом "Питтсбург" и, наконец, № 007.
В глубине своей топки № 007 таил надежду, что, как только испытание будет закончено, его выведут с пением и приветственными восклицаниями под управлением смелого, благородного машиниста, который погладит его по спине, прослезится над ним и назовет его своим арабским конем (мальчики в мастерской, в которой его строили, читали удивительные рассказы из железнодорожной жизни, и № 007 ожидал, что все произойдет по писаному). Но машинист сказал только:
- Что за странный инжектор приделал Юстис к этой штуке! - И потом, сердито переводя рукоять, крикнул:
- Неужели я должен ездить на этой машине!
Человек без воротника отер пот и ответил, что при настоящем состоянии парка, груза и еще чего-то придется пока работать на передаточных путях. № 007 храбро пустился в путь, вложив всю свою душу в передний фонарь и испытывая такое нервное состояние, что звук его собственного колокола чуть было не заставил его сойти с рельсов. Фонари раскачивались и приплясывали внизу и вверху, впереди и позади него; а со всех сторон по шести путям, то спускавшимся, то подымавшимся с лязгом и визгом, неслись вагоны - такое количество вагонов, которое и не снилось № 007. Тут были вагоны с минеральными маслами, сеном; вагоны, полные мычащих животных, вагоны с рудой и с картофелем, с торчащими посередине дымогарными трубами; вагоны-холодильники, откуда ледяная вода стекала на полотно дороги; фруктовые и молочные вагоны с вентиляцией; открытые вагоны с платформами, наполненными материалом для продажи; открытые вагоны, нагруженные сельскохозяйственными машинами, красными, зелеными, сверкавшими, точно позолоченные, при свете электричества; открытые вагоны с высокими кучами сильно пахнущих кож, с грудами свежих досок, издававших приятный смолистый запах; вагоны с булыжником; вагоны, скрипящие под тяжестью медных, железных деталей в тридцать тонн и ящиков с заклепками для какого-нибудь нового моста; и сотни, сотни вагонов, нагруженных, запертых и помеченных мелом. Люди - разгоряченные и сердитые - пробирались между тысячами колес к буферу № 007, когда он останавливался на мгновение; люди сидели на его передке, когда он шел вперед, и на тендере, когда возвращался; целые полки людей бегали по крышам вагонов, которые он тянул, завинчивали тормоза, размахивали руками и кричали странные вещи.
Его то подвигали вперед на один фут, то быстро отталкивали назад на четверть мили (причем его задние движущие колеса сильно стучали и трещали); толкали на переводные стрелки (а эти стрелки очень, очень коротки, грубы и неудобны), направляли то к одному, то к другому вагону и, не давая ему ни малейшего понятия о грузе, который он вез, снова отправляли в путь. Когда он был на полном ходу, от него вдруг отцепляли три-четыре вагона; № 007 делал скачок вперед и сейчас же, икая, удерживался тормозом. Тогда он ждал несколько минут, смотря на быстро мелькавшие фонари, оглушенный шумом колоколов, ослепленный видом скользящих мимо вагонов, причем ручка его регулятора, задыхаясь, делала сорок оборотов в минуту; оси передних колес ложились боком на его каукэчер, словно язык усталой собаки, а сам он весь покрывался золой.
- Не так-то легко работать с тендером, имеющим прямую спинку, - сказал его маленький друг по депо, идя рысью мимо него. - Но вы отлично справляетесь. Видели вы начальника депо? Это величайший человек на свете, запомните это. Когда мы окончим работу? Ну, малютка, все время будет так, и днем, и ночью. Видите вон тот поезд, что двигается по четвертому… нет, по пятому пути отсюда? Это смешанный груз, который надо будет рассортировать по надлежащим поездам. Для этого-то мы и готовили вагоны.
Тут он сильно подтолкнул один из вагонов, шедший на запад, и отскочил назад, сильно фыркнув от удивления, потому что вагон оказался старым другом.
- Черт побери, да ведь это "Бездомная Кэт"! Ну, Кэт, разве вас никак нельзя отправить назад к вашим друзьям? Ведь на вас найдется сорок охотников на вашей дороге. Кто владеет вами теперь?
- Желала бы сама знать это, - прохныкала Кэт. - Я принадлежу компании в Топеке, но была в Ваннипеге; была и в Ньюпорт-Ньюз; ездила и вдоль всей старой Атлантики, и в Вест-Пойнт; была я и в Буффало. Может быть, подымусь и до Хаверстроу. Я только десять месяцев, как выехала из дома, но очень скучаю по нему, сильно скучаю.
- Попробуйте Чикаго, Кэти, - сказал маленький локомотив, когда поношенный старый вагон стал, покачиваясь, медленно спускаться по полотну. - Я хочу быть в Канзасе, когда зацветут подсолнечники.