- Давайте украдем арбузы.
- А, может, попросим. Мне Зитка рассказывала, что она однажды шла по городу мимо палатки, видит дыню, взяла и попросила. Ей дали, она пошла дальше. И никаких денег и ничего другого. По человечески.
- Сейчас просить не у кого.
Шобла с вожделением набрасывается на решетку, вырезанные трехугольнички сладости, которые с легкостью можно выудить между прутьями при помощи перочинного ножа, их уже не устраивают.
- Расшатывай забор.
- Отодвигай решетку.
Забор трещит, кто-то тянется за целым арбузом.
- Еще немного, поднажмите, он не пролазит, чуть-чуть.
Задействуются последние резервы сил, что-то лопается, стенка клетки отлетает в сторону, и арбузы горой вываливаются на улицу.
- Стоять, слышишь меня, стоять, - откуда-то со стороны старого рынка появляются темные пузатые силуэты чем-то недовольных людей.
Однако, подростки уже далеко, рефлекс страха сработал стопроцентно, адреналин выбил из их голов хмель, вслед себе они отчетливо слышали не только голоса с кавказским акцентом - прежде этого были стоны своего товарища, заваленного решеткой, но раненный был брошен. Когда-то пацаны проводили все свое время с автоматами в руках и добрыми помыслами в голове. Немецкие убийцы-фашисты хотели истребить русских женщин, мужчин, стариков и детей. Шла Великая Отечественная Война.
- Народы России, - писалось в германских газетах, - это низкоорганизованные существа, пригодные для использования лишь в качестве неквалифицированной рабочей силы или подлежащие уничтожению.
Немецких женщин, уличенных в любовной связи со славянином или евреем, отлавливали, пригоняли на центральную площадь города и, привязав к столбу, отдавали на растерзание толпе.
- Вчера, - делился со своей женой за обедом последними новостями Ганс, - милиция ворвалась к Бергманам и их куда-то увезли, а сегодня вся улица говорит о том, что Бергманов расстреляли. Нет больше Бергманов.
- А за что?
- За то, что они инвалиды.
Спустя год перед Гансом встал выбор: либо быть расстрелянным самому, либо вместе со всеми пойти воевать против Советского Союза. 22 июня 1941 года немецкая армия перешла границу нашего государства и начала оккупировать территорию России, устанавливая в захваченных деревнях, поселках и городах свои порядки. Всех жителей сразу брили наголо и выстраивали перед горделивым эсэсовцем.
- Сейчас, - говорил он им, - вы пройдете курс дезинфекции по высококлассным немецким технологиям. Глубокое дыхание укрепит ваши легкие, поможет от инфекционных заболеваний. После дезинфекции мужчины будут строить дома и дороги, а женщины работать на кухне. Все, что сейчас надо будет делать – это глубоко дышать.
Запуганные люди, которым была подарена надежда на спасение, сильно сомневаясь, но в глубине души все же наивно веря в благополучный исход, входили в камеры, где изуверы с ненавистью травили их газом. Крематорий ждал всю Россию. Весь ваш дом, всю вашу улицу, всех знакомых, близких, друзей и родных собирались убить в один день. Чтобы этого не произошло, молодые советские люди устремились на фронт, где дали отпор зарвавшимся, наглым фашистам. Когда началась война, Саше Дудкину было девятнадцать лет, позади осталась учеба в фабрично-заводском училище и работа в инструментальном цехе завода "Радиолампа", выпускавшем различные детали для средств связи. Бои шли в 100 километрах от Поселка, завод пришлось эвакуировать в Ташкент. Александр наконец-то был отпущен на фронт, куда он так рвался уже целый год, но не мог покинуть важную для страны работу в тылу. Быстро окончив офицерское училище, Дудкин был направлен командиром роты в пехотные войска. В двадцать лет Саша с уверенно руководил группой вооруженных до зубов солдат. Моб в 200 рыл. Александр умел зарядить окружающих верой, он источал оптимизм, силу духа, мужскую волю. Солдаты доверяли своему командиру и никогда не сомневались в правильности его решений на поле боя, хотя от его действий зависела их жизнь. В ту августовскую ночь 1944 года, а позади уже были изнуряющие сражения в операциях под Смоленском и Сталинградом, опытный Дудкин усиленно пил крепкий чай и всматривался в карту Западной Белоруссии. Пепельница была переполнена. Немцы отступали, Красная Армия гнала оккупантов к государственной границе, сердце командира роты пылало лихой воинской доблестью, подвиги и адреналин стали необходимы его солдатам как воздух. Ощущение приближающейся победы придавало второе дыхание изнуренным пехотинцам. Вместе с Дудкиным не спал никто.
- Завтра будем долбить фрицев, - сказал далеко за полночь Александр солдатам, толпившимся возле костерка, - хорошенько поспите, мы должны взять все их стволы и языка, а остальные пусть бегут в Германию.
В пехотных сражениях залогом победы было бесстрашие. Кто первым испугается, побежит, тот и проиграл. В первую очередь, это был психологический бой с самим собой. Идти навстречу пулям мог далеко не каждый. Русские – это герои, ибо большая часть тех, кто пал на войне, погибла, смело шагая на вражеский огонь. В тебе стреляют, но ты должен идти вперед.
- За Родину! – орали командиры взводов утром следующего дня, выпрыгивая из окопа и шмаляя очередью вперед себя.
- Ура! – вторили им пехотинцы.
Рота целенаправленно двинулась к реке Шешупа. Магазины их автоматов напатронены под завязку. На противоположном берегу засели немцы, они стали палить по русским солдатам из пулеметов шквальным огнем, русские вошли бесстрашно в реку, фашисты начали поливать их огнеметами, наши, держа стволы над головой, стреляют в ответ, немцы испуганно затихают в окопах.
- Сумасшедшие, - подумал убегающий Ганс, когда несмотря ни на что советская рота форсировала реку, и кто-то прикладом оглушил его соседа- пулеметчика.
Пять минут рукопашного боя, и вся линяя немецкой обороны квалифицированно уложена, для наших же это только начало. Разгоряченные парни врываются в село Слобода, окружая сопротивляющуюся там группу гитлеровцев. В нас херачут минометы. Русские дерзко прыгают на огневые позиции батарии немцев и начинают кулаками избивать приспешников фюрера. Кому-то ломают челюсть. Многие сдаются в плен. Развивая успех, русские гонят врагов еще шесть километров, выбив их из трех населенных пунктов. Корифеи куража. Гитлеровские офицеры в шоке, они бросают на наших воинов усиление – 12 танков и 300 солдат, которые уже наслышаны о сегодняшних, громких подвигах роты Александра Дудкина, и нехотя исполняют приказ начальства. К сорока поверженным при Слободе немцам в данном столкновении присоединяются еще пятьдесят, Ганса берут как языка, он опять задумывается о расстреле, но судьба уготавливает ему иной удел – после войны он строит дома в поселке в 60 киллометрах от Москвы, где на Аллее Героев сегодня стоит памятник Герою Советского Союза Александру Дудкину, чья рота впервые выгнала немецких захватчиков за границу СССР. Символ мощи и силы России, культовое ритуальное место, где каждый год 9 мая начинается поселковый Парад Победы, возлагаются венки, собираются ветераны, которые по несколько лет участвовали в настоящей бойне, когда по улицам все ходят с пистолетами, причем, в кустах прячутся другие люди с пистолетами, которые очень хотят тебя убить, твою девушки сжечь, а твоих детей воспитать аморфные рабами.
- Товарищи, - говорил Саша своим солдатам несколько дней спустя, когда роте было объявлено о присвоении ему за мужество в недавним бою высокого звания Героя Советского Союза, - это не мой подвиг, это ваш подвиг, каждого, кто бился при реке Шешупа, кто вернулся от туда и кто там погиб смертью храбрых. И не для себя мы пошли на эту войну, а для наших детей, внуков и правнуков, для того, чтобы они жили долго и счастливо. Будет именно так, я знаю, наш труд не звездами оценивается, а историей, потомками, которые будут рождаться на русской земле и вспоминать всех нас с благодарностью, почетом, уважением и любовью.
Судьба ротных командиров была предрешена. Два-три месяца сражений, потом – либо тяжелое ранение и домой инвалидом, либо смерть. Другого не дано. Солдат хватало боя на три. Арифметика войны. На передовую линию фронта шли умирать за спасение своих близких. В вечную жизнь. Вскоре после подвига в тяжелых боях в Пруссии Дудкин был тяжело ранен и скончался в госпитале в Минске. Самопожертвование – это всегда победа, через которую пишется судьба, ибо оно позволяет стать выше ничтожных, видимых вещей и обрести внутреннее благополучие. Только через самопожертвование можно достичь счастья. Для Дениса кардинальный поворот к нему произошел в 19 лет. Он лежал рядом со своей первой любимой девушкой. Только что Денис узнал, что у них будет ребенок. Это напугало молодого парня. Впереди замаячили бесповоротные жизненные перемены. Денис чувствовал, что не готов отказаться от своей свободы во имя другого человека.
- Может, аборт сделаем.
Маша же была готова к такому повороту событий.
- Не хочешь, тогда я сама выращу моего ребенка, - сказала она и начала одеваться.
У Дениса не было ничего, безработный студент второго курса, но совесть не позволила ему оставить девушку одну. Отношения с друзьями отходят далеко на задний план, он начинает совмещать учебу с работой на кафедре, месяцами работает без выходных за убогую государственную зарплату и ютится с невестой в тесной комнатке в квартире своих родителей. Ответственность, возложенная на него судьбой, есть ни что иное, как испытание, проверка, тест на человечность, от результатов которого зависит будущее. Не прошло и трех лет, как трудности аккумулировались в успех. 2000 долларов, любящая жена, любимая дочка, квартира в центре Москвы, интересная желанная работа. Денис, создавая зло виртуального мира, создает добро для тех, кто и здесь собирается остаться человеком, однако, очень часто, чем больше получаешь от жизни, тем сильнее испытываешь муки неудовлетворенности по поводу еще больших желаний. Испытание – это всегда два в одном. Зло обладает возможностью стать добром, зависит это от настройки фильтра людских сердец. Так война с убийствами, голодом, холодом и кровищей перетекает в мир, полный мудрых честных смелых людей, видевших смерть в лицо и знающих суть жизни. Мясорубка истории через ножи совести. Потопы, варвары, инквизиция, ростовщики, гитлер, терроризм. Экстремальная ситуация – это рентгеновский луч, высвечивающий людское нутро. Мусорщик собирает грязь и создает чистоту. Терроризм – это грязь, гной, болезнь, и, как любая другая болезнь, она приходит не столько в наказание, сколько во имя спасения. Все правители, все политики, корпоратисты, террористы – самозванцы, ибо власть лежит не в их руках, они – это только лишь иллюзия. Мирские законы исправляют поведение страхом, но не переменяют сердечного расположения. Взрывы – это провокация души. Либо страх и ненависть, либо, вопреки всему, человечность. Не имеет значение то, кто организовывает теракты и кто их заказывает, имеет значение то, что они рождают в наших сердцах. Спокойствие и мир там, где люди доверяют свою жизнь человеколюбивому Богу и не боятся смерти, ибо то, что следует после смерти, много главнее нескольких десятков лет мирской суеты. Там не будет иметь никакого значения, Мерседес у тебя был или раздолбанное кресло-каталка. Любовь во имя Бога к ближнему своему больше, чем к самому себе, даст вечное блаженство душам тех, кто не гнался за материальным фарсом. Там беспрерывно будет лучше, чем моменты внутреннего и естественного счастья, столь редко переполнявшие нас здесь.
14. Стабильность землянина
Тогда был день рождения Кирпича. Вино-водочный отрыв. Квартирная попойка.
- Ты меня уважаешь?
- А ты меня?
Кирпич и отличился. Он закрылся в туалете и никому не отвечал, все столпились вокруг уборной, мама именинника, которая уже два часа пыталась всех выпереть с хаты, аккуратно поддевает ножом защелку, дверь медленно открывается, шобла засовывает туда свои бошки, вглядывается и с визгами и смехом рассыпается по квартире. Кирпич спокойно спит на унитазе, штаны спущены, болт стоит на все сто. А перед ним стоит мама. Кое-как мы уложили его на подстилку прямо в коридоре, вывалились на улицу и продолжили пить на лавочке. Нравятся мне дни рождения, где можно встретить старых друзей и новых знакомых. Юля. 17 лет. Симпатичная, озорная, простая, ребенок. Поклонница группы "Тату". На празднике она была в белой рубашечке, короткой клетчатой юбочке и галстуке. Напилась. Напился и я. До такого состояния одурения, при котором неотвратимо тянет спать, и все мои виды на ее подружку приходится оставить. Проснулся дома в 12. Звонок в дверь. Зрачка нет. Открываю. Двое в милицейской форме. Их редкие визиты никогда не оставляют меня равнодушным, внутри я знакомо почувствовал опасность.
- Тимофей Ф.?
- Да.
- Мы к вам по поводу вашей вчерашней вечеринки и того, чем она закончилась.
- А чем она закончилась?
Я сразу вспоминаю, как угнал у соседей Кирпича детский велосипед, гонял на нем по всему Району, а потом где-то его выбросил. Теперь мусора это вычислили, зачем им это надо, сколько будет необходимо денег, у меня ведь сейчас их нет.
- Давайте, мы пройдем в квартиру.
- Да, - стараюсь источать интеллигентность, - конечно, проходите.
Думаю, судить меня за велосипед не будут. Но лучше этот вопрос решить как-нибудь без посредничества государственных органов. Наверное, придется указать им место, где я его захоронил.
- Так чем же она закончилась, - прикидываюсь дурачком.
- Юля Д. выбросилась из окна девятого этажа…
Холодный тон чиновников. Я не сразу понимаю, о чем речь. Они повторяют.
- Юля Д. выбросилась из окна девятого этажа…
- Как?…
Какая бессмысленность. Нелепость. Вчера она сидела рядом со мной за столом, я подливал ей вина, мы шутили, танцевали, вышли на лавочку, Юлька улыбалась, смеялась, а потом поднялась с улицы в подъезд и решила, что дальше жить ей не надо. Что за дьявол в наших душах.
- Вот это мы и хотим у вас узнать.
В словах звучат интонации следователя. Чувствую себя обвиняемым. Самоубийство подруги отходит на второй план. Они ищут виновного.
- Ничего не знаю. Я рано ушел домой спать.
- Не заметили ли вы чего-нибудь необычного в ее поведении?
- Нет.
- Она сильно была пьяна?
- Нет. Как все.
Нелепость какая-то. Состояние шока не ушло вместе с милицией. Я был там. Возле меня был человек, который в своей голове муссировал мысль о суициде. Ей чего-то не хватало в этой жизни. Мы ей были безразличны. Самоубийство – это безразличие к людям. Высшая форма нарциссизма. Этот шаг был пощечиной тем, кто окружал Юльку. Нас она убила, а не себя. Нас! Нас с Юриком случай столкнул в электричке несколько позже того трагичного вечера. Он был молод, глуп и совершенно не интересен. Разговаривать с ним никогда не хотелось, но ради приличия приходилось перебрасываться парой пустых фраз.
- Привет. Как дела?
- Нормально.
- А у тебя сигаретки не будет? Я вот курить начал.
- Неа, нет. А нафиг начал?
- Да… из-за девушки.
- А че с ней.
- Мы раньше в классе одном учились. Она мне очень нравилась. А пол-года назад она на каком-то дне рождения выбросилась из окна…
Мы помолчали. Временами я стал понимать Юльку. Отчаяние. Отчаяние от пустоты – это когда неожиданно проникаешься тем, что ты – один, и одному придется быть всегда. До конца. День за днем. Ночь за ночью. Никем так и не понят, никому так и не нужен. Кто-то понимал, но только далеко не полностью, кому-то был нужен, но далеко не всегда. Когда очень хотелось быть понятым – не понимали. Когда очень хотелось быть нужным – не нуждались. Не оценен по достоинству. Трагедия. Миллионы трагедий. Прошло несколько лет, Юрка опять полюбил. Он встречал ее из школы и провожал домой. Она была еще совсем ребенок. Девчонка. Чистая. Простая. Озорная. Искренняя. Мать ее барыжничила шмотьем из Польши. Капитал рос быстро, и людоедом поглощал все вокруг. В Польше мать набирала фотки местных панов барыг, привозила домой и сватала их дочке. По-родительски. Агрессивно и настойчиво. Уверяла, что это очень выгодно. Что это счастье. Дочка убегала к нему. Плакала. Открывалась.
- Юра! Юрочка, - слезы текли по ее щекам, - я не понимаю этого. Как так?
Моя мать хочет меня продать. Я ей безразлична.
Русские молодые бизнесмены тоже входили в число избранных. Однажды мать заперла дочь дома. Ждала денежного жениха. Та вырвалась. Полуголая выбежала на улицу. К нему. Успокоил. Любил. Очень любил. Особенно в разлуке - его забрали в армию. Она так сдружилась с семьей Юры, что приходила к ним как к родным. Пообщаться. Поболтать. Поделиться впечатлениями, переживаниями и мечтами. О нем. Когда родители ездили к сыну на место службы, она всегда ездила с ними. Их встречи были моментами истинного счастья. Настоящего счастья. Письма, которые он писал ей, а она писала ему, были их душа и сердце, вылитые на бумагу. В ожидании, в грезах о любимой у Юры прошло полтора года. Осталось шесть месяцев. Всего лишь шесть месяцев. Как раз тогда от нее перестали приходить ответы. На одно, на второе, на третье его письмо. Опять ничего, он лежал в казарме. Думал. Объявили, что к нему приехали. Выбежал на улицу. Это были родители. Ноги его подкосились. Без нее. Теперь без нее. Сердце взвыло болью. Разговор с родителями не клеился. Никто не хотел начинать этой главной темы. Томительное молчание прервала мать:
- А, может быть, это к лучшему?..
Невозможно передать того, что творилось у паренька на сердце. Каждый день, каждый час, каждая минута были мукой. Душа плакала. Разрывалась. Успокоить ее было некому. Захотелось безразличия и забытия. Так начинается героин. В 24 года Юра умер. Когда-то это была настоящая любовь. Наркотики – это самоубийство. Энергетика распада. Любые наркотики. Для любого человека. Красный имел все. Машина. Хата евроремонт. Ловэ. Девки. Клубы. Дачи. Сауны. Рестораны. Один раз попробовал героин. Понравилось. Повторил. Третий раз, четвертый, пятый. Сторчал хату. Сторчал машину. Сторчал деньги. Сторчал все. Героин. Только героин и больше ничего. Опустился. Его перестали уважать, с ним перестали здороваться. Да и сам он уже перестал замечать людей. Несколько раз делал себе передозы, но не подыхал. Откачивали. Однажды на ломках пришел к барыге. Треники, задрипанная курточка, шапка-петушок. Хотел взять порошок в долг. Не дали.
- Ты нам, итак, должен, дружок.