- И тут вижу, огонек на реке появился и ко мне спускается, ну я и бросился в воду, толкаю перед собой бревно, которое река откуда-то принесла, голову стараюсь пониже держать и загребаю против течения, жду, когда оно плот поближе подтащит. А после подплыл к корме плота и ухватился за нее. Ночь была облачная, а скоро и вовсе темно стало. Так что я забрался на плот, лег на бревна. Люди, какие на плоту были, они все в середке его собрались, где фонарь стоял. Вода поднималась, течение было сильное, ну, думаю, этак часам к четырем утра я окажусь миль на двадцать пять ниже города, а как светать начнет, спущусь в воду, подплыву к иллинойскому берегу, да там в лесу и спрячусь.
- Но только мне не повезло. Мы уж почти до острова доплыли, как вдруг, вижу, кто-то идет по плоту в мою сторону, да еще и с фонарем, ну нет, думаю, дожидаться я тебя не стану, - соскользнул в воду и поплыл к острову. Хотел выбраться на него, но никак не мог, берег шибко крутой был. Только у самого конца острова и нашлось подходящее место. Забрался я в лес и решил с плотами больше не связываться, уж очень много на них людей с фонарями. Трубка, махорка да немного спичек они у меня в шапке лежали и не промокли, так что все было путем.
- И все это время ты ни мяса, ни хлеба во рту не держал? Ты бы хоть черепах ловил.
- Поди-ка поймай их. Они ж тут под ногами не вертятся, чтобы их голыми руками хватать, да и камнем черепаху издали не больно-то пришибешь. И потом, как бы я их ночью ловил? А днем мне на берегу маячить не хотелось.
- Ну да, верно. Тебе же приходилось все время в лесу сидеть. А как пушка стреляла, ты слышал?
- Еще бы. Я знал, это они тебя ищут. Я даже видел, как пароход мимо прошел, - из кустов смотрел.
Появились какие-то совсем молоденькие пичуги - пролетят ярд-другой и на землю садятся. Джим сказал, что это к дождю. Сказал, когда цыплята так делают, это точно к дождю, значит и у других птиц то же самое. Я хотел было поймать пару-тройку, но Джим мне не позволил. Говорит, когда отец его здорово заболел, кто-то из детей словил птичку, и бабушка их сказала, что он теперь не жилец, и отец умер.
А еще Джим сказал, что нельзя пересчитывать то, из чего ты обед приготовить надумал, потому что это к несчастью. Это все равно, что столовую скатерть после захода солнца вытряхивать. И что, если у кого есть пчелы, а он вдруг помер, так нужно сказать об этом пчелам до следующего рассвета, иначе они ослабеют, перестанут работать и тоже все перемрут. Джим уверял, что пчелы не жалят только круглых дураков, но я ему как-то не поверил, - я их вон сколько переловил и ни одна меня не ужалила, ни разу.
Про некоторые из этих примет я и раньше слышал, но не про все. А Джим все до единой знал. Или почти все, он сам так сказал. Я говорю - сдается мне, что все они насчет неудач толкуют, а про удачу-то есть хоть одна? Он отвечает:
- Есть-то есть, но очень мало, да и пользы от них никакой. Зачем человеку знать, что ему скоро удача привалит? Чтобы от нее увернуться?
И еще он сказал:
- Если у тебя руки и грудь волосатые, значит быть тебе богачом. Вот от этой приметы еще есть какая-то польза, потому как она далеко вперед глядит. Понимаешь, может, ты сначала долгое время бедняком проживешь и до того тебя это допечет, что ты бы на себя прямо руки наложил бы, кабы не знал, что по этой примете тебя непременно где-то богатство ждет.
- А у тебя, Джим, руки и грудь разве не волосатые?
- Чего ты спрашиваешь-то? Неужто сам не видишь?
- Так почему же ты не разбогател?
- Ну как же, я разбогател один раз и еще разбогатею. У меня однажды четырнадцать долларов было, да я ввязался в куплю-продажу и всего моего состояния лишился.
- И что же ты покупал-продавал, Джим?
- Ну, сначала говядину.
- Какую говядину?
- Живую, какую же еще - скот, понимаешь? Вложил десять долларов в корову. Но только больше я так рисковать деньгами не стану. Корова взяла да и сдохла прямо у меня на руках.
- Выходит, десять долларов ты потерял.
- Потерял, но не все. Около девяти. Шкуру и сало я продал - доллар и десять центов выручил.
- И у тебя осталось пять долларов и десять центов. И что, ты их снова в дело пустил?
- Ну да. У старого мистера Брэндиша есть одноногий негр, знаешь его? Так вот, он открыл банк и говорил всем: кто внесет в банк доллар, тот под конец года получит четыре. Ну, все негры и понесли ему свои деньги, да только какие ж у них деньги? Крупные только у меня и были. Но я захотел побольше четырех долларов получить и сказал, если он мне их не даст, я сам банк открою. А этому негру, понятное дело, пускать меня в бизнес невыгодно было, он говорил, что двум банкам у нас тут делать нечего, ну и сказал, что, если я вложу пять долларов, то он мне под конец года тридцать пять выдаст.
- Я и вложил. Думал и тридцать пять потом обратно вложить, пусть деньги работают. А был один такой негр, Боб его звали, он на реке плоскодонку поймал, а хозяину не сказал, ну я ее и купил, пообещав ему отдать в конце года тридцать пять долларов, и в ту же ночь кто-то ее спер, а на следующий день этот одноногий и говорит: банк лопнул. Так что никто из нас ничего не получил.
- А с десятью центами ты что сделал?
- Да сначала потратить хотел, но тут увидел сон, в котором мне велено было отдать их негру по имени Валаам - все его для краткости Валаамовым Ослом называли, потому что он дурак-дураком, понимаешь? Но, говорили, дурак, да везучий, не то что я, про себя-то я все уже понял. И в том сне мне было сказано: пускай Валаам вложит деньги, куда сам захочет, а мне с того прибыль пойдет. Вот, и Валаам деньги взял, а после услышал в церкви от проповедника, что, дескать, кто дает бедному, тот дает Господу, и что к нему в сто раз больше вернется. Так что Валаам раздал мои десять центов бедным и стал ждать, чего из этого выйдет.
- И что из этого вышло, Джим?
- А ничего не вышло. Как я мои денежки выручить не смог, так не смог и Валаам. Нет уж, больше я деньги никому отдавать не стану, разве что под залог. В сто раз больше вернется, это ж надо! Да мне бы мои десять центов вернуть, я бы уже до смерти рад был.
- Ладно, Джим, не горюй, ты же все равно когда-нибудь разбогатеешь.
- Это верно - да ведь я, считай, уже разбогател. Я теперь сам себе хозяин и за меня восемь сотен предлагают. Отдали бы эти денежки мне, я большего и не просил бы.
Глава IX
Мертвый дом
Мне хотелось осмотреть одно место в самой середке острова, которое я обнаружил, когда обходил его; мы отправились туда и добрались до него довольно скоро - остров-то был всего три мили в длину и четверть в поперечнике
В том месте возвышался довольно длинный крутой холм или пригорок - футов в сорок высотой. Забрались мы на него не без труда, поскольку крутые бока пригорка были покрыты густыми зарослями. Мы обошли и облазили его сверху донизу и, в конце концов, отыскали большую каменную пещеру - почти под самой верхушкой, на склоне, который смотрел в сторону иллинойского берега. Места в пещере хватало - словно кто-то соединил, разломав стены, две, не то три комнаты, и Джим мог стоять в ней во весь рост. Да и прохладно там было. Джим сказал, что надо бы перенести сюда, не теряя зря времени, все мои вещи, но я возразил, что этак нам придется каждый день лазить то вверх, то вниз.
А Джим ответил, что, если мы хорошо спрячем челнок, а вещи перенесем в пещеру, то сможем прятаться в ней всякий раз, как кто-нибудь заглянет на остров, и никто нас здесь без собак не отыщет. И потом, сказал он, те пичуги предсказывали дождь, не хочу же я, чтобы все мое имущество промокло?
В общем, вернулись мы к челноку, поднялись по реке к месту, находившемуся вровень с пещерой и перетаскали в нее все вещи. Потом отыскали поблизости местечко, в котором можно было прятать за густыми ивовыми ветвями челнок. А после сняли с крючков несколько рыб, снова поставили закидушки и занялись готовкой.
Вход в пещеру был так широк, что хоть бочку закатывай, а с одной стороны от него имелось небольшое плоское возвышение - самое место для костра. Там мы его и развели, чтобы обед приготовить.
Ну, расстелили мы по полу одеяла, получилось что-то вроде ковра, да на них и поели. Все наши вещи мы сложили у дальней стены пещеры, чтобы они всегда под рукой были. Скоро снаружи потемнело, загремел гром, засверкали молнии, - выходит, правы оказались пичуги. И почти сразу хлынул дождь, да какой - настоящий ливень, - а ветра такого я отродясь не видывал. Хоть грозы летом и часто случаются. Стемнело настолько, что снаружи все выглядело черно-синим, а лило так, что мы даже ближние деревья различали с трудом, точно какую-то паутину ветвей; порывы ветра сгибали деревья, и они показывали нам бледный испод своей листвы, а за каждым порывом налетал сущий шквал, под которым деревья размахивали, будто обезумевшие, ветвями; ну а следом, когда синяя тьма совсем уж сгущалась, - фст! - все заливалось сиянием, и мы различали верхушки деревьев, метавшиеся под грозовым ветром в сотнях ярдов от нас; но через секунду снова становилось темно, как в гробу, и слышался страшный треск, и с неба валились раскаты грома - такие, точно пустые бочонки скатывались по длинной лестнице в преисподнюю и подпрыгивали на каждой ступеньке.
- Вот здорово, Джим, - говорю я. - Век бы здесь просидел и не уходил никуда. Дай-ка мне еще рыбы и кусок горячей лепешки.
- Да, а кабы не Джим, тебя бы здесь не было. Сидел бы сейчас в лесу без обеда, да еще и промокший до костей, вот так-то, голубчик. Цыплята знают, когда дождик пойдет, и птахи лесные, понятное дело, тоже знают.
Река продолжала подниматься дней десять-двенадцать, пока наконец, не накрыла землю. В низинах острова и на иллинойском берегу стояла вода глубиной фута в три, в четыре. С этой стороны острова река разлилась на многие мили, но с другой ширина ее осталась прежней, с полмили, потому что миссурийский берег - это стена высоких утесов.
В дневное время мы плавали на челноке по всему острову. В гуще леса, под листвой, было холодно и темновато, даже если на небе сверкало солнце. Мы юлили между деревьями, хотя кое-где плети свисавшего с них дикого винограда оказывались такими густыми, что нам приходилось сдавать назад и искать другой путь. Ну вот, и на каждом иссохшем, сломанном дереве мы видели зайцев, змей и прочую живность; после того, как вода простояла на острове пару дней, все они стали почти ручными, потому что есть уж очень хотели - можно было подплыть к ним и по спинке погладить, но, правда, не змей с черепахами, те сразу в воду соскальзывали. На нашем пригорке их тоже было хоть пруд пруди. Мы могли бы, если б захотели, настоящим зверинцем обзавестись.
В один из вечеров мы изловили небольшой плот - из девяти бревен, обшитых сверху досками. Ширины в нем было футов двенадцать, длины пятнадцать-шестнадцать, а настил, ровный и крепкий, поднимался над водой дюймов на шесть, на семь. Днем мимо нас проплывали иногда хорошие бревна, но мы за ними не гнались - не хотели попасться кому-нибудь на глаза.
А как-то ночью, перед самым рассветом, - мы в это время вверху острова были, - смотрим, плывет к западному берегу острова каркасный дом. Двухэтажный, сильно накренившийся. Мы подплыли к нему, заглянули в одно из окон второго этажа - ничего не видать, слишком темно. Ну, мы привязали к дому челнок и посидели в нем, ожидая рассвета.
Рассвело быстро, дом еще до окончания острова не доплыл. Мы опять заглянули в окно, разглядели кровать, стол, два старых стула, множество валявшихся по полу вещей, висевшую на стене одежду. Что-то еще лежало на полу в дальнем углу комнаты, что-то похожее на человека. Джим и крикнул:
- Эй, там!
Оно не пошевелилось. Я тоже покричал, а потом Джим говорит:
- Этот человек не спит, он мертвый. Посиди здесь, я залезу, погляжу.
Ну, залез он, подошел к тому человеку, наклонился, оглядел его и говорит:
- Это покойник. Да, точно так, и голый к тому же. Ему кто-то в спину выстрелил. Я так понимаю, он тут дня два или три лежит. Залезай, Гек, только в лицо ему не смотри, уж больно оно страшное.
Мне не то что в лицо, даже в сторону покойника смотреть не очень-то хотелось. Джим забросал его всяким старым тряпьем, но мог бы и не стараться, я все равно смотреть не стал бы. По полу были раскиданы старые, засаленные карты, валялись бутылки из-под виски, пара масок из черной ткани, а стены были исписаны самыми что ни на есть срамными словами да нарисованными углем картинками. Еще на них висели два старых ситцевых платья, летняя шляпка, какое-то женское исподнее, ну и мужская одежда тоже. Мы кучу всего перетащили в челнок - мало ли что может пригодиться. На полу лежала старая, пестрая соломенная шляпа - по размеру судя, ее какой-то мальчик носил, - я и шляпу прихватил. Была еще молочная бутылка, заткнутая тряпочкой, чтобы ее младенец сосал. Мы и бутылку взяли бы, но она оказалась разбитой. А еще там стояли: старый, обшарпанный сундучок и кожаный ларчик с отломанной крышкой. Оба были открыты и в обоих ничего интересного не нашлось. Судя по тому, как все здесь было разбросано, люди покидали дом второпях, и большую часть своего барахла прихватить не успели.
Потому нам и достались: старый жестяной фонарь, мясницкий нож без черенка, новенький "Барлоу", которого ни в одной лавке дешевле, чем за два четвертака не купишь; жестяной подсвечник, и бутылочка из тыквы, и жестяная кружка, и драное стеганое одеяло, и ридикюль с иголками, булавками, комочком пчелиного воска, пуговицами, нитками и прочей ерундой, и топорик с гвоздями, и перемет толщиной в мой мизинец, с жуткого вида крючками на нем, и рулончик лосиной шкуры, и кожаный собачий ошейник, и подкова, и пузырьки с какими-то лекарствами, но без бирок; а когда мы уже собрались уходить, я нашел вполне сносную скребницу, а Джим старенький скрипичный смычок и деревянную ногу. Ремешки ее все до одного оторвались, а так хорошая была нога, правда, для меня слишком длинная, а для Джима коротковатая, - мы поискали было вторую, да так и не нашли.
В общем, если все вместе сложить, добыча нам досталась богатая. Ко времени, когда мы отчалили от дома, он успел спуститься на четверть мили ниже острова, да и рассвело уже совсем, поэтому я велел Джиму лечь на дно челнока и накрыл его стеганым одеялом, ведь если бы он просто сидел, кто угодно издали понял бы, что это негр. Я стал грести к иллинойскому берегу и челнок при этом еще на полмили вниз снесло. Однако до тихой прибрежной воды я добрался без приключений, никем не замеченным. И мы спокойно вернулись домой.
Глава X
К чему приводит баловство со змеиной кожей
После завтрака мне приспичило поговорить насчет того покойника, прикинуть, что могло довести его до такой смерти, но Джим на это не согласился. Сказал, что так недолго и беду накликать, да еще и покойник может к нам прицепиться; дескать, от мертвеца, которого не похоронили, как полагается, только и жди, что он начнет шляться где ни попадя, - другое дело тот, у кого есть удобное, обжитое местечко. Мне его слова показались дельными, так что я говорить об этом больше не стал, но не думать не мог, уж больно хотелось узнать, кто его застрелил да зачем.
Разобрали мы одежду, которая нам досталась, и нашли спрятанные в подкладке старого, сшитого из конской попоны плаща восемь долларов серебром. Джим сказал, что плащ, видать, краденный, ведь кабы они знали про эти деньги, так плащ не бросили бы. А я сказал, что, сдается мне, они и хозяина плаща тоже прикончили, однако Джим промолчал. Я и говорю:
- Вот ты все время про плохие приметы толкуешь, а помнишь, что ты сказал, когда я позавчера нашел на нашем пригорке змеиную кожу? Что тронуть змеиную шкуру - самый верный на свете способ накликать злую беду. Ну, и где она твоя беда? Посмотри, сколько мы добра добыли, да еще и восемь долларов в придачу. Я бы не отказался, Джим, каждый день в такую беду попадать.
- Не спеши, голубчик, не спеши. Ты особенно-то не радуйся. Будет тебе и беда. Вот попомни мои слова, будет.
И ведь как в воду глядел. Разговор этот произошел у нас во вторник, а в пятницу разлеглись мы после обеда в траве на краю пригорка, полежали, полежали, и тут у нас табачок закончился. Я пошел за ним в пещеру, а там гремучая змея. Ну, я ее убил, свернул в кольцо и положил на одеяло Джима, в самых ногах, вот, думаю, весело будет, когда Джим ее увидит. Но только к ночи я про нее и думать забыл, а Джим, пока я разводил костер, плюхнулся на свое одеяло, а туда уже друг-приятель этой змеи приполз, так он возьми да и цапни Джима.
Тот вскочил, заорал во все горло, а костер уже разгорелся, и первым, что я увидел, была эта пакость, приготовившаяся броситься на Джима еще раз. Я в тот же миг пришиб ее палкой, а Джим схватил папашину бутыль с виски и с первого же захода выдул чуть не половину.
Джим босой был и змея укусила его в пятку. А все из-за меня - забыл я по дурости, что если бросишь где мертвую змею, ее дружок непременно туда приползет и свернется вокруг нее. Джим попросил меня отрубить змее голову и выбросить ее, а после стянуть со змеи кожу и поджарить кусочек змеиного мяса. Я поджарил, Джим съел его и сказал, что это поможет ему поправиться. А еще он попросил взять змеиные погремки и обвязать ими его запястье. Сказал, и это тоже должно помочь. Покончив с этим, я выскользнул из пещеры и забросил обеих змей подальше в кусты - не хотелось мне, чтобы Джим узнал, что это я кругом виноват.
Джим все прикладывался и прикладывался к бутылке, и время от времени вроде как ума лишался, начинал раскачиваться из стороны в сторону, орать чего-то, но каждый раз приходил в себя и опять брался за бутылку. Ступня его здорово распухла, да и нога тоже, однако мало по малу виски его сморило, и я решил, что он поправится, хотя, по мне, так змеиный яд намного полезнее папашиного виски.
Он пролежал четыре дня и четыре ночи. А после опухоль спала и Джим поднялся на ноги. Я решил, что в жизни больше не притронусь к змеиной коже, знаю теперь, чем это кончается. А Джим сказал, что, небось, в следующий раз я ему поверю. И еще он вот что сказал: коснуться змеиной кожи, значит накликать такую большую беду, что для нас она, может, еще и не вся вышла. Сказал, что он лучше тысячу раз посмотрит через левое плечо на молодую луну, чем змеиную кожу тронет. Ну, я, в общем-то, и сам уже так думал, хоть и считал раньше, что взглянуть через левое плечо на молодую луну - самый опрометчивый и дурацкий поступок, какой только можно вообразить. Старый Хэнк Банкер как-то проделал это, да еще и хвастался потом, какой он молодец, а меньше чем через два года полез с пьяных глаз на дроболитную башню, сверзился с нее и расшибся, что называется, в лепешку. Его и похоронили-то не в гробу, а зажатым между двумя амбарными дверьми. Я, правда, своими глазами этого не видел, но так мне рассказывали. Папаша рассказывал. И произошло это из-за того, что он, дурень, вот так вот на луну посмотрел.