Но и сам господин Самюельсен тоже вел ожесточенную личную борьбу - со всей городской детворой. С давних пор любимым развлечением ребятишек было "петь песенку про Питера Нилкена". Проделывалось это так: собирались толпой - чем больше, тем лучше, - главным образом в сумерки, и осторожно подкрадывались к лавочке Ворше. Когда вся маленькая банда оказывалась под окнами господина Самюельсена, дети запевали вдруг на старинный мотив:
Питер Нилкен - малыш!
Хвост поджал и сидишь!
Чем дольше сидишь ты,
Тем меньше, малыш, ты!
Проказники повторяли эту песенку все громче и громче, пока раздосадованный Нилкен не перескакивал через прилавок с металлической линейкой в руке.
Тогда детвора с криком и топотом разбегалась по узкому переулку и темным улочкам: ведь ходили слухи, что на металлической линейке запеклась человеческая кровь! А господин Самюельсен спокойно возвращался на свое привычное место. За долгие годы такие скачки через прилавок вошли у него в привычку - это был единственный способ иметь хоть часок покоя.
Никто не мог бы упрекнуть фру Ворше за то, что она боготворила сына; пожалуй, это ведь было единственное, из-за чего ей стоило трудиться и страдать! Якоб тоже был хорошим сыном и вообще постепенно выравнялся. В детстве он стоил матери многих слез, когда, бывало, приходил домой в синяках и оборванный после драки. Дело в том, что "в мальчике было слишком много пороху", как говаривал ректор; и когда Якоб вспыхивал, он охотно бросался в драку с самыми сильными школьниками. Но с годами характер его становился ровнее, а когда он возвратился из-за границы и принялся за организацию своего предприятия, он был (и такого мнения держалась не одна только фру Ворше!) самым красивым и воспитанным молодым человеком в городе.
Якоб Ворше взял старую контору своего отца в старом здании, выходящем на базарную площадь и на пристань. Он занимался частично посредническими делами, частично торговыми операциями. Во всяком случае в торговле зерном, которая до сей поры была почти исключительно в руках фирмы Гармана и Ворше, он начал удачно конкурировать с этой фирмой. Впрочем, она имела столько связей во всех концах страны, что куда бы Якоб ни обращался, он сталкивался с Гарманом и Ворше.
Мортен предложил было раз навсегда прекратить эту борьбу, придушив мелкого конкурента, прежде чем он станет опасным. Но консул Гарман не хотел и слышать об этом. Он воспылал необъяснимой нежностью к молодому Ворше. Во всех делах консул сознательно уступал ему, и, наконец, дошло до того, что "конкурент" стал постоянным воскресным гостем в Сансгоре.
Вначале Якоб Ворше не хотел оставлять мать одну по воскресеньям, но фру Ворше сказала:
- Пожалуйста, не выдумывай, дурачок! Неужели ты воображаешь, что нам с Самюельсеном хочется, чтобы ты сидел дома и смеялся над нами, когда мы играем в рамс? И кроме того, - она чуть-чуть толкнула его в бок при этих словах, - ты ведь знаешь, что там есть кому тебя поджидать!
- Ах, мама! Пожалуйста, оставь намеки! Ты же сама видишь, что из этого никогда ничего не выйдет!
- Слушай, Якоб! - сказала фру Ворше, подбоченившись. - Как ты ни умен, а все-таки ты большой болван, поистине болван, когда дело касается женщин. Ты подумай, как все могло бы хорошо устроиться! Говорят, что она немножко чудаковатая, эта фрекен Ракел, но ведь не совсем же она сумасшедшая! Ты только не упускай своего - и в конце концов все получится как следует! И как тогда все хорошо устроится!
Это был излюбленный припев во всех рассуждениях фру Ворше на эту тему. И сын понимал, что противоречить ей не имеет смысла. Также не имело смысла предлагать ей, чтобы она прекратила заниматься мелочной торговлей или хотя бы поручила это кому-нибудь другому.
- Я от безделья заболею водянкой, а Самюельсен через две недели совсем высохнет, если у нас не будет этой лавочки! - обычно говорила она.
- Да, но… - возражал Якоб. - Теперь ведь тебе не нужно больше работать! Ты заслужила право отдохнуть на старости лет! Притом у тебя ведь ноги болят… суставы.
- Суставы! - восклицала фру Ворше, ударяя себя по ляжкам. - Будь уверен! Суставы у меня еще достаточно здоровые для хорошей лавочницы!
- Ну купи себе по крайней мере лошадь и коляску. Средства на это ведь у тебя есть!
- Я уже раз прокатилась по городу, и с пользой для себя! - отвечала мать. - И я думаю, что прокачусь еще раз, но это будет уже тогда, когда я покончу со всеми земными заботами!
С ней ничего нельзя было поделать. Так они с Самюельсеном и остались в милом их сердцу заднем флигеле, а Якоб водворился в главном здании. Бывая в комнатах своего сына, фру Ворше с величайшим наслаждением разыгрывала из себя "даму". Но возвратившись в заднюю пристройку, она заливалась смехом и хлопала себя по ляжкам: она действительно стала настоящей женщиной из простонародья.
Однажды в субботу, после обеда, кандидат Дэлфин вошел в контору Якоба Ворше с книгами, которые он брал читать.
- Знаете ли, я ведь купил себе лошадь! - сказал он весело.
- Да ну! - отвечал Ворше. - Что это за новое безумие?
- Нет, понимаете ли, я забрал себе в голову, что фрекен Мадлен должна увидеть меня верхом на лошади. Полагаю, что это произведет на нее неизгладимое впечатление! Вот: я появляюсь на хорошей лошади с развевающейся гривой - на манер генерала Прима, - вот так! - Он галопом промчался по комнате и остановился перед Ворше. - Вот так! Да еще мрачный взор, направленный вниз! Эффект будет огромный - не правда ли?
Якоб Ворше не мог не рассмеяться, хотя ему не нравилась та легкомысленная манера, с которой относился Дэлфин к Мадлен.
- Вы, надеюсь, не поедете в Сансгор сегодня верхом?
- Нет! К несчастью, не поеду! Это будет неразумно: я ведь не могу поехать в специальном костюме для верховой езды, а ехать верхом на лошади в простом штатском - смешно! Нет! Но вечером я думаю проехаться мимо, этак между шестью и семью - понимаете? Освещаемый последними лучами заходящего солнца, я только проеду мимо забора сада, поклонюсь издали - и все! О! Этому будет трудно противостоять!
- Я боюсь, или, вернее сказать, я надеюсь, что фрекен Мадлен просто не умеет ценить вашей изысканной манеры ухаживать за нею, - сказал Ворше полушутя, полусерьезно.
- О глубокоуважаемый! Вы не знаете женского сердца! И откуда бы вам знать его, вам, который ищет идеала в женщине, борющейся за равноправие: в этакой большой мускулистой особе с усиками над верхней губой и книгой "Рабство женщин" под мышкой!
- Довольно, черт вас побери! - воскликнул Ворше. - Вы в самом невозможном настроении! Идите-ка лучше к фру Фанни. Вы ей сегодня покажетесь очаровательным.
- Хорошая мысль, которая, впрочем, у меня уже была! - отвечал Дэлфин, беря свою шляпу. - Таким образом я, кроме того, абонирую себе место в коляске на завтра!
- Со мной проехаться не хотите? - крикнул Ворше ему вслед.
- Нет, спасибо, я предпочитаю коляску фру Фанни, и главным образом ради удовольствия видеть ее супруга на козлах!
С этими словами он ушел.
Якоб Ворше поглядел ему вслед. Вначале он ценил знакомство с Дэлфином. В городе было не много молодых людей, с которыми он находил о чем разговаривать, а Дэлфин был все же ловок, начитан и в разговорах наедине бывал интересен. Но постепенно легкомыслие и беспечность его стали ярче и сильнее обнаруживаться, и Ворше начинал немного уставать от своего приятеля.
Фру Фанни сидела и скучала. Маленький Кристиан Фредрик ушел гулять с няней; улица была отвратительна: пыльная, душная и заполненная простым людом, который делал субботние закупки. Фанни даже не смотрела в окно. Откинувшись в одно из самых мягких своих кресел, она сидела и зевала перед зеркалом: жаль, что она не пригласила утром Мадлен. Уже несколько дней как девушка не была в городе, но, с другой стороны, опять рисковать оказаться ширмой? Или, может быть, самой начать наступление? А почему бы и нет? Но "он" приходит только когда Мадлен в городе. О, как скучно! Зеваешь так, что можно вывихнуть себе челюсти!
Когда Дэлфин внезапно вошел в комнату, она вздрогнула, но осталась в прежней позе в кресле и протянула ему левую руку, которая была ближе.
- Добро пожаловать, господин кандидат! А я как раз сидела и думала о вас в своем одиночестве.
- Это очень мило с вашей стороны! - отвечал он и сел против нее.
- Ах! О каких глупостях только ни думаешь, когда сидишь так вот, одна…
- Надеюсь, что я не самое глупое, о чем вы думали! - отвечал Дэлфин весело. - Но, вообще говоря, это правда, что вы слишком много бываете одна в последнее время!
- Да, но если у меня есть к тому причины…
- Может быть, вы разрешите мне осведомиться об этих причинах?
- Возможно, лучшее, что я могла бы сделать, это рассказать именно вам об этих причинах, - сказала Фанни и внимательно посмотрела на кончик своего ботинка, который высовывался из-под платья. У нее были маленькие узкие парижские ботинки с вырезанными полосками, сквозь которые виднелись гладкие темно-синие шелковые чулки.
- Уверяю вас, сударыня, что я буду так же благодарен, как и скромен.
- Мадлен так молода! - сказала Фанни, как бы продолжая развивать свою мысль. - Я, в известной степени, обязана приглядывать за нею и…
- Разве это настолько уж необходимо? - спросил он.
- О да! Когда молодая девушка, такая наивная, как Мадлен, вступает в соприкосновение с людьми, которые - как бы это сказать, - которые так проворны, как вы, господин кандидат Дэлфин, то… - Она посмотрела на него и остановилась.
- Вы оказываете мне слишком большую честь, - засмеялся он. - Притом, с чего бы это мне пришло в голову воспользоваться…
- Ну! - перебила она и подняла брови. - Эти разговоры мы знаем! В этом отношении вы такой же, как и другие; уж будто вам и в голову не приходит воспользоваться каждой, даже самой незначительной возможностью, - не правда ли? Ну, скажите прямо!
- Ну что ж! - отвечал он и встал. - Если уж вы так настаиваете, признаюсь, что когда я вижу землянику, на которую никто не обращает внимания, то, конечно, как правило, я срываю ее…
- Да, именно вот эта жадность мужчин всегда кажется мне и опасной и удивительной!
- Ах, сударыня, но ведь земляника так заманчива и так очаровательна!
- Да, когда она спелая… - отвечала Фанни.
Последние слова были произнесены с необычайной мягкостью, в которой было что-то кошачье. Георг Дэлфин в это время ходил по комнате. Он быстро оглянулся и поймал только последний отблеск взгляда, который был брошен на него при этой фразе.
Дэлфин редко терялся в подобных случаях. Он, кажется, сделал открытие… Но не показалось ли ему это? Неуверенность и внезапная радость заставили его смутиться. Он пробормотал что-то, покраснел и молча смотрел на Фании.
Она лежала, откинувшись в кресле, и так прекрасна была изогнутая линия ее тела от маленькой головы до самого кончика парижского ботинка! Ее красота была так самоуверенна и безмятежна в каждом изгибе, в каждом движении!
Фанни поняла, что теперь достаточно, и встала, как бы не замечая его смущения.
- Знаете что! - сказала она вдруг и громко рассмеялась. - Это ведь смешно, что я читаю вам проповеди! Каждый должен сам для себя служить примером, а мне вот, кстати, нужно поехать на примерку платья. Надеюсь, что вы меня извините? Всего доброго, господин кандидат! Желаю вам, чтобы земляника пришлась вам по вкусу!
Дэлфин стоял совершенно пораженный; но прежде чем он пришел в себя и взял шляпу, Фанни выглянула из приоткрытой двери, улыбающаяся, сияющая, и воскликнула: "Вы едете со мной на прогулку завтра?" - и, не ожидая ответа, исчезла, слегка кивнув головой.
Все еще полурастерянный, Дэлфин предпринял свою обычную поездку верхом. Но из мимолетного поклона через забор сада ничего не вышло. Он никого не увидел ни в окнах, ни на лестнице. Да, по правде говоря, он был слишком захвачен впечатлениями этого дня, чтобы вполне точно воспринимать все окружающее.
Когда фру Фанни в первое время их знакомства пренебрежительно отвергла его попытку к сближению, он сразу же смирился со своей участью: Георг Дэлфин был не из тех мужчин, которые теряют время и душевное спокойствие на безнадежное обожание. Он считал, что в любой лотерее немало достойных выигрышей и кроме самого крупного.
И вот сегодня внезапно открылась возможность надеяться на крупный выигрыш, на удивительную и ослепительную фру Фанни. Сердце его наполнилось гордостью, и Якоб Ворше, без сомнения, вспомнил бы о генерале Прима, если бы мог видеть, как Дэлфин поглядывал на прохожих.
На следующий день Фанни и Мадлен гуляли в Сансгоре рука об руку весь вечер. Дэлфин не мог улучить минутки, чтобы поговорить с той или другой отдельно. Единственный раз он застал Фанни в гостиной около рояля, но она сразу же встала и вышла из комнаты.
Вечером, когда они ехали вместе в коляске, не сказано было почти ни одного слова. Фанни все время любовалась фиордом, который поблескивал между стволами деревьев. Был неподвижно тихий осенний вечер. Дэлфин находился в необычайно напряженном состоянии. Каждый раз, как он делал движение, ее широкое шелковое платье, которое заполняло почти всю коляску, слабо шуршало. Они оба сидели тихо и неподвижно, пока не доехали до города.
Но в последующие дни Мадлен стала снова постоянной гостьей в городе; Фанни удвоила свою любезность по отношению к ней, а Дэлфин приходил еще чаще, чем прежде. Но зато на улице она его больше не встречала и рассказала об этом Фанни.
Фанни улыбнулась и заявила, что это очень хорошо со стороны Дэлфина и доказывает его порядочность. Люди уже начинали поговаривать об их прогулках по улицам.
Мадлен со страхом думала, как много надо осторожности, чтобы жить в этом мире. Через некоторое время она все-таки встретила Дэлфина. Прогулка вдвоем показалась ей очень приятной: он был такой веселый и любезный.
Фанни стала за это время еще более сияющей, чем обычно. Когда она в зеркале наблюдала Мадлен рядом с собой, что сделалось теперь ее привычкой, на лице ее появлялась самодовольная улыбка. Они обменялись ролями, хотя Мадлен и не замечала этого, и теперь пьесу можно было поставить, потому что красивая женщина считала, что роли распределены правильно.
XI
Все барышни Спарре, - а их было пять, - бросились к окнам.
"Это Йонсен!" - "Директор школы!" - "О! Я вижу издали!" - "Да, да, это он!" - "Это председатель Комитета помощи бедным!" - "Ты, может быть, думаешь, что я не узнала Йонсена?" - "Он сделал себе новый костюм!" - "Ах! Он идет к нам!" - "Клементина, ты взяла мои манжетки! Да, ты, ты!" - "Они лежали на рояле!" - "Но он, верно, зайдет только к папе!" - "Клара, Клара! Ты наступила мне на подол!" - "Он входит!" - "Он к нам с визитом!" - "Ах, господи! Кто же взял мои манжетки?"
Фру Спарре мгновенно указала каждой, где она должна сидеть: дверь в комнату была нарочно оставлена открытой; все ожидали, напряженно затаив дыхание; фрекен Барбара, старшая, должна была сказать: "Войдите!" Она совсем побледнела от избытка чувств, и все в упор смотрели на нее. Раздался стук в дверь. Но это был стук в дверь кабинета пробста; тот ответил: "Войдите!" Дверь открылась и закрылась, и в соседней комнате начался разговор вполголоса.
"А, что я говорила? Я говорила, что он идет к папе!" - "И я это говорила!" - "Не знаю, почему ты как полоумная металась в поисках за своими манжетками!" - "Я так не бегала!" - "А ты бегала! Да, да!"
- Тсс, тсс! Интересно, что ему нужно от папы? - сказала супруга пробста.
Все умолкли, но всё же ничего не могли расслышать из глухо доносившегося разговора.
Кандидат Йонсен пришел просить разрешения произнести проповедь в следующее воскресенье. Пробст ведь несколько недель тому назад был так добр, что обещал ему…
Пробст хорошо помнил свое обещание и с радостью готов был выполнить его. Он даже хотел поблагодарить кандидата Йонсена! Молодой человек был так добр, что облегчил труд старика, выполняя его обязанности.
Директор школы отвечал, что он не хочет притворяться, что им руководило не столько это соображение, сколько совершенно личные мотивы: он хотел поговорить с прихожанами, с общиной.
И это пробст вполне одобрил. Понятно, что директор школы Йонсен должен испытывать потребность обратиться с речью к родителям тех детей, воспитание которых ему доверено.
Да нет же! Кандидат Йонсен собирался говорить вовсе не об этом. Многое, очень многое может тяготеть на совести мыслящего человека! Это тяжелое бремя! И лучше всего облегчить свою совесть, выступив честно и правдиво.
Это намерение пробст также находил похвальным. Первая обязанность каждого христианина, а тем паче обязанность священника, - быть правдивым. Но правдивость - это редкое сокровище жизни человеческой, и часто оно скрыто за многообразными формами темноты бытия! Следует быть осторожным и внимательно проверять себя, обращаясь к священному писанию!
Но Йонсен, как ему казалось, мог смело утверждать, что он пришел к своей точке зрения после долгой серьезной борьбы и раздумий, что он долго проверял себя. Его убеждения - плод многих одиноких часов суровой самопроверки.
Пробст заметил, что и он знал эти одинокие часы суровой самопроверки. Зато как велико благо, получаемое от них! Да… Но он хотел также добавить, - он знал это из личного опыта, - что одинокое обособленное размышление не всегда приводит на верный путь. Потому-то ведь и писание советует открывать свою душу друг перед другом, работать в содружестве, помогая друг другу.
- Потому-то я и собираюсь обратиться ко всей общине!.. - отвечал кандидат.
Они сидели друг против друга за письменным столом пробста и смотрели друг другу прямо в глаза. Йонсен был бледен и нервно вздрагивал, словно собирался вскочить.
Пробст Спарре сидел, немножко откинувшись на спинку кресла; в руке он держал большой нож из слоновой кости для разрезывания бумаги и ножом этим как бы отмерял свои слова. Он не жестикулировал и не ударял по столу, но время от времени сильным жестом проводил этим полированным ножом по лежавшей перед ним пачке бумаги.
Обращаться к общине - это, бесспорно, во всех отношениях дело хорошее и вполне соответствует священному писанию, но ведь можно высказать даже такие мысли, которые, вообще-то говоря, не предназначены для всех ушей! Поэтому-то церковь предлагает иную, более ограниченную форму выражения своих мыслей, которая притом полностью соответствует слову божию и которая много раз облегчала скорбные сердца!
Директор школы привстал, собираясь прощаться.
Да, он испытывал огромное желание обратиться к общине. Это он должен сделать прежде всего, чтобы каждый, кто хочет, ясно понял его точку зрения и чтобы ничего невыясненного не оставалось между ним и общиной!
Пробст тоже встал и протянул ему руку для прощания. Он пожелал своему молодому другу благословения божьего в его намерениях и просил его помнить, что он, пробст, всегда готов помочь делом и советом, если Йонсен в какой-нибудь мере будет нуждаться в его помощи.
- Вы запомните это, дорогой молодой друг мой, не правда ли? - сказал старый пробст, глядя на Йонсена отеческим взором.