Status quo
О напоследок рождённая, та, что, однако, по сути
Перворождённая! Ибо в тот миг, когда снова отцом я
Стал, когда ты родилась, за моими простёрлись плечами
Зреющей жизни лета. Уже братья твои и сестрёнки,
Четверо умных, послушных и добрых детей, подрастали:
Меньшему - семь, а большому - тринадцать, почти что
погодки.
Юный отец, что недавно один был на свете, дивился,
Как за короткое время друг к другу они подсобрались,
С детскою радостью чуя причастность к их стайке задорной.
Как и к сему бытию: я впервые к нему приобщился.
(Ибо кто истинно грезит - всё зримое грёзами грезит,
Льстиво ласкают те грёзы его самолюбия бездны.)
Да, я был горд столь солидным, достойным привеском,
который
Бюргерским сразу меня окружил бастионом, но часто
С робостью мысленный взгляд далеко отводя от потомства,
Путь свой искал к одинокой свободе пред жизненным
ликом.
Жизни я нравственным чувством алкал и искал её честно.
О, я любил их, печали моей и судьбы порожденья,
Их, что в людей превращались и ощупью судьбы искали,
Матери ради любил их, когда-то прекрасной принцессы,
Мной завоёванной в юности. Счастье её эти дети.
Помню, как первенец мой, миловидный, особенный
мальчик,
При смерти был, не единожды вспоротый скальпелем
хищным,
С оцепеневшим нутром он лежал деревянною куклой, -
Раньше столь крепкий, цветущий! - уже отходить
собирался.
Видя страданье её, моё сердце страдало от горя.
Души сплели мы, обнялись покрепче и плакали вместе.
Слишком внезапно мой дух, этот саженец юный и тонкий,
Корни раскинувши, очеловеченным древом явился,
Чтоб не смутила нежданность-негаданность мира такого.
Может быть, всё, что меня окружало, пробилось из грёзы,
А не из жизни (ведь слишком диковинна грёза, чтоб волей
К ней устремиться), точнее же - из красоты и печали?
Словом, предстала вся жизнь предо мной приключением
чудным.
Я благосклонно и радостно принял её, но, однако,
В целях защиты упорно хранил в себе хлад любопытства
И раздражался нередко на гомон её и помехи.
* * *
Время шагало, и в нём свой особенный путь пролагал я,
Самые близкие люди вокруг составляли общину,
Выросшую из мечты и отваги, до жизни охочей.
Вот уж четырнадцать лет миновало, как ввёл я невесту
В дом, и четыре потомка даровано нам семилетьем.
Семь ещё лет пронеслись, и казалось число завершённым.
Да, прекратилась прибавка в потомстве, развитие рода,
Друг подле друга они распускались - два маленьких мужа,
Пара игрушечных фройляйн, а жизнь от истоков бежала
Нитью, на коей уже и не лопались юные почки,
Те, что скрепляют покой бытия и развитие мира.
Время, однако, меня приучило любить, что имеешь.
Дело юнца - тосковать о несбыточном, дело же мужа -
Крепко любить. Ведь томится тоска по тому, что не наше,
Радуги мостики быстро наводит она, именуя
Всё не своё чудно-дивным. Любовь же - иное призванье:
Сердцем родное беречь, благословляя прекрасным.
Так научился я чтить человечье моих, и казался
Странным мой род мне, совсем не таким, как иные,
Отсветом жизни моей и исходом мечты сокровенной,
Духом от духа, какого и быть не могло на бумаге.
Разве труд жизни и творчества труд не едины по сути?
Дело искусства - не изобретенье, а совести дело.
Жить и творить - близнецы, и не мог различать я их вовсе.
Так я решился на то, что смущало меня и томило.
Бодрый покой обретя, я своим окончательно сделал
То, что им быть и должно. И не чуял я бремени боле.
Всё приключилось, когда этот лад отыскал я духовный.
Вызрев, явилась на свет ты, всей жизни моей
драгоценность, О золотое дитя! Я готов был к свиданью с тобою:
Все, что доселе рождались, лепились из плоти и крови,
Знаки моих приключений; ты же, о дщерь дорогая,
Плодом предстала любови мужской, полновесной и верной,
Общности долгой в страданье и счастье. - Безумной
метелью
Страшные годы на нас налетели, земля зашаталась,
Рухнуло всё, велики были скорби живущих, и скорби
Сделали мягче меня, но и твёрже в стремлении к цели
Смело занять своё место, которое мне полагалось,
Место почётно иль нет, но теперь я его занимаю.
Силы любви на свободу выходят и крепнут надёжно,
Только когда мы судьбы своей смысл познаём, вот тогда лишь
Мы покоряем судьбу по-мужски и ведём её твёрдо,
Только тогда мы способны познать и к любви
благодарность. Это не юноши страсти с истомой пустой и томленьем:
Мимо любви пропорхают они, навсегда обесчестив
И раздражённо отвергнув её. Но горжусь я безмерно,
Глядя с почтеньем на друга, достойного благоговенья,
Ибо что сделано нами - трудов её лишь дополненье.
Прежде с опаской и робостью мы на себя озирались,
Но, обретя наконец-таки друга и спутника жизни,
Ныне имеем залог нашей ценности неколебимый…
Всё изменилось. Врата свои пятый десяток открыл нам.
Оры ведут нас. Не будем же медлить в сомнении праздном.
(Бодро идёт человек, беззаботно-беспечно шагает
Он через время, надеясь наивно на оберег в жизни).
Нити в висках серебрятся. И странник иначе взирает
На изменившийся мир. И живёт он отныне иначе.
Духу внимает бесплотному юноша хрупкий и взглядом
Тщится постичь суматоху течений и смыслов глубинных,
Не доверяет юнец пятичувствия твёрдой основе.
Годы пройдут, и опростится сердце, и с тёплым приветом
Нам улыбнётся природа, и пенье весны мы услышим,
Как не слыхали ещё, и дыханье её, и, вкушая
Благоухание роз, мы почувствуем пыл благодарный,
И белоствольной берёзы увидим мы девственный образ,
Той, что в златом предвечерии локоны листьев склонила.
Странная власть умиления, что ты собой знаменуешь?
Что предвещаете вы, созерцанья влюблённые очи?
Хочет ли, нас завлекая, природа нам мудро поведать
Повесть о том, что мы дети её и в неё ж превратимся?
Или колдует, чтоб чувства до сладости вызрели наши?
Видишь, дочурка моя, я душой был готов и настроен
Нежно от лона материи тёмной принять тебя, радость.
Лоно взрастило тебя, позаботясь о мелочи каждой.
Я же покуда не знал, что люблю тебя, дочь, но свершилось
Тяжко-священное и вдохновенное чудо рожденья,
Полная жизни, толкалась ты в лоне - я это подслушал, -
К свету упорно стремясь, чтобы стать его частью, и стала.
В руки свои боязливые взял я тебя, как пушинку,
Видя, как очи твои всю небесную твердь отражают,
Трепет немой ощущая, и - о, как заботливо-нежно! -
На материнскую грудь опустил я тебя, и внезапно
Сердце моё в этот миг благословилось любовью.
Альба
Лишь на рассвете водой ледяною глаза орошу я,
Радуясь свежести новой с её добродетелью чистой,
Сразу к тебе, дорогая, шаги направляю. А гам уж,
В маленьком царстве твоём происходит обряд омовенья.
В крошечной ванночке няня с заботой воды намешала,
Нежное тельце твоё чистотой и уютом сияет.
Издалека ты смеёшься, завидя меня, и глазами,
Полными жизни, глядишь на меня, и улыбкой открытой
Светишься. В ней - узнаванье, доверия радость; и тотчас
Счастье меня наполняет, такое же светлое счастье,
Как и впервые, когда ты узнала меня и проснулась
Радость в чертах твоих. Ту ж узнавания радость прямую
Дарит счастливый влюблённый тому, кого любит безмерно.
Пол в середине проснувшейся детской забавно забрызган:
В ванночке ты озорно-беззаботно играешь, ногами
Резво брыкаешься, бьёшь с любопытством ладошками воду
С грацией, полной достоинства. Ямка на щёчке лучится.
Капли летят во все стороны, вот и сюртук мой забрызган.
Не покрывает вода целиком тебя, бережно няня
Левой рукою поддержит головку: коварные воды,
Те, что ласкают тебя и которым ты так доверяешь,
Тельце беспечно отдавши своё, - не твоя уж стихия
С той недалёкой поры вызревания в лоне кромешном,
Дай ей тобой овладеть - и задушит лукавая тотчас.
Грудка твоя над водой, по воде ж золотистая губка
Плавает. Медленно, взяв её, несколько раз на тебя я
Тёплую губку ещё и ещё выжимаю, и воды
Льются кристальным весёлым лучом, растекаясь по телу.
Радо дитя суете омовенья, с улыбкой вникает
В чувства отрадные мира. Умело-заботливо няня,
Вынув из ванны тебя, опускает на стол умягчённый,
Где полотенце пушистое ждёт, подогретое печью.
Кутает няня тебя, прижимая к себе многократно,
Чтоб не осталось ни капельки влаги, а я продолжаю
Чутко следить за дальнейшим уходом. Тебя наряжают
В мир треугольных пелёнок, который тебя согревает,
Ибо тепло - и охрана твоя, и спасенье, к нему ты
В тёмном пристанище мирном привыкла, и, выйдя
из мрака,
Ты новичок ещё, дочка, чужак в этом мире холодном.
Вот и закутана тщательно ты и до грудки до самой,
Снизу смешная, похожа на маленький валик, а сверху
Ручки твои на свободе в пике белоснежном, как крылья,
И на головке родной надо лбом возвышается чубчик,
Колышком светловолосым торчит он задорно, и няня
Шёлковой щёткой его, непокорного, гладит любовно;
Тонких волосиков нити лежат на затылке, и темя -
Всё в беспорядке чудных завитушек, а спереди - чубчик.
Вот ты одета, беру тебя на руки, здравствуй, дочурка,
Чуть запрокинулась, близкими смотришь глазами и тут же
Тёплыми ручками смело лицо ты моё изучаешь,
За нос берёшься, за губы хватаешь и громко смеёшься,
Если рычу на тебя и кусаюсь, играя в опасность.
Завтракать время пришло. На руках у заботливой няни
С видом серьёзным ты, чмокая, пьёшь из бутылочки тёплой
Сладкий овсяный отвар, в молоке разведённый свежайшем.
Ты с удовольствием вкусный глотаешь напиток, но только
Нужною пищей наполнится крохотный этот желудок,
Тут же, устав от трудов и событий таких, засыпаешь.
Целую жизнь прожила ты сегодня, и снова в кроватку
Няня кладёт тебя нежно, и мирно ты дремлешь, проделав
То, что для взрослых лишь способ взбодриться для жизни
дальнейшей.
Клеймо
Взрослый мой день в ровный ритм деловито меня
вовлекает.
Выверен времени ход, в каждом часе - своё содержанье.
Уединенья серьёзная тишь, и беседы, и отдых -
Всё чередуется мерно. Лишь изредка гляну украдкой
В мир обособленный твой и в ту жизнь, что покуда
ведёшь ты.
Там, в полудрёме она за собою влечёт тебя тихо,
Так неприметна она за перилами детской кроватки.
Хоть не велик твой приют, но тебя пустота окружает -
Сверху и снизу, с боков, ну а ты - в серединке, комочек.
Или же сад свои летние кущи тебе предлагает.
Крепок твой сон мимолётною ранью цветущей в коляске
(Мягки рессоры удобной коляски высококолёсной,
Шёлк занавесок зелёных тебя охраняет от солнца).
Посередине газона лежишь в ней, развёрнута к югу,
Много ты спишь, ведь во чреве, откуда недавно ты вышла,
Сон отделялся от яви и явь ото сна постепенно,
Так что и ночи и дни протекают в дремоте обильной.
Только проснёшься - и звёздочки глаз дорогих
распахнутся, Ручки твои заиграют зелёной каймой занавески
Иль по-хозяйски меж делом займутся прелестной игрушкой.
Верный семьи нашей друг положил её тайно в коляску:
Это всего лишь колечко из кости, на нём - колокольчик.
Словно бы яблоко из серебра и тончайшей работы,
Звон его ласковый издалека извещает уютно:
Ты существуешь. Его изучала ты зреньем и слухом,
Нежно вбирая той первой игрушки и звук, и обличье,
Ныне он твой, этот образ невинно-изящно-весёлый.
Вот уж ты плачешь с досадой и болью: прорезались зубки -
Дёсен нежнейшую плоть распирают, желая прорваться.
Плач твой заслышав, дела оставляю свои я и тотчас
Через стеклянную дверь выхожу и по камню ступеней
Вниз - на газон: я коленом кроватку твою раскачаю,
Вправо и влево пружинисто ложе твоё шевелится,
Заговорю я с тобою, покой и доверье вливая
Мерным звучанием твёрдой любви в твою душу.
И всё же Знаю, что надо всегда осторожным быть, дочка, с тобою:
Плачешь ли ты, или рада - природа твоя уязвима,
Голос внезапный, явленье нежданное в ужас приводят
Сразу тебя; и, испуганно вздрогнув, ручонками тотчас
Схватишься ты за головку, и глазки твои распахнутся.
В звёздочках этих пугливых блеснёт огонёк беспокойства.
Нужно к тебе подходить очень плавно, и тихо беседу
Надо с тобой начинать, потому что твоё равновесье
Слабо и шатко: была ты в ужасные годы зачата.
Форма твоя созревала в годину мучительных корчей
Мира, истекшего кровью, в годы безжалостной скорби,
Мысли травившей людские, груди теснившей жестоко.
Скрыта от света была ты и зрела глубинно-беззвучно,
Но раскалённое время чрез матери муки вторгалось
В мирные эти покои со спазмами пульса земного:
Что ж будет с миром и с родиной, той,
что безвинно-виновна? Немец в те годы питался прескверно: враждебные силы
Нам перекрыли поставки белковой питательной пищи.
Старость, достойная счастия, рухнула, крепость утратив.
Голод мужчин обессилил; он выел им щёки, заузил
Круглые их подбородки. И вспышки заразных болезней
Нашу страну поразили, и не было сил для отпора.
Жаждавший пищи для роста, плод в материнской утробе
Теплился скудною жизнью. Вот так появилась на свет ты -
Пусть не болезненной, нет, но порой возбудимо-ранимой,
Такты из наших тревог бесподобным цветком распустилась.
Метою время с природой тебя навсегда наградили,
Ею тебя от сестёр навсегда отличив и от братьев:
Слева меж лбом и виском пламенеет клеймо огневое
Малой горошиной, - память о том, как на свет ты явилась.
Так, мы решили, война свой стигмат на тебя наложила.