Влонская. Помилуйте! Как съели собаки? Может ли это быть?
Княгиня. Видно, может, когда съели.
Влонский. Разве искусали?
Княгиня. Съели, батюшка, съели!
Княжна. То есть до смерти заели.
Влонская. Неужели в самом деле?… Я что-то слышала, да так мимо ушей и пропустила. Думаю: не может быть, это кто-нибудь сочинил, а Москва и рада - подхватила, да и ну трезвонить в колокола!
Княгиня. Нет, Надежда Васильевна, истинная правда; и следствие уж наряжено. Мне называли по именам чиновников, которых послали на эту станцию: Ивана Яковлевича Сальянова - вот что служит в канцелярии генерал-губернатора, да какого-то частного пристава - фамилию забыла.
Влонский. Ах, боже мой! Так это в самом деле справедливо?
Влонская. Да ведь с ним, кажется, была жена?
Княгиня. Как же! Говорят, бедная не могла вынести этого удара…
Влонская. Неужели умерла?
Княгиня. Умерла.
Влонский. Вот истинно трагическое приключение!
Княжна. О, не говорите!.. Ужасно!.. Боже мой, какая смерть!..
Влонская. Не знаете ли, кто первый привез об этом известие в Москву?
Княгиня. Одни говорят - граф Петр Сергеевич Сборский, другие - Федор Николаевич Башлыков…
Княжна. Нет, ma soeur. Я слышала, что об этом отправлен был эстафет к главнокомандующему. А так как он получил его в приемный день, так вовсе не удивительно, что вся Москва узнала…
Княгиня. Нет, ma chere! Первое известие получено от приезжих. Я это наверно знаю. Да впрочем, от кого бы ни получено, а только это правда. Вот, Надежда Васильевна, до чего мы дожили: на больших дорогах едят живых людей собаки! Видно, хороша земская полиция!..
Влонская. Ну, я думаю, исправнику за это достанется.
Княгиня. И, матушка! Оправдается как-нибудь!.. Да что и говорить, все так распущено, что я удивляюсь, как до сих пор волки не бегают по московским улицам, как нас не грабят в полдень на Красной площади…
Влонский. Конечно, княгиня, это весьма несчастный случай, но ведь всего и правительство предвидеть не может.
Княгиня. Должно, сударь, должно все предвидеть! На то оно правительство… Нет, в старину не так бывало!.. Когда покойный мой батюшка князь Кирилл Андреевич был губернатором, то у него дела шли другим образом. Случилось однажды, что какая-то дворняжка загрызла матушкину болонку, так он приказал и цепных-то собак перебить во всем городе.
(Входит Мардарий Степанович Шарапов, небольшого роста пожилой человек с рябым широким лицом, в зеленых очках и во фраке стариковского покроя.)
Влонский. А, Мардарий Степанович!.. Здравствуйте!
Шарапов. Как ваше здоровье?… Надежда Васильевна!.. Ваше сиятельство! (Раскланивается.)
Влонская. Прошу покорно садиться.
Шарапов (садясь). Как я входил, мне послышалось, что вы изволите говорить о собаках. Верно, у вас шла речь об этом удивительном происшествии?…
Княгиня. Да, мы говорили о смерти Алексея Тихоновича.
Шарапов. Чудный случай!.. Живого и здорового человека заели собачонки!.. Вот если бы, я вам доложу, хоть у меня меделянские собаки, так это другое дело: быка растянут, а то, помилуйте, дворняжки!
Влонский. Ну, каковы дворняжки!
Шарапов. Да ведь, я вам доложу, не то, что заели, а растерзали на части.
Княгиня. Как на части?
Шарапов. Да-с! Мне это рассказывал верный человек. Я вам доложу, такая жалость, что и сказать нельзя! Где рука, где нога…
Княгиня. Ах, ужас какой… Что ж, собрали как-нибудь?
Шарапов. Да-с, кой-как. А головы-то не нашли.
Княгиня. Что вы говорите?
Шарапов. Истинно так! Приказано искать по всему уезду. Да-с, ужасное происшествие, ужасное! Говорят, вышнее начальство очень горячо за это взялось!.. Я вам доложу, исправник - человек мне знакомый. Жаль мне его, очень жаль! Погиб!
Княгиня. Туда ему и дорога!
Шарапов. Конечно, оплошность!.. А истинно жаль! Человек небогатый, жена, дети… Ведь уж Алексея Тихоновича не воскресишь.
Княгиня. Ах, батюшка, так и смотреть сквозь пальцы? Сегодня собаки заели его, а завтра заедят меня!.. Покорнейше благодарю!
Влонская. Что слышно об его жене?…
Шарапов. Говорят, что она от испуга умерла. Обоих вместе хоронили.
Княгиня. Бедный, бедный Алексей Тихонович!.. Подумаешь, какая смерть!.. А пожил бы еще!.. Ведь он был человек нестарый.
Шарапов. Да-с! Ему было этак под шестьдесят.
Княгиня. Что вы, что вы!.. Много-много пятьдесят два. Да он еще был молодец… Как теперь смотрю на него!.. (Двери отворяются.) Господи!.. Что это?… (Входят Алексей Тихонович Волоколамский и Сицкий. Все вскакивают.)
Влонская (с ужасом). Алексей Тихонович!..
Волоколамский (улыбаясь). Да, это я.
Княгиня. Вы живы, здоровы?…
Волоколамский. Слава богу!
Княгиня. Скажите пожалуйста!.. Что ж это вся Москва говорила…
Волоколамский. Что меня заели собаки?
Княгиня. Так это выдумка?
Волоколамский. Не совсем. Я точно, на четвертой станции отсюда пошел один пешком по шоссе, на меня точно напали собаки и точно загрызли до смерти, но только не меня, а моего пуделя.
Княгиня. Так из этого-то сочинили… Ну, уж нечего сказать, - ай да матушка Москва!
Влонская (тихо мужу). Ну вот… что мы наделали!
Влонский (также тихо). Да уж молчи! (Громко.) Ну, слава богу!.. А мы было так перепугались!.. Да что ж мы стоим?… Прошу покорно! (Садятся.)
Волоколамский. Я ехал к вам, Надежда Васильевна, и повстречался с племянником… Ну что, здоровы ли вы?… (Влонская молчит.) Да вы что-то очень расстроены?
Влонская. Ах, боже мой!.. Да как же не быть расстроенной, когда…
Волоколамский. Так и вы также поверили?…
Влонская. Ох, не говорите!.. Я и теперь еще не могу опомниться… И что за глупость на меня напала?… Поверить такому вздору!..
Княгиня. Да, признаюсь!.. Нельзя надивиться, как мог такой нелепый слух распространиться по всей Москве?
Влонская (с жаром). И, помилуйте, княгиня, чему тут дивиться, когда есть люди, которые всю жизнь свою проводят в том, что развозят по городу всякие глупые новости; скачут от одного конца Москвы до другого для того только, чтоб пересказать какой-нибудь вздор, перемутить, перетревожить, и для чего? Спросите!
Княжна (тихо княгине). Ma soeur, да уж это, кажется, на наш счет?…
Княгиня. Что вы, что вы, Надежда Васильевна?… Да разве всякий не волен рассказывать, что слышит?
Влонская. Я не о вас говорю, княгиня, а об этих вестовщиках, которые, по мне, хуже всякой язвы и чумы, которые или переносят чужое лганье из дома в дом, или сами сочиняют, но только уж не могут жить без того, чтоб не плести и не распускать всякие нелепые слухи…
Княгиня (вспыльчиво). Да что вы, в самом деле, так разгневались, Надежда Васильевна?
Влонская. Я говорю не на ваш счет, княгиня! А есть люди, которых бы надобно именным указом засадить дома, чтоб они не таскались по Москве да не развозили дурацкие вести, в которых нет ни на волос здравого смысла. Не мешало бы также пугнуть их порядком за то, что они лгут на правительство, выдумывают какие-то небывалые следствия…
Княгиня (вставая). О, это уже слишком!.. Это личности!.. Поедем, ma soeur! (Все встают.)
Влонская. Вы напрасно это берете на свой счет, княгиня. Я говорю вообще.
Княгиня. Нет, уж извините!..
Влонская. Впрочем, как угодно. Я не смею вас удерживать.
Княгиня (своей сестре). Partons, ma chere, partons! (Уходят.)
Шарапов. Я вам доложу, Надежда Васильевна, вы напрасно изволите гневаться.
Влонская. Хороши и вы, сударь. "От верного человека слышал - растерзали на части! Головы не найдут!.." Ну, не стыдно ли в ваши лета?
Шарапов. Позвольте, позвольте!.. Я вам доложу, я тут ни в чем не виноват… Вся Москва говорила…
Влонская. Москва говорила!.. А кто это Москва… Это вы… вы сами сочинили!
Шарапов. Кто? Я-с?… Да я вам доложу, что я от роду моего ничего не сочинял.
Влонская. Вы?… Да вы только этим и занимаетесь!
Шарапов. Нет-с, извините, у меня есть и другие занятия.
Влонский. Надежда Васильевна!..
Влонская. Ах, мой друг!.. Да что ж, в самом деле?… Нас огорчили, перепугали, а ты прикажешь за это благодарить?… Я вас прошу, Мардарий Степанович, и прошу серьезно, не приезжать к нам вперед с такими новостями.
Шарапов (обидясъ). Как вам угодно-с! Как вам угодно-с!
Влонский. И, полноте, Мардарий Степанович!
Шарапов. Да помилуйте! Что ж я, бессловесный, что ль, какой? Сам слышишь, а другим не смей пересказывать!
Влонская. Никто вас об этом не просит.
Шарапов. Как вам угодно-с!.. Прощайте, Дмитрий Кондратьич!.. Признаюсь, я никак не ожидал таких неприятностей!.. Никак не ожидал! (Уходит.)
Волоколамский. Что это, в самом деле. Надежда Васильевна, вы так разгневались?… Я этому смеюсь, смейтесь и вы.
Влонская. Признаюсь, для меня очень странно, Алексей Тихонович, что когда ваши друзья принимают к сердцу…
Волоколамский. И, Надежда Васильевна! Да ведь, несмотря на это вранье, я жив и здоров, жена моя также…
Влонская. Вам, конечно, это ничего. Вас не могли уверить, что вы умерли, но я желала бы, чтоб вы были на нашем месте…
Волоколамский. О, я никогда не сомневался в вашей дружбе! Я уверен, вы очень испугались и огорчились, да ведь, слава богу, все это вздор, так о чем же и говорить?… Поговоримте-ка лучше о другом. Племянник объявил мне, что вы приняли благосклонно его предложение…
Влонская. Да-с!.. Иван Иванович сделал нам честь… Мы, конечно, отдаем всю полную справедливость достоинствам Ивана Ивановича… Но вы сами знаете, Алексей Тихонович, что это не такое дело, чтоб можно было его кончить в двух словах… Во-первых, для этого необходимо согласие нашей дочери…
Волоколамский (улыбаясь). Да если верить словам племянника, так, кажется, с этой стороны больших затруднений не будет.
Влонская (вспыхнув). А разве Иван Иванович позволил себе сказать, что Глашенька к нему неравнодушна?…
Волоколамский. О нет!.. Он думает только… надеется…
Влонская. Надежда нас часто обманывает, Алексей Тихонович!..
Сицкий (тихо дяде). Боже мой!.. Что ж это?
Волоколамский (также тихо). Успокойся!.. (Громко.) Конечно, ваша Глафира Дмитриевна такая милая, такая достойная девица… Я не спорю, она имеет полное право быть разборчивой невестой. Но я скажу при моем племяннике, что и он также отличный молодой человек, и хоть у него только семьсот душ…
Влонский и Влонская. Семьсот душ!..
Волоколамский. Да! Я продал ему мое рязанское именье. Вот и купчая.
Сицкий. Ах, дядюшка!
Волоколамский. И, полно, мой друг, не благодари! (Улыбаясь.) Я и так отнял у тебя с лишком две тысячи душ…
Сицкий. Можете ли вы думать, дядюшка!..
Волоколамский. Нет, мой друг, не думаю! (Обнимает его.)
Влонский. Рязанское именье?… Так это Хотиловка?…
Волоколамский. Ну да! Он теперь ваш сосед, и если Глафира Дмитриевна…
Влонская. Да, это решительно от нее зависит. (В сторону.) У!.. Слава богу, полегче!..
Влонский. Что ж касается до нас… (Глядит на свою жену)
Влонская. Так я и муж мой - мы оба согласны… Уж одно то, что мы породнимся с вами, Алексей Тихонович…
Волоколамский. Все это прекрасно, да если Глафира Дмитриевна…
Влонский. Ах, Алексей Тихонович, что вы слушаете жены?… Ведь эти барыни всегда так: надобно поломаться, потомить… А я так вам скажу напрямки…
Влонская. Дмитрий Кондратьич!..
Влонский. Да полно, матушка, что тут хитрить!.. Алексей Тихонович, мы согласны, и Глашенька будет согласна.
Волоколамский. Так за чем же дело стало? Попросите Глафиру Дмитриевну сюда.
Влонская. А вот позвольте… я сама… Надобно ее немного приготовить… Вы, мужчины, этого не понимаете: это такая страшная минута для девицы… даже и тогда, когда она любит…
Влонский. Ступай же, мой друг! (Влонская уходит.)
Волоколамский. Ну что, племянник?
Сицкий. Ах, дядюшка!
Волоколамский. А что, сердце бьется?
Влонский. Да уж, верно, не от страха!.. Ох вы, молодые люди!.. И как успеют все спроворить!..
Волоколамский. Да так же, как мы в старину проворили, Дмитрий Кондратьич.
Влонский. Правда, правда!..
Волоколамский. Извините!.. Мне нужно сказать слова два племяннику…
Влонский. Сделайте милость!..
(Волоколамский и Сицкий подходят к окну и говорят меж собой вполголоса, а Влонский садится подле канапе; в эту самую минуту двери растворяются и вбегает Бураковский.)
Бураковский (не замечая Волоколамского и Сицкого). Все узнал, Дмитрий Кондратьич!.. Все узнал!.. Я отыскал этого приезжего из Петербурга, расспросил его, - все точно так. Алексея Тихоновича заели собаки, жена его умерла от испуга. Об этом послан курьер в Петербург, наряжено следствие…
Влонский (вставая). Полно, так ли, Василий Игнатьич?.
Бураковский. Помилуйте! Да уж это не пересказы какие-нибудь - очевидный свидетель!.. При нем хоронили и мужа и жену, - он был в церкви, когда их отпевали.
Волоколамский (подходя к Бураковскому). И очень усердно молился, - я сам это видел.
Бураковский (с ужасом). Господи!.. Что это?… Алексей Тихонович! Это вы?…
Волоколамский. Я.
Бураковский. Вы живы?
Влонский. А вот как видите: жив и здоров.
Волоколамский (улыбаясь). А впредь уповаю на власть божию.
Бураковский. Что ж это такое?… Да как же можно этак лгать и с такими подробностями?
Волоколамский. В них-то, Василий Игнатьич, вся и сила. Что ж это за лгун, который просто уморит живого человека, а не расскажет вам, как он умирал, что говорил перед смертию, сколько было духовенства на его похоронах и в какой именно церкви его отпевали? Да это, батюшка, не лгун, а лгунишка, самый пошлый, обыкновенный прозаист, а вы, видно, попали на поэта.
Бураковский. Так это все выдумки?… Ну, слава богу!
Волоколамский. Вы большой охотник до новостей, Василий Игнатьич, так я вас потешу, скажу вам такую новость, о которой вы можете смело всем рассказывать. Сейчас будет помолвка племянника моего Сицкого с Глафирой Дмитриевной.
Бураковский. Что вы говорите?… Как я рад!.. Честь имею поздравить!
Горничная девушка (растворив двери). Барыня приказала вас просить к себе в диванную.
Бураковский. Теперь вам, Дмитрий Кондратьич, не до гостей. Итак, прощайте, - я еду…
Волоколамский. И, верно, домой?
Бураковский. Нет. Надобно кой-куда заехать… Честь имею кланяться! (Уходит.)
Влонский. Что вы это наделали!..
Волоколамский. А что?
Влонский. Да ведь это все равно, что объявить на площади…
Волоколамский. Тем лучше! Не нужно будет карточек посылать. Пойдем. (Уходят.)
III
Английский клуб
Ну что ваш батюшка? все Английского клоба
Старинный, верный член до гроба?
Грибоедов
В Москве четыре клуба: Английский, Дворянский, Купеческий и Немецкий. Довольно замечательно, что ни один из этих клубов не оправдывает вполне своего названия. В Дворянском клубе многие из членов не дворяне, в Купеческом не все купцы, в Немецком большая часть членов русские, в Английском едва ли наберется человек десять англичан. Английский клуб первый по старшинству своего основания, решительно также первый и во всех других отношениях - это неоспоримая и ничем не опровержимая истина; против этой истины не осмелятся восстать даже и те бессрочные кандидаты, которые, провисев на стенке лет пятнадцать и не видя конца своему искусу, решились завести свой собственный клуб и назвать его Дворянским. Попасть в члены Английского клуба довольно трудно; число членов, ограниченное уставом, почти впятеро менее числа кандидатов, из которых многие, как я уже имел честь докладывать, ждут лет по пятнадцати своей очереди. Не подумайте, однако ж, чтоб эта трудность побеждалась одним терпением. О нет! Дождавшийся своей очереди кандидат баллотируется и если не будет избран, то должен навсегда отказаться от чести быть членом Английского клуба, потому что вторичная баллотировка воспрещается уставом. Для многих этот день страха и тревожных ожиданий остается на всю жизнь днем достопамятным и незабвенным. Я знаю одного члена, и надобно сказать, что он вовсе не один в своем роде, который разделяет свою жизнь на четыре главные эпохи: рождение, производство в первый офицерский чин, женитьбу и поступление в члены Английского клуба. Чему же дивиться, что один из этих господ в минуту восторга захотел сделать всю Москву участницей своей радости и напечатал на визитных карточках: "Андрей Андреевич Мухоморов, член Английского клуба"! Говорят, будто бы какой-то насмешник прибавил: "…и разных других ученых обществ". Но я решительно этому не верю - это сказка. Каждый из членов Английского клуба имеет право записывать гостем всякого иногороднего и даже московского жителя, если только он не служит и не имеет собственного дома, но этим правом должно пользоваться с большой осторожностью. Ваш гость может требовать все, что ему угодно: кушать устерсы, разварных стерлядей, пить шампанское и сверх того проиграть несколько тысяч рублей, не заплатя за все это ни копейки; от него ничего не потребуют, ему даже не намекнут, что в Английском клубе едят и пьют за деньги, а на мелок никогда не играют, он как гость не обязан этого знать: за все будет отвечать тот член, которым он записан. Если вы, опасаясь беды, не станете сами никого записывать, то вас будут просить об этом другие, потому что каждый член имеет право записать одного только посетителя. Разумеется, в этом случае ваш отказ будет оскорбителен; это все равно, если б вы сказали, что не полагаетесь на честь того, который просит вас об этом. Опытные члены изобрели весьма хорошее средство отстранять и это неудобство: они постоянно записывают в книгу посетителей, разумеется по очереди, имена двух или трех приятелей, которые или вовсе не бывают в клубе, или бывают очень редко; их личная безопасность ограждена, и в то же время они могут всегда отвечать с приличной вежливостью: "Ах, извините!.. Мне очень жаль, но я уж записал одного из моих знакомых".