Снова и снова звучат клятвы верности. С неба смотрят звезды, падает снег, и от него светло, как днем. Девушка приподымается на цыпочки и обнимает своего любимого. Наконец они расстаются. На следующий же день Фейга и Шоэль покидают Одессу.
Глава 12
/Дорога домой заняла целых пять дней. Но вот усталые мать и сын в своем местечке. А там – обычное утро. На улицах лежит рыхлый мокрый снег. Из труб валит дым. При всем недовольстве и нежелании возвращаться, этот городок всегда оставался Шоэлю родным – здесь он вырос, тут его родина. Здесь даже пахнет по-особому, запахом дома. Белеет снег на крышах, скрипят под ногами протоптанные дорожки, качается коромысло с ведрами на плечах закутанной по самые брови женщины, улыбаются Шоэлю знакомые дома и заборы, встречают, как долгожданного сына.
Стоял канун 1918 года. Власть Рады еще держалась, хотя уже ясно было, что дни ее сочтены. В конце ноября в Харькове прошло первое Всеукраинское собрание Советов, и Украина была провозглашена Советской республикой. В начале февраля Раду изгнали из Киева, власть теперь перешла к Украинскому советскому правительству. В ответ Рада призвала на помощь Германию и Австро-Венгрию. Тогда же в Бресте был подписан мирный договор между Германией и Советской Россией. Немцы решили, что им мало уже захваченных территорий Прибалтики и Польши и начали поход на Украину.
Вскоре из Екатеринбурга приехал Иоэль – заросший бородой и серый от пыли, пропахший запахом общих вагонов, с вещмешком на плече и в солдатских сапогах. Встречали его радостно. Мирьям не переставала плакать от счастья. Йоэль помылся, побрился, привел себя в нормальный вид и, надев свою привычную одежду, сел к столу. Теперь он выглядел совсем как раньше, и все так же франтовато закручивались книзу кончики роскошных усов, делавших отца похожим на Ицхак-Лейбуша Переца.
Весть о приезде Йоэля стремительно облетела городок, и в дом потянулись родные и знакомые. Пришла жена синагогального служки Батья со своим потомством. Прибежала Лея – младшая сестра, улыбчивая и радостная; явился Гриша, он же Цви Горовец, со своей семьей. Не день, а настоящий праздник, где Йоэль был королем, а Фейга – королевой. И хотя эта королева-труженица работала весь день, не покладая рук, лицо ее излучало свет. Лея помогла Фейге накрыть на стол. Несмотря на внезапность приезда, угощений на столе хватило бы на целый пир – вытащили все, что только хранилось в доме и в столовой. Оказалось, что есть там еще много чего вкусного и неожиданного.
Хотя Йоэлю пришлось проделать долгую и трудную дорогу домой, он пребывал в прекрасном настроении. Сидя во главе стола, Горовец рассказывал о Екатеринбурге, о своих дорожных впечатлениях, о большевиках и меньшевиках, эсерах и анархистах. Мирьям, сидевшая рядом с отцом, ни на минуту не отводила от него взгляда, ее глаза светились, и Йоэль, поглаживая дочкины шелковистые волосы, искренне удивлялся:
– Ты так выросла, дочка, тебя и не узнать!
Мирьям прижималась к ладони отца своей горячей щекой. Шоэль сидел в гимназической форме – в пиджаке с блестящими пуговицами и стоячим воротником. Он понимал, что именно теперь, когда отец дома, решится вопрос о его дальнейшей учебе в Одессе. Прошло несколько дней, в течение которых Йоэль внимательно и неторопливо присматривался к жизни в местечке, ко всем произошедшим здесь изменениям. Гимназии здесь были, и даже целых две – мужская и женская. В последней, кстати, училась Мирьям, хотя и довольно посредственно, со скрипом переходя из класса в класс. Но Йоэля, по понятным соображениям, куда больше интересовала мужская гимназия, состав ее преподавателей, общий образовательный уровень. Кончались каникулы, начиналась учеба, и вопрос о том, где дальше учиться Шоэлю, следовало решить безотлагательно.
Йоэль посоветовался со знающими людьми, с учениками и их родителями. В конце концов, после долгих бесед, раздумий и обсуждений, родители решили оставить Шоэля в городке. Помимо качества обучения, существовало еще одно серьезное обстоятельство, весьма пугавшее и Йоэля, и Фейгу: политика. Украину беспрерывно трясло, власть сменялись с калейдоскопической быстротой, шла война между большевиками и Радой.
Говорили, что в лесах засели банды убийц и грабителей, которые совершают неожиданные вылазки и грабительские рейды по еврейским местечкам. Разумно ли покидать дом в такие дни? Тем более, что в городке тогда еще было относительно спокойно. Это и стало главной причиной, по которой Йоэль и Фейга решили определить Шоэля в местную гимназию. Пусть поживет здесь, под родительским крылом, а дальше будет видно, как все повернется. Шоэлю ничего не оставалось, как подчиниться решению отца.
И вот Шеилка уже сидит в классе рядом со своим закадычным другом Мишей Зильбером. Что и говорить, здешнее заведение не идет ни в какое сравнение с одесской гимназией, где славился неприятными шутками толстый Ярема, где непревзойденный Козлов вызывал всеобщее восхищение своими искрометными парадоксами, а Александр Иванович с блеском разрубал гордиевы узлы самых сложных математических задач…
Здесь, в местной гимназии, математику вел некий Тарченко, – тучный малоподвижный человек с короткой шеей. Его мучил какой-то недуг, и вынужденное сидение на уроках причиняло учителю физическое страдание. Поэтому он старался быстро и поверхностно объяснить формулы и уравнения, а затем вызывал кого-нибудь к доске и, пока тот отвечал, дремал, тихонько похрапывая. Пожалуй, лишь учитель истории, Матвей Федорович – знаток Французской революции, вносил в это стоячее болото свежую струю и неподдельный интерес к предмету. Насколько иначе все обстояло там, в Одессе…
Слабым утешением для Шеилки было лишь молчаливое общение с товарищем по парте. Известно, как любому преподавателю мешает шум в классе. Учителю слышен даже шепот, которым обмениваются ученики. Чтобы обойти обет молчания, Шоэль и Миша придумали себе забаву: молчать – молчали, но слушать – не слушали, а вместо этого интенсивно обменивались записками, карикатурами, отрывками из стихов и рассказов. Причем писали они всегда на иврите.
"Товарищ маркиз, – писал Шоэль. – Ваш нос прокис!"
"Товарищ набоб, – не оставался в долгу Миша. – Получишь в лоб!"
"Не лижи клеенку, и не рви свой пуп – приходи с Леелей завтра прямо в клуб!" – поднапрягшись, выдавал Шоэль.
Главным увлечением Миши Зильбера были стихи, которые он тоже сочинял на иврите. Не знаю, насколько эти вирши были талантливы, но нас они пленяли своей свежестью и задушевностью. Несколько стихотворений были посвящены Лее Цирлиной – милой, доброй и смешливой девушке.
С возвращением Йоэля жизнь семьи изменилась. Столовую и вывески подновили, расширили ассортимент блюд и крепких напитков, добавив к нему самогон. В базарные дни рынок был всегда переполнен. Крестьяне продавали молочные продукты, овощи, мясо, фрукты; на прилавках лежали изделия из дерева и шерсти; привозили также живых кур, свиней, баранов и прочую живность. На рыночной площади слышался гул голосов, хрюканье, блеянье и мычанье. Евреи и цыгане деловито прохаживались вдоль длинных прилавков и между телегами, приглядывались, торговались. Столовая Йоэля Горовца была важной частью этого процесса. Базарный люд находил здесь место для отдыха, куда всегда можно зайти, выпить и перекусить. Случалось, правда, что кто-то выпивал лишнего, и тогда дюжий Йоэль – бывший солдат царской армии – быстро решал возникшие осложнения.
Паша там уже не работала; вместо нее Фейга взяла старшую сестру Йоэля Батью с дочерью Ривкой, которой к тому времени уже исполнилось двадцать лет. Муж Батьи, Хаим, как был, так и остался служкой в синагоге. На этой работе, как известно, еще никто не разбогател, поэтому семья постоянно бедствовала. Сама Фейга перестала, наконец, трудиться на кухне и вела дом, лишь иногда спускаясь в столовую, чтобы проследить за порядком.
Йоэлю шел сороковой год. Столовая, слава Богу, окупалась, и даже кое-какой доход оседал в кармане. Горовец пользовался уважением в городке, никогда не уклонялся от пожертвований и в синагоге закрепил за собой достойное место напротив восточной стены. Вскоре он стал активным членом местной сионистской организации.
С приездом мужа расцвела и Фейга. В Одессе она накупила себе и дочке немало модной одежды и даже стала постоянной клиенткой портного Менделя. Казалось, в ее жизни никогда не было очень тяжкого периода, когда, оставшись в полном одиночестве, она выбивалась из сил, чтобы кормить детей, вести дом и поддерживать семейное предприятие. Конечно, годы без мужа не прошли для нее бесследно, оставив в глазах горечь, а на лице морщинки, но Йоэль ничего этого не замечал. Фейга по-прежнему была для него любимой женой и надежной подругой, с честью выполнившей обязательства, данные когда-то перед Богом. Теперь, вернувшись, и сняв с ее плеч все те заботы, которыми должен заниматься мужчина, Йоэль мог отплатить ей добром за добро.
В 1918 году еврейские семьи еще сохраняли привычный уклад жизни: мужчины заботились о достатке, а женщины занимались домашними делами. В канун субботы, красиво причесанные и одетые в нарядные платья, женщины в положенный час зажигали субботние свечи, а когда наступало время субботней молитвы, из усталых глаз то и дело скатывалась слеза. Потом кончалась субботняя трапеза, в столовой гасли свечи, от печи пахло подгоревшим молоком, и они, сытые и довольные желанным отдыхом, ложились в постель со своими мужьями. Так проходила жизнь. Молодые, что и говорить, проводили время совершенно иначе: днем учились, вечерами собирались, пели, гуляли, спорили. Так в основном и жило большинство семей разбросанного, вечно торопившегося в жизненной суете бедного народа. Шоэль Горовец тоже принадлежал к этому народу.
В конце апреля 1918 года немцы завершили захват Украины, разогнали Раду и провозгласили Скоропадского атаманом. Летом городок оказался под германской властью. В магазинах вдруг появились новые непривычные товары – зубная паста "Хлородант", крем для чистки ботинок "Экстра", галстуки, крючки, петли, мелкая галантерея. Взамен же с Украины в Германию хлынул поток зерна, да и не только: мясо, яйца, сало, сахар и другие продукты – все это пошло в Европу.
В городке стоял небольшой гарнизон немецких солдат, и каждое воскресенье в саду играл военный оркестр. На специально огороженной площадке поставили простые скамейки, вернее – крашеные доски, положенные на два чурбака. Вокруг шелестели деревья; временами стихали, словно задумываясь о чем-то своем, и снова принимались шелестеть. Так уж написано им на роду – молча стоять под небом, время от времени напоминая о себе шумным шелестом, порою гневаться, раскачивая ветвями под ливнем и зигзагами молний, и снова затихать, задумчиво подрагивая листьями в тихие летние вечера.
Немцы играли на духовых и деревянных инструментах, на ударных и тарелках. Инструменты были начищены до блеска, каждый из них звучал своим голосом, жил своей жизнью. Звуки вальсов и маршей Штрауса и Черницкого, мелодии венских и будапештских оперетт разносились далеко-далеко.
В доме жестянщика Ерухама продолжал работать сионистский клуб. Во главе его стоял уже знакомый нам Песах Кац. По-прежнему платились членские взносы, по-прежнему собирались люди, по-прежнему обсуждали будущее, устраивали концерты и лекции. Собирался и Сионистский комитет – группа местных влиятельных людей. Члены "Бней Циона" тоже не дремали: Шоэль продолжал вести отдел культуры, а Шахна Маркович работал с хором, который время от времени выступал в клубе. Пели песни на иврите: "О, моя девочка", "Бог обстроит Галилею" и народные напевы на идише – хасидские и лирические. Кстати, Фаня Шмуэлевич-Штейнберг к общему удовлетворению уже не фальшивила в хоре – она перестала петь, потому что готовилась стать матерью.
В середине марта немцы с помощью гайдамаков вошли в Одессу. Это сделало возможной регулярную переписку между Шоэлем и Ханой. Шоэль писал: "Учителя местной гимназии похожи на чиновников в мундирах, но уж никак не на учителей. Есть счастливое исключение: это преподаватель истории, Матвей Федорович, влюбленный в эпоху рационализма и Французской революции. Наверное, нет равного ему знатока биографий Вольтера и Марата, Декарта и Дантона, Руссо и Робеспьера"…
В другом письме Шоэль признавался: "Просыпаясь, я некоторое время лежу в кровати с закрытыми глазами, и мыслями переношусь к одной девушке по имени Ханеле. Это моя утренняя молитва. Но и после, когда я встаю, ты не уходишь из моего сердца".
А через несколько дней приходил ответ от Ханы: "Я посылаю тебе фотографию и жду, когда наконец заговорит твоя совесть, и ты тоже пришлешь мне свою. Что мне писать? Физика и математика у меня в порядке. Отметки неплохие – не меньше четверки. В Одессе сейчас правят немцы, и мама говорит, что жизнь при них не стала легче. Папа продолжает работать в пекарне. Мама и Боря шлют тебе большой привет".
И дальше: "Вчера я стояла возле дома, на нашем месте. Цветет мимоза, но перед моими глазами стоит тот зимний вечер, когда мы пообещали друг другу верность и вечную дружбу. Один новый друг Бори все зовет меня на прогулку, но мне никто не нужен, только ты владеешь моим сердцем".
Шоэль хранил письма от Ханы в своем ящичке, но разве можно что-либо скрыть от плутовки Мирьям? Однажды, копаясь в столе брата, она наткнулась на связку писем и, конечно же, не отказала себе в удовольствии прочесть их, чтобы потом донимать Шоэля игривыми намеками и насмешками. Пришлось в довольно резкой форме прекратить ее проказы и даже пригрозить побоями – как в старые добрые детские времена.
А лето, как пришло, так же незаметно и кончилось. В ноябре вспыхнула революция в Германии. Король Вильгельм бежал. Первая мировая война выдохлась, и немцы покинули Украину. Впереди был 1919-й год.
Глава 13
Мазал тов, дорогие евреи! Фаня Штейнберг родила дочь, двадцатилетний Зяма стал отцом. Дом Захара Исааковича, торговца мебелью, был двухэтажным. На первом этаже помещался склад. Здесь хранились столы и стулья, кровати и шкафы, было нагромождено много декоративной мебели – красивой, полированной, ждущей своего покупателя. На втором этаже жили Шмуэлевичи: пятидесятилетний глава семьи Захар Исаакович, носивший бородку-эспаньолку и никогда не отказывавшийся от рюмки крепкого, его жена Малка Зиновьевна – раздражительная и разговорчивая дама, обожавшая вспоминать дни своей юности в святом городе Жмеринке, а также Фаня – их единственная дочь, которая здесь родилась, выросла, вышла замуж и родила маленькую Рохеле.
Ее молодой муж Зяма Штейнберг превратился в делового человека: Захар Исаакович приобщал зятя к высокому искусству мебельной торговли. Вот только нам, знающим Зяму, трудно представить его продающим стулья и кровати! Да и вообще, кому сейчас нужна мебель? – А что, вы можете предложить что-то другое? Вот и сидит он, наш Зяма, зевает во весь рот в своем пустом мебельном магазине.
Вообще-то Зяма далеко не глуп. Его отец – человек образованный, представитель уходящего поколения, не требовал от сына полного знания Талмуда и сочинений ученых раввинов. Поэтому многое Зяма знает лишь по толкованиям. Но зато он хорошо знаком с новой ивритской литературой – Бяликом, Гнесиным и Бердичевским. До женитьбы Зяма был активным членом группы "Бней Цион", где периодически читал лекции на литературные темы. Среднего роста, толстогубый, энергичный, он выделялся быстротой движений и умением поговорить. Шоэль его очень любил.
И надо же, теперь Зяма торчит за прилавком и слушает воспоминания Малки Зиновьевны! Не каждый мог бы выдержать такое… Не выдержал и Зяма – сначала просто зачастил в сионистский клуб, а потом снова принялся читать лекции на литературные темы. Молодежные группы собирались раз в две недели послушать его рассказы об Аврааме Maпy и Переце Смоленскине, художнике Манэ и Ури Нисане Гнесине – писателе, умевшем затронуть самые тонкие душевные струны.
Семья Шмуэлевичей отреагировала на зямины выкрутасы с обидой и неудовольствием. Подумать только – вместо того, чтобы исполнять обязанности любящего мужа и отца, он то и дело убегает из семьи в какой-то клуб, где полно молодых неженатых балбесов, часами болтающих неизвестно о чем! Во всяком случае, таково было твердое мнение Малки Зиновьевны, всегда прямо говорившей все, о чем она думает. А говорила теща, как пилила – громко и непрерывно!
Когда маленькой Рохеле исполнился месяц, семья Шмуэлевич-Штейнберг решила эту дату отпраздновать. А собственно, почему бы и нет? Ведь когда появляется мальчик, ему делают обрезание и отмечают это событие, как положено! А дочь, что – не человек? Она что, выходит в мир без родовых мук? Пришло много гостей, и Фаня, молодая мама, светилась, как ангел. Малютка Рохеле лежала под чудесным шелковым одеяльцем в колыбельке, какую могли себе позволить лишь мебельные короли. Да, Шмуэлевичи снова показали всему городку, как состоятельные евреи отмечают рождение внучки. "Почему бы и нет, они ведь утопают в деньгах!" шептались завистливые сплетницы. Наставали дни, когда подобная реклама могла быть опасной. Многие даже притворялись бедняками, жили как бы в долг.
Немецкая армия тем временем покинула Украину, 13 ноября 1918 года было упразднен Брест-Литовский договор, и Красная Армия начала, область за областью, освобождать Украину. Однако советская власть еще не обрела устойчивости, поэтому вскоре возникла Украинская Директория во главе с Винниченко, а первым гетманом армии этой Директории стал Петлюра. В середине декабря петлюровцы вошли в Киев, а бывший всеукраинский гетман Скоропадский бежал, переодевшись в форму немецкого офицера.
Период, связанный с Петлюрой, останется в памяти еврейского народа как один из самых кровавых в его истории. Хитрый, расчетливый и тщеславный проходимец, крайний националист и зоологический антисемит, он собрал вокруг себя бандитов и городское отребье, жаждущее грабежей и крови. В армиях Петлюры нашли себе место и гайдамаки из Галиции, традиционно известные особой жестокостью по отношению к евреям.
Кроме петлюровских банд на Украине действовали и другие группы бандитов. Махно, Энгель, Григорьев, Зеленый, Маруся, Самосинко, Волынич, Струк, Соколовский, Чепа… "Бей жидов, спасай Россию!!!" Под лозунгом борьбы с большевиками убийцы выплескивали свою ненависть на беззащитное еврейское население. Издеваясь над своими жертвами, бандиты проявляли дикую жестокость – отрезали носы, уши, языки, половые органы, ломали руки и ноги, выкалывали глаза, вырывали волосы, топили, закапывали живьем, насиловали девушек и женщин на глазах у близких, пытали и издевались.
Около двух тысяч бандитов Зеленого свирепствовали в Киевской области – в окрестностях Василькова, Пястово, Триполья, Обухова, Ржищева. В Черкасовском, Звенигородском, Сквирском, Каневском районах бесчинствовали отряды Петлюры. В Радомысельской области – бандиты Струка и Соколовского. Весной 1919 года произошли кровавые набеги на евреев в Житомире, Миргороде, Кагарлике, Коростине, Самгородке, Яношполе, Чернигове и во многих других местах.
Страшные убийства совершал Григорьев – атаман-предатель, бывший красный комдив. В апреле армия Григорьева находилась в Одессе. Переметнувшись от красных в бандитское "гуляй-поле", отряды Григорьева захватили Николаев, Херсон, Екатеринослав, Кременчуг, Знаменку, Александрию… В Елизаветограде в середине мая они истребили четыре с половиной тысячи евреев. На улицах, во дворах, в домах и подвалах, на чердаках многих городов и местечек стояли лужи запекшейся еврейской крови.