- Неужели? Ну и кто же именно? Кто? - воскликнула Фанни с любопытством.
- Ах, вы же знаете! - возразил Мартенс, пожимая плечами. - Вы же знаете, до какой степени мы, бедные священники, являемся мишенью для сотен глаз наших прихожан. Нашлись уже некоторые честные старушки, которые обратили внимание на мои частые визиты в Сансгор и к вам.
- Нет, это забавно! Слышишь, Мадлен! - воскликнула фру Фанни, сияя.
- Да, вы вот смеетесь, сударыня, - добродушно сказал капеллан, - а это все могло бы очень плохо кончиться для меня, не будь я на хорошем счету у пробста.
- Значит, у вас хорошие отношения с пробстом Спарре?.. А я-то думала, что между вами…
- Вначале, только вначале между нами получилось маленькое недоразумение, - возразил пастор. - И я не постыжусь признаться, что виноват в этом был я. Видите ли, я поначалу сблизился здесь в городе с несколькими так называемыми "прозревшими" - это, конечно, знающие, достойные люди, сохрани меня бог сказать о них что-нибудь плохое! Но, видите ли… они не совсем… как бы это выразиться… не совсем…
- Comme il faut? - спросила фру Фанни.
- Ну, - отвечал он, улыбаясь, - это не совсем то слово… Но пусть будет так: вы понимаете, что я имею в виду?
- О, вполне! - рассмеялась фру Фанни, принимая от Мадлен чашку.
- Ну вот. Таким образом, у меня создались не совсем дружелюбные отношения с начальством, и мне пришлось пережить некоторые неприятности, пока я по-настоящему не узнал пробста Спарре; но затем все уладилось наилучшим образом, и теперь я смею сказать, что отношения между нами почти такие же, как отношения между отцом и сыном! О, это редкий человек! Это редкий человек! - повторил капеллан.
- Да, в самом деле! - воскликнула фру Фанни. - Притом это самый красивый из всех священников, каких я когда-либо видела! Если даже не понимаешь ни одного слова из его проповеди, все равно очень поучительно наблюдать, как он совершает богослужение! А какие чудесные стихи он пишет!
- Да, я ставлю его последний сборник "Мир и Искупление" выше всего, что появилось в нашей литературе за последние десять лет. Вы только подумайте, сударыни! Ну, что может быть чудеснее стихотворения, которое начинается строчками:
Я мирным вечером сидел
У хижины смиренной…
- Разве он был беден? - быстро спросила Мадлен.
Фанни рассмеялась, а капеллан любезно и обстоятельно разъяснил ей, что стихотворение было написано уже после того, как Спарре был назначен пробстом и что "хижина" в данном случае - поэтический образ, символизирующий его большую скромность и непритязательность.
Мадлен почувствовала, что задала нелепый вопрос, отвернулась и стала молча глядеть из окна на улицу.
- Да, - продолжал капеллан. - В этом человеке есть что-то… что-то необъяснимое. Я никогда не могу вполне уловить, в чем это заключается, но если бываешь с ним лицом к лицу, сразу испытываешь чувство чего-то могучего, высшего и в то же время какое-то обаяние. Когда он будет епископом…
- Епископом? - переспросила Фанни.
- Бесспорно! Нет никакого сомнения в том, что пробсту Спарре предназначается первое вакантное место епископа. Об этом уже говорят открыто.
- В самом деле? Представьте себе, я никогда этого не думала! - воскликнула молодая женщина. - Но это очень хорошо! Он будет выглядеть великолепно: эта могучая фигура, эти седые локоны и большой золотой крест на груди! Какая досада, что в нашем городе нет епископата. Епископ! В самом деле, это так интересно! Мадлен, ты видала когда-нибудь живого епископа?
Мадлен оглянулась и, густо покраснев, пролепетала:
- Что?.. О чем ты меня спросила, Фанни?
Но острые глаза фру Фанни уже заметили Дэлфина, который переходил улицу, направляясь к дому. Она ответила на его поклон и сказала Мадлен, внимательно следя за нею:
- Будь так добра, приготовь чашку господину уполномоченному, милая Мадлен!
- Разве кандидат зайдет сюда? - спросил капеллан и стал искать свою шляпу.
- Да, но вам не разрешается уходить, господин пастор. Мы отлично посидим все вместе.
Дэлфин вошел. Фру Фанни приветствовала его фамильярным кивком и продолжала:
- Теперь вы именно, как пастор, поможете нам обратить на путь истинный безбожного кандидата Дэлфина!
- Излишний труд, излишний труд, сударыня! - весело воскликнул Дэлфин. - Я уже обращен на путь истинный - настолько, насколько это вообще для меня возможно. Директор школы Йонсен уже позаботился об этом, у нас с ним был длинный, глубокомысленный разговор.
- А мы тоже беседовали сейчас на религиозные темы! - сказала фру Фанни.
- Разве вы сейчас от директора школы Йонсена? - спросил капеллан. Он нашел свою шляпу и встал, решительно собираясь уйти.
- Нет, я проводил его немного по дороге в Сансгор, - отвечал Дэлфин. - Он говорил, что приглашен туда!
- Сегодня опять? - воскликнула фру Фанни.
- До свиданья! До свиданья! - поспешно повторил пастор. - Нет! Вам не удастся уговорить меня остаться; я и так уже пробыл здесь слишком долго. Всего доброго, фрекен!
Мадлен как раз в этот момент входила в комнату. Капеллан сделал было шаг, чтобы протянуть ей руку, но она несла поднос с чашками, и ему пришлось удовольствоваться возможностью бросить на нее взгляд, полный сердечной почтительности.
Спускаясь по лестнице, он раздумывал о многом и досадовал на Дэлфина, который всегда становился ему поперек дороги. По натуре Северин Мартенс был очень добродушен, но уполномоченного Дэлфина он не выносил. Каждый раз, как тот вступал в разговор, все в капеллане словно переворачивалось: у Дэлфина был свой особый способ придраться к отдельным словам, исказить их и изобразить все в карикатурном виде, вызвать смех: все это часто бывало чрезвычайно неприятно.
Капеллан также был немного недоволен директором школы Йонсеном: этот на вид столь беспомощный молодой человек отлично умел устраиваться!
- Он почти ежедневный гость в Сансгоре… гм… - пробормотал пастор Мартенс, уже выходя на улицу…
Тем временем наверху, в маленьком салоне фру Фанни, Дэлфин занял место пастора, и направление разговора сразу изменилось.
- Нашему доброму капеллану не понравилось, что Йонсен бывает в Сансгоре! - сказала фру Фанни.
- Потому-то я и рассказал об этом, фру Гарман!
- О, я отлично поняла! Вы ведь всегда изысканно злокозненны! Но кто бы мог мне разъяснить, что происходит с моей ученой belle soeur? Ракел - холодная и недоступная, как ледник, вдруг сама идет навстречу, даже переходя грани дозволенного! Да! И самое удивительное - кому? Богослову!
- Ваша belle soeur увлекается мрачной силой…
- Ах, - бросила молодая женщина. - Ничего в нем нет особенного! С первого раза он мне тоже показался довольно интересным. Знаете, во вкусе ибсеновского Бранда или что-то в этом роде. Но, боже мой, до чего он, в сущности, утомителен со своими краткими "сильными фразами"! Он швыряет их в общий разговор, как булыжники!
- Я - человек из народа, и в народе мое место! - сказал Дэлфин, подражая голосу и манерам директора школы.
Фру Фанни засмеялась и захлопала в ладоши. Мадлен тоже засмеялась; она всегда смеялась, когда Дэлфин бывал весел. Впрочем, она знала его и серьезным. Это случалось чаще всего, когда они оставались одни. У него появлялась искренняя открытая манера говорить, и это ей было особенно приятно. Она могла говорить с кандидатом Дэлфином о многом, о чем у нее не было ни желания, ни настроения говорить с другими. Одно было уже ясно, - правда, только для Фанни, а не для Мадлен, - что молодой человек посещал дом преимущественно в те дни, когда Мадлен бывала в городе.
Так они сидели, весело болтая на всевозможные темы. Фру Фанни, которая не спускала глаз с улицы, вдруг воскликнула:
- Нет! Поглядите-ка на Якоба Ворше! Он проходит мимо моих дверей, даже не взглянув наверх, чтобы мне поклониться. Он разговаривает с кем-то у двери… Кто бы это мог быть?!
И любопытная Фанни выглянула в окно.
- О! - рассмеялась она. - Да он, оказывается, разговаривал с маленьким Фредриком. Фредрик! - крикнула она, глядя вниз. - Иди-ка сюда, к маме, если хочешь шоколаду!
Маленький Кристиан Фредрик - беловолосый, толстенький мальчуган лет пяти-шести, - с трудом поднялся по лестнице. Горничная впустила его, а мать спросила, ставя перед ним чашку:
- С кем это мой мальчик разговаривал внизу у двери?
- С большим дядей! - отвечал ребенок и круглыми глазами поглядел на свою чашку.
- Большой дядя - это Якоб Ворше, а маленький дядя - это вы, кандидат Дэлфин! - пояснила Фанни, смеясь. - Мой юный сын еще не усвоил салонных манер. Ну, что же спрашивал тебя большой дядя? Кто сидит наверху, в гостях у мамы?
- Он спрашивал, в городе ли тетя Ракел! - отвечал малыш и жадно схватил чашку.
Мадлен, в сущности, не поняла, почему это обстоятельство показалось таким смешным Фанни и Дэлфину, но она все-таки засмеялась вместе с ними, потому что маленький Фредрик был ее любимцем.
- Вы опасная дама! - сказал Георг Дэлфин, прощаясь. - Я все же предостерегу моего друга Ворше!
- Да? Только посмейте! - воскликнула фру Фанни и погрозила ему маленьким, белым, тонким пальчиком.
В характере Фанни было что-то не совсем приятное для Мадлен, хотя она и не понимала, что именно ей не нравилось. Чаще она чувствовала это, когда бывали гости, особенно мужчины, но порою, даже когда они с Фанни оставались вдвоем, Мадлен испытывала какое-то чувство неловкости. Она не привыкла к такого рода разговорам, шуточкам, намекам, всегда задевавшим кого-то. Но в конце концов она оказалась так опутана сетями своей жизнерадостной и разговорчивой подруги, что стала терять прежде свойственную ей неосознанную уверенность в себе, а порою ее охватывало что-то вроде страха, словно она шла чему-то навстречу, чему-то неотвратимому и непонятному.
Фру Фанни стояла у окна и смотрела вслед Дэлфину. Он был не такого уж маленького роста… Фигура у него безупречная, и костюм на нем всегда сидел как вылитый. Вьющиеся волосы и черные усы придавали его наружности оригинальность. На этого человека всегда обратят внимание! Странно только, что она это заметила теперь в первый раз!
Фру Фанни оглянулась на Мадлен, которая убирала со стола, и с минуту пристально наблюдала за нею.
VIII
- Одно меня постоянно удивляет в вас, господин кандидат Йонсен, - говорила Ракел, - почти во всех наших разговорах на серьезные темы мы всегда наталкивались на тот или иной вопрос, который внезапно возбуждал целый ряд сомнений у нас обоих, и, мне кажется, более всего у вас…
- Это потому, что вы с дерзкой проницательностью вносите в разговор остроту и смелость мысли!
Ракел пристально взглянула на него. Много уже раз в продолжение этого интересного знакомства она настораживалась при каждом слове, в котором мог таиться хоть самый слабый оттенок комплимента. Но каждый раз, когда она рассматривала суровое, несколько грубое лицо, она успокаивалась. Поэтому и теперь она ответила:
- О! Совсем не нужно большой проницательности, чтобы понять, что когда два человека обсуждают какой-нибудь вопрос вместе, это может дать больше, чем если бы каждый раздумывал об этом же вопросе один. Но меня удивляет, что вы до сих пор не разрешили ни эти проблемы, ни эти сомнения.
- Вы открыли мне глаза на многое, что ранее…
- Но, послушайте! - перебила его Ракел немного нетерпеливо. - Вот мы сейчас, прогуливаясь по аллее, уже добрых полчаса говорим о многих противоречиях и коллизиях, с которыми может столкнуться священник, если он будет одновременно и слугой бога и слугой государства. И каждый раз, во всяком случае много раз, вы говорили: "Да, вы правы! Я прежде об этом не думал!" или что-нибудь в этом роде. - Ракел остановилась посреди широкой аллеи, окаймленной кустарником, и взглянула ему в глаза.
- Как же это может быть, господин кандидат Йонсен, что вы, человек, изучающий богословие и поставивший себе целью со временем стать священником, что вы уже давно не задумались об этом и не приняли определенного решения?
Кандидат опустил глаза под этим честным, чистым, проницательным взором и ответил:
- Сомнения и искушения у меня, конечно, были. Никто из нас не свободен от них. Но когда вам кажется, - и я должен признаться, что так оно и есть! - когда вам кажется, что одна основная идея поглощает меня, то я скажу, что причиной этому некоторые особенности моей судьбы и моего развития. Видите ли, я из бедной семьи, из очень бедной семьи… (он снова постепенно обретал уверенность в себе). Не имея особых способностей, я пробился прилежанием. Поэтому мне приходилось очень много работать, когда я учился. И я пришел к выводу, что тот, кому приходится действительно много работать, не имеет времени для сомнений. А кроме того, в самом учении и в характере людей, которые руководят обучением, есть что-то… как бы это назвать?.. что-то успокаивающее… Нет… Я сказал бы - утверждающее! Они воздействуют на сомнения так, что эти сомнения представляются как бы нашедшими уже свое разрешение. Но вся моя жизнь, а теперь мое знакомство с вами, фрекен Гарман, открыло мне глаза на многое!
- Вы помните наш первый разговор? - спросила она.
- Мне кажется, я не забыл ни одного слова, сказанного нами друг другу.
- Это было одно из первых воскресений, которые вы провели в Сансгоре.
- За столом разговор шел о войне, вы ведь имеете в виду именно этот день? - спросил он.
- Да, именно, - отвечала Ракел. - Кандидат Дэлфин, как обычно, развязно и поверхностно рассуждал о том, что в новых условиях можно бы покончить со злом, называемым войной, если только избавиться от королей и священников. Помните, пастор Мартенс был очень возбужден и настаивал на том, что священники именно слуги мира и дело их - дело мира. А кандидат Дэлфин ловко ответил ему, что любой, у кого явится желание просто пойти в церковь как-нибудь в воскресный день, сможет услышать, как красиво этот слуга мира, пастор Мартенс, молится о ниспослании сил воинству "на земле и на водах".
- Я хорошо это помню! - отвечал директор школы с улыбкой. - Я тогда возражал…
- Да, и вы уверяли, что никогда, если станете священником, не будете упоминать о "воинстве" в своих молитвах.
- И не буду! И никто никогда не принудит меня к этому! Никогда!
Ракел посмотрела на него: вот таким она всегда хотела бы его видеть.
- Я напоминаю вам об этом, - продолжала она, - потому что теперь знаю, что есть и много других обязанностей священника, которые вы не сможете выполнять с совершенно чистой совестью; вы в наших разговорах не раз высказывали серьезные сомнения в связи с обрядом венчания, исповеди, конфирмации и многого другого; теперь, мне кажется, вы должны либо отказаться от мысли стать священником, либо вам придется лгать.
- Лгать я не могу! - воскликнул он. - Скорее уж откажусь от своего будущего!
- Но разве этого достаточно?
- Что вы хотите сказать, фрекен?
- Вам кажется, что вы сделали все, что могли, просто свернув с пути в силу своих убеждений? Будь я мужчиной, - Ракел выпрямилась, - я именно искала бы битвы, а не пряталась бы в кусты!
- Я тоже не спрячусь в кусты! - ответил кандидат Йонсен.
- Надеюсь, что вы этого не сделаете: здесь хватает людей, которые именно так поступают. - Она взглянула на дом, к которому они теперь подошли вплотную. В открытых дверях, ведущих в сад, стояла фру Фанни и шутливо болтала с Дэлфином. Пастор Мартенс и Мадлен направлялись к крокетной площадке, а Якоб Ворше с папиросой во рту глядел им вслед.
Ракел быстро обернулась к кандидату Йонсену:
- Я не знаю ничего более жалкого, чем бездействие человека, который не решается ни словом, ни поступком доказать, насколько он враждебен привычным, общепризнанным мнениям. Тот, кто пытается ловко лавировать в жизни, тот в моих глазах - трус!
Сказав это, она быстро направилась к дому; директор школы постоял еще мгновенье и пошел вниз по усыпанной песком дорожке, погруженный в глубокие размышления.
Якоб Ворше спросил ее, когда она проходила мимо:
- У вас нет настроения сыграть партию в крокет? Мне кажется, грешно оставлять вашу кузину одну играть с капелланом.
- Вы можете оставить свое сочувствие при себе, господин Ворше! - ответила Ракел таким тоном, что он только отступил и поглядел на нее. - Я думаю, наоборот, Мадлен отлично чувствует себя в обществе пастора. Это общество как раз по ней!
- Прошу прощенья! - отвечал Ворше добродушно. - Я не собирался быть назойливым, но у меня создается впечатление, что ваша юная кузина обладает огромной жизнерадостностью, которую ей негде применить.
- Не знаю, действительно ли в Мадлен столько скрытой любви к жизни. Откровенно говоря, мне не нравятся люди, которые не решаются открыто высказывать то, что в них таится…
- Не решаются? - переспросил он с удивлением.
- Да. Я именно сказала: "не решаются"! Чем же иным, как не отсутствием смелости, можно назвать это стремление скрыть свое внутреннее я, свои убеждения, жить, играя комедию с утра до вечера? Пожалуй, уж лучше поступать так, как ваш приятель, вон тот, - она кивнула в сторону Дэлфина, - который выставляет напоказ свои убеждения и разбрасывает их повсюду в виде парадоксов и острых словечек.
Якоб Ворше теперь понял, что Ракел склонна беседовать на более серьезные темы, чем он ожидал.
- Я часто замечал, - сказал он, переходя на серьезный тон, - что вы, фрекен Ракел, считаете, будто долг каждого человека всегда прямо высказывать свое мнение, когда он чувствует, что задеты его убеждения; но позвольте мне объяснить вам…
- Я не нуждаюсь ни в каких объяснениях, - перебила она. - Вы и не обязаны мне их давать. Но я повторяю: это - трусость!
Она раскаялась в этом слове, как только произнесла его. Оно сорвалось лишь потому, что она только что употребила его в разговоре с Йонсеном. Но тем не менее Ракел вошла в дом, не вступая в дальнейшие объяснения.
Якоб Ворше стоял, задумчиво попыхивая папиросой. Недовольство и дурное настроение, которое он уже давно замечал в ней, наконец разразилось вспышкой. Он знал, что Ракел имела в виду: она считала его трусом.
Их взаимоотношения сразу приняли товарищеский оттенок, который исключал всякое ухаживание. Она с самого начала сказала ему, что так и должно быть, если они хотят быть друзьями. Он согласился, и они много разговаривали, но в последнее время эти беседы почти прекратились.
Оглянувшись, Якоб Ворше увидел прямо перед собой Йонсена, идущего по аллее с опущенной головой. Ворше сразу сообразил, что было причиной необычайного раздражения Ракел, но это открытие не способствовало улучшению его настроения.
Амтман Йуорт и адъюнкт Олбом уединились в старой беседке за плотиной. По воскресным дням, бывая в гостях в Сансгоре, они охотно держались вместе и склонны были немного позлословить.