XVIII
Дядюшка Рикард, принужденный спуститься с крыши материального склада, понял, что всякая надежда потеряна, и направился к пожарной машине. Он как будто заглушил свою боль, когда работал, и теперь, накачивая воду изо всех сил, время от времени поглядывая в сторону дома, думал: "Бедный Кристиан Фредрик!.."
Якоб Ворше руководил работой; он велел свалить высокий дощатый забор, окружавший верфи, чтобы очистить место для пожарных машин и этим ускорить подачу воды. Праздную публику он прогнал наверх, в хутор. Когда он пробегал мимо дядюшки Рикарда, тот спросил:
- Вы считаете, что есть еще надежда, Ворше?
- Нет, - отвечал тот кратко, - я работаю с отчаяния…
Советник кивнул:
- И я тоже! Бедный Кристиан Фредрик!
В этот момент в толпе прокатился шепот; все прочли имя наверху, на корабле: "Мортен В. Гарман". Значит, корабль собирались назвать в честь старого консула.
Дядюшка Рикард еще раньше знал это название от брата; он взглянул вверх, где имя его отца стояло, написанное золотыми буквами, окруженное легким пламенем, уже игравшим вдоль борта корабля.
Якоб Ворше сам схватил пожарный рукав и одним усилием направил струю воды так высоко, что на этот раз она совсем сбила пламя.
Но теперь все поняли, что судьба корабля уже решена. И если среди зрителей были такие, которым доставляло удовольствие, что на долю Гармана и Ворше пришелся тяжелый удар, то сейчас и для них гибель этого гордого корабля была трагическим зрелищем.
Мортен вернулся от отца. Теперь он стоял рядом с дядюшкой Рикардом; все смотрели на корабль.
Огонь ширился с каждой минутой; сильное пламя выбрасывалось над крышей материального склада, и с каждым новым порывом ветра огонь все больше вырывался вверх, - становилось жарко даже около пожарных машин. Чем выше поднимался огонь, тем тише становилось в толпе. Уже не слышно было ни приказаний, ни подбадривающих возгласов моряков; насосы работали уже не так ритмично; даже Якоб Ворше, казалось, потерял присутствие духа.
И вдруг маленький мальчишка из "West End", вскарабкавшийся на мачту какой-то яхты, стоявшей перед рыбачьими хижинами, закричал:
- Ой! Смотрите-ка! Ой! Как пошел-то! Ур-ра!! Ой! Как пошел-то!
В толпе пробежал ропот негодования от этих глупых слов, но…
- Смотрите-ка! Ведь в самом деле! Посмотрите! - пробежало в толпе; одни кричали, другие еще сомневались.
- Да! Нет! Пошел! Пошел!
Корабль пошел. Никто больше не качал воду. Все застыли в напряженном ожидании. Гул голосов на верфи стал быстро нарастать. Он докатился до имения, поднимаясь все выше, пока не перешел в торжествующий крик сотен голосов: мальчишки, женщины, взрослые мужчины - все кричали, сами не зная что. Это было общее бурное ликование: ведь действительно - корабль пошел!
Огромный черный гигант сдвинулся; понемногу с нарастающей быстротой могучий остов двигался сквозь пламя. Блестящие бока то исчезали в дыму, то сверкали в золотистом отблеске пламени, и высоко, словно торжествующе, нос корабля поднимался над волнами, а корма погружалась глубоко в воду.
Когда горящий борт корабля зарывался в волны, раздавалось шипенье, словно кто-то бросал в воду сотни раскаленных кусков железа, а волны пенились вокруг всего борта, и легкие языки пламени, игравшие на нем, сметались сильным ветром.
А на берегу ветер, словно набравшись новых сил, когда корабль сошел со стапелей, бросился на огонь и закрыл клубящейся завесой огня и дыма корабль, скользивший в открытое море.
Теперь на месте корабля, где образовалась огромная пустота, стояла только небольшая кучка сутулых, замазанных дегтем людей, которые шляпами стирали пот со своих лиц. А среди них был высокий, стройный мальчик, ярко-красный в отсветах огня.
- Габриель! - закричал дядюшка Рикард.
- Габриель! - повторили окружающие.
Советник протолкался к нему; многие следовали за ним, но остановились, образовав почтительный кружок около героя дня.
Дядюшка Рикард обнял Габриеля, затем оглянулся на окружающих и провозгласил:
- Да здравствует Габриель Гарман! Ур-ра! - Он хотел было помахать шляпой, но вспомнил, что пришел с непокрытой головой.
- Ур-ра! - подхватила толпа так, что зазвенело в ушах. Все кричали дружно.
- Ур-ра плотникам! - закричал Габриель; его мальчишеский голос сорвался на дискант, но это было несущественно. Раздалось могучее "Ур-ра плотникам!", потом кораблю, потом фирме. Толпа ликовала.
- Идемте со мной! - обратился Габриель к рабочим. - Отец хотел угостить вас завтраком, но теперь вместо завтрака будет ужин!
Все плотники засмеялись этой шутке, но тут и кандидат еще добавил от себя:
- Вы по-настоящему заслужили и завтрак и ужин!
Это показалось им так забавно, что они смеялись до слез, и выражение "кандидатский завтрак" сделалось поговоркой на многие годы.
Тем временем склад материалов и все, что могло гореть на этом краю верфи, сгорело, Огонь начал забираться кверху, охватывать желоба.
Но это уже никого не беспокоило: корабль спасен. Это самое главное. А ветер дул теперь с суши. Мортен распорядился поставить сторожей на ночь; пожарные машины остались стоять на случай, если ветер снова переменится.
Они шли к дому рука об руку - дядюшка Рикард и Габриель. Юноша рассказывал со всеми подробностями, как все это получилось. Габриель нашел корабельных плотников, собравшихся кучкой около корабля, и вдруг начал распоряжаться.
- Распоряжаться! - воскликнул дядюшка Рикард. - Вот, чертов парень, каким ты оказался!
- Тогда, - продолжал Габриель, - они подвели под корабль желоба, выбили клинья и сдвинули корабль. Крепления были сняты мгновенно; сам старик Андерс сбил последнюю крепь уже весь охваченный огнем и дымом, и корабль пошел почти что в последнее мгновенье. Во всяком случае, Тома Робсона следовало похвалить за то, что все было готово к спуску корабля и находилось в наилучшем порядке.
Ракел встретила их на лестнице. Подойдя прямо к дядюшке Рикарду, она шепнула ему на ухо:
- Не тревожься, дядя! Не будем портить вечера Габриелю, С отцом случился удар; он лежит у себя. Там уже доктор.
Советник молча вошел в дом. Ракел обняла брата за шею и сказала:
- Ты смелый мальчик, Габриель!
- Мальчик?! - спросил Габриель.
- Ну, мужчина. Это я и хотела сказать! - ответила Ракел с улыбкой. - А где твои люди?
Вскоре явились и плотники. Ракел пошла на кухню и принесла эль, вино, колбасу, копченое мясо, печенье, сдобный хлеб и множество других вкусных вещей. Габриель рассмеялся и сказал:
- Ну, ты гораздо щедрее, чем йомфру Кордсен. Я уверен, что жареные цыплята предназначались для бала.
Да, верно… Завтрашний бал. Ракел стало, наконец, так тяжело видеть Габриеля веселым и радостным, что она больше не могла этого вынести.
- Послушай, Габриель! Бала завтра не будет. Отец заболел.
Габриель не стал расспрашивать. Он понял, что случилось что-то серьезное. Плотники, пришедшие с ним, стояли у лестницы, нагруженные прекрасным угощением, и не знали, куда деваться.
- Идемте-ка обратно на верфь! - сказал им Габриель. - Там мы у себя дома; и там достаточно тепло.
По его голосу Ракел почувствовала, что слезы подступают ему к горлу; она невольно подумала о том, что этот мальчик сразу стал взрослым.
Горевшее здание уже обрушилось, но развалины еще догорали. Нужно отдать справедливость мистеру Робсону, верфи были в таком образцовом порядке, что сторожам не стоило особого труда помешать распространению огня. К полуночи ветер совсем стих, и густые облака дыма поднялись высоко в небо и медленно поплыли над фиордом.
Сойдя со стапелей, корабль пошел прямо по ветру и стал борт о борт со старым бригом, принадлежавшим фирме. Всю ночь продолжались крики и песни бесчисленных добровольцев, которые вызвались привести корабль в порядок.
Корабельные плотники сидели маленьким тесным кружком на верфях, настолько близко к горевшим зданиям, что им было тепло. Они получили гораздо больше угощения, чем могли вместить, и потому угостили на славу подошедших к ним сторожей.
Все были веселы и довольны. Портило их радость только заявление Габриеля, что ему нужно быть дома, потому что консул заболел. Ему не хотелось, чтобы плотники подумали, что он гнушается ими и не хочет остаться из гордости.
Они пили за здоровье Габриеля и за здоровье многих других, кого только могли вспомнить. Пили непривычные вина, ели изысканные кушанья, пока уже не в силах были продолжать.
Остатки они разделили между собой по жребию, совершенно так же, как порой делили щепки, и хохотали при этом до колик.
Затем все пошли домой, в "West End", нагруженные колбасами, бутылками, цыплятами и прочими прекрасными яствами. Солнце только что вышло из-за гор на востоке города и сияло во всех оконных стеклах. Казалось, что весь "West End" иллюминован.
В это утро уж наверное ни одна жена не попрекнула мужа за то, что он немножко перехватил. В домах плотников ели, пили, болтали, шумели; на лестницах и по улицам сновали люди. Ребятишки сидели в кроватках, удивленные, ослепленные утренним солнцем, и уплетали колбасу, еще не вполне уверенные, точно ли они едят колбасу или все это просто чудесный сон, один из тех снов, какие часто снятся голодным.
Солнце сияло над бухтой Сансгор. Новый корабль стоял на причале, а с берега "West End" далеко в море доносился веселый шум.
Дома у старика Андерса Марианна лежала в постели и говорила в бреду что-то непонятное. Соседка утверждала, что у нее горячка; да и сам старик Андерс сидел, обмотав голову мокрым полотенцем: он обжег себе на пожаре одну сторону лица.
Горожане, наконец, разошлись по домам. Иные - усталые, словно не замечая солнца, сразу отправились в постель; другие не ложились, бродили и болтали весь день. Больше половины населения города побывало в эту ночь в Сансгоре или во всяком случае наверху, на холмах, чтобы посмотреть на пожар.
Один из немногих, кто не обратил на пожар никакого внимания, был Клоп. Расставшись со шведом наверху, в шкиперском поселке, он пошел прямо к городу и около первого же дома встретил людей, бежавших вниз. Как он ни был глух, он все же явственно услышал два пушечных выстрела. Проходя мимо церкви, Клоп увидел, что дверь открыта и что в помещении колокольни на полу стоит фонарь. Клоп увидел ноги человека, которые то поднимались кверху, то опускались вниз, подгибались и снова поднимались кверху. Он решил, что, видимо, бьют в набат большим колоколом.
Клоп обратил внимание на то, какое время показывали церковные часы, и пошел домой, обдумывая, что отвечать полиции: он ожидал допроса в связи с этим пожаром.
XIX
Консул Гарман уже три дня лежал в постели. Вся левая сторона была парализована; но доктора полагали, что все может пройти, поскольку пациент выжил первые дни. Консул не произносил ни слова, но двигал глазами, точнее, правым глазом; левый был полузакрыт и рот перекошен.
Дядюшка Рикард все время сидел у постели и пристально смотрел на брата, пока их глаза не встречались; тогда он отводил взгляд в сторону, стараясь изобразить на лице полнейшую беспечность. Ведь доктор предписал, чтобы больного тщательно оберегали от какого бы то ни было волнения.
Оставаясь с больным наедине, советник всегда боялся, что тот начнет говорить; но консул как будто специально ожидал этого и, наконец, сегодня, как только ушел доктор, обратился к брату:
- Послушай, Рикард, - сказал он, невнятно произнося слова, - надо бы сделать кое-какие изменения…
"Ну вот, начинается!" - подумал советник.
Консул подождал немного, затем продолжал:
- Это большая потеря, которая отразится на нас всех; корабль был не застрахован.
- Да… Видишь ли, Кристиан Фредрик… - отвечал дядюшка Рикард совершенно неподобающим беспечным тоном. - Совершенно удивительные… Совершенно удивительно… что… гм… что… ну, словом, совершенно удивительные вещи случаются иной раз… Скажем, например, с кораблем…
Консул поглядел на него.
"Что же теперь будет?" - подумал дядюшка Рикард и огляделся в поисках помощи.
- Что ты хочешь этим сказать, Рикард?
- Да… да… да… Вот наш-то Габриель! Молодец мальчик… - пробормотал советник и попробовал улыбнуться. - Не то чтобы в школе, конечно, но вот, например, скажем, на верфи..
- Что случилось с Габриелем? - быстро спросил консул.
- С Габриелем? Ничего! Ничего, кроме хорошего… Замечательно хорошего… Неужели ты думаешь…
В этот момент вошла Ракел, и дядюшка Рикард вздохнул с облегчением.
Ракел сразу поняла, что отец заговорил, и прямо подошла к постели.
- Расскажи мне все, Ракел! - попросил больной.
- Я с удовольствием рассказала бы тебе все сразу, отец, потому что все новости только хорошие, но я не уверена, сможешь ли ты перенести потрясение, радостное потрясение? - говоря это, она спокойно взглянула ему в лицо.
Больной сделал нетерпеливое движение. Ракел продолжала, держа его за правую руку:
- Видишь ли, корабль был готов к спуску. Совсем готов. И он пошел в назначенное время, прежде чем успел загореться, понимаешь? Корабль был вовремя спущен на воду, и теперь он спасен и цел. Ну вот, отец, теперь ты знаешь все.
- Но Габриель? - спросил консул и посмотрел на брата.
- Габриель именно и сделал все это, потому что Том Робсон не пришел, - сказала Ракел.
- Был пьян, видишь ли, совершенно пьян! Лежал в постели мертвецки пьяный! Понимаешь? - пояснил теперь дядюшка Рикард различными жестами.
- Ну вот, отец! Теперь тебе не о чем спрашивать, - сказала Ракел успокоительным тоном. - Теперь ты знаешь все.
Отец посмотрел на нее, и она почувствовала слабое пожатие его руки.
Затем Ракел увела дядюшку Рикарда из комнаты больного и запретила ему приходить туда одному, что советник счел вполне разумным.
Йомфру Кордсен приходилось очень трудно все эти дни с больным, за которым она ухаживала сама, не допуская к нему никого, кроме Ракел, и с хлопотами по приведению дома в порядок после приготовления к балу. Но у старухи за это время составилось высокое мнение о фрекен Ракел.
После сватовства пастор Мартенс ни разу не разговаривал с Мадлен наедине. Но в эти дни тревог и волнений он очень часто приезжал в Сансгор. Фру Гарман слегла в постель - никто точно не знал, почему, и часто случалось, что в гостиной не было никого, кроме Мадлен, когда он приходил.
Вначале она была смущена и держалась замкнуто, но, заметив, что он нисколько не сердится на нее, решила, что это хорошо с его стороны. Именно он относился к ней в эти дни особенно участливо, потому что отец ее думал только о больном.
Через несколько дней консул, долго лежавший спокойно, сказал Ракел:
- Пусть Габриель придет ко мне!
Отец подал юноше правую руку, которой он мог теперь двигать немного лучше:
- Спасибо, мой мальчик! Ты спас нас от большого убытка и показал себя мужчиной; ну вот… Ракел мне говорила, ты желаешь впредь оставить занятия науками…
- Если ты не требуешь этого, отец… - несмело проговорил юноша.
- Ты можешь ехать в торговую академию в Дрезден, и когда закончишь ее, вступишь в фирму.
- Отец! Отец! - воскликнул Габриель и нагнулся, чтобы поцеловать руку старика.
- Ладно, ладно, мой мальчик! Поглядим, как ты научишься работать и что из тебя получится. Я еще попрошу тебя оказать мне услугу: найти другое имя для корабля; нужно изменить его название, - медленно произнес консул.
Огромная честь, которую отец оказывал ему этой просьбой, потрясла Габриеля. Но внезапно блестящая мысль пришла ему в голову, и он воскликнул: "Феникс"!
Консул слабо улыбнулся правым углом рта.
- Ну, хорошо, пусть называется "Феникс". Позаботься о новой доске.
Выйдя из комнаты отца, Габриель встретил йомфру Кордсен. Он бросился ей на шею, стал целовать ее и душить в объятиях, повторяя: "Феникс! Дрезден! Фирма!"
- Мальчишка! Озорник! - ворчала йомфру Кордсен, отбиваясь; кричать ей не пристало. Но "мальчишка" был слишком силен для нее, и старушка не стала противиться судьбе.
Он побежал дальше, а йомфру Кордсен, поправляя плойки на чепчике, бормотала про себя:
- Это у них у всех в крови!
Но когда Габриель прыгнул из сада в кухню и дал толстой кухарке Берте дружеский шлепок пониже спины, старуха всплеснула руками и воскликнула:
- Ах, господи! Смерть моя! Этот будет хуже всех!
Консул несколько раз вел долгие разговоры со старшим сыном, и Мортен умел делать важное лицо, когда появлялся на людях. Он с удивительным достоинством сидел в старом кресле конторы в Сансгоре.
Фанни мало видела мужа и еще меньше замечала его отсутствие. Чувство к Дэлфину овладело ею с такой силой, какой она еще никогда не знала. Она боролась всеми средствами за то, чтобы удержать любовника.
Но с того дня, как Дэлфин узнал, что Мадлен догадалась о его связи с Фанни, эта связь стала для него почти обузой. Он хотел разорвать ее, но не мог; у него не хватало силы воли высвободиться из той ситуации, в которую он попал, - и он продолжал играть старую игру, усталый от лжи, порой испытывая чувство стыда, и все же был не в состоянии покончить со всем этим.
Часто разговор между ними обрывался сам собой; он чувствовал, что Фанни понимает, почему это происходит, словно бы общая тайна тяготела над ними, но Фанни начинала смеяться, целовать его и болтать, болтать без умолку, чтобы заглушить все это!
Одно обстоятельство приводило всех в изумление: почему так небрежно относились к поискам поджигателя? Никто не сомневался в том, что это был поджог.
Правда, несколько раз были произведены допросы очевидцев, но между этими допросами проходило много времени, и никакой ясности они в дело не внесли. Некоторые считали, что это не удивительно, а если послушать старух и мальчишек из "West End", так получалось, что самых подозрительных-то как раз и не допрашивали.
Старик Андерс был вызван, но начальник полиции заявил, что старик "на основании телесной слабости и недостатка разума" не может быть свидетелем, и его оставили в покое.
Предчувствия Клопа не сбылись: ни его, ни шведа, ни Мартина не вызывали, и после нескольких злостных выпадов в газете дело замерло и забылось.
И жители "West End" и простые люди в городе улыбались, таинственно подмигивали и покачивали головой. Немало дурного, конечно, можно было сказать и о Гармане и Ворше, но одного во всяком случае нельзя было отрицать: своих людей фирма не давала в обиду, и, поскольку с кораблем все обошлось благополучно, не стоило доискиваться, как все это случилось. Люди помнили, что однажды стряслось с Марианной. Теперь можно считать, что все квиты. Начальник полиции, сидя в своем кресле, выглядел очень почтенно, спрашивал и записывал, словно действительно хотел обнаружить истину. Ну что ж? Это так и полагается порядка ради. Но в конце концов, как всем заранее было известно, дело повернулось так, как этого хотели богатые люди; уж если Гарман и Ворше не желали, чтобы виновный был найден, то будь даже начальник полиции самим чертом, он все-таки никого не нашел бы.