Тот оказался рыжим, маленького роста, с лицом безобразным, одетым хорошо, в крахмальном белье.
– Вы меня знаете? – надменно прищуриваясь, спросила Маргарита Николаевна.
Вместо ответа рыжий вежливо поклонился, сняв шляпу.
"Глаза умные, рыжих люблю" {}, – подумала Маргарита Николаевна и сказала:
– А я вас не знаю!
– А вы меня не знаете, – подтвердил рыжий и сверкнул зелёными глазами.
Опытная Маргарита Николаевна, к которой из-за её красоты нередко приставали на улице, промолчала, не стала спрашивать и сделала вид, что смотрит в хвост процессии, уходящей на Каменный мост.
– Я не позволил бы себе заговорить с вами, Маргарита Николаевна, если бы у меня не было дела к вам.
Маргарита Николаевна неприятно вздрогнула и отшатнулась.
– Ах, нет, нет, – поспешил успокоить собеседник, – вам не угрожает никакой арест, я не агент, я и не уличный ловелас. Зовут меня Фиелло, фамилия эта вам ничего не скажет, ваше имя я узнал случайно, слышал, как вас назвали в партере Большого театра. Поговорить же нам необходимо, и, поверьте, уважаемая Маргарита Николаевна, если бы вы не поговорили со мной, вы впоследствии раскаивались бы очень горько.
– Вы в этом уверены? – спросила Маргарита Николаевна.
– Совершенно уверен. Никакие мечтания об аэропланах не помогут, Маргарита Николаевна, а предчувствия нужно уважать.
Маргарита вновь вздрогнула и во все глаза поглядела на Фиелло.
– Итак, – сказал называющий себя Фиелло, – позвольте приступить к делу, но условимся ничему не удивляться, что бы я ни сказал.
– Хорошо, пожалуйста, – но уже без надменности ответила Маргарита Николаевна, растерялась, подумала о том, что, садясь на скамейку, забыла подмазать губы.
– Я прошу вас сегодня пожаловать в гости.
– В гости?.. Куда?
– К одному иностранцу.
Краска бросилась в лицо Маргарите Николаевне.
– Покорнейше вас благодарю, – заговорила она, – вы меня за кого принимаете?
– Принимал за умную женщину, – ответил Фиелло, – условились ведь…
– Новая порода: уличный сводник, – поднимаясь, сказала Маргарита Николаевна.
– Спасибо, покорнейше благодарю, – печально отозвался Фиелло, – и всегда мне такие поручения достаются. – И добавил раздражённо: – Дура!
– Мерзавец! – ответила Маргарита Николаевна, повернулась и пошла.
И тотчас услышала за собой голос Фиелло, но несколько изменившийся:
– "И вот, когда туча накрыла половину Ершалаима и пальмы тревожно закачали…" Так пропадите же вы пропадом в кладовке над вашими обгоревшими листками и засохшей розой. Мечтайте о том, как вы его унесёте на аэроплане. Пропадайте пропадом!
Совершенно побелев лицом, Маргарита Николаевна повернулась к скамейке. Сверкая глазами, на неё со скамейки глядел Фиелло.
– Я ничего не понимаю, – хрипло, удушенно заговорила она, – про листки ещё можно узнать… но аэроплан… – И страдальчески добавила: – Вы из ГПУ?
– Вот скука-то, – отозвался Фиелло, – всё по нескольку раз нужно повторять. Сказал ведь раз: не агент. Ну, позвольте ещё раз: не агент! Не агент! Достаточно? Сядьте!
Маргарита повиновалась и села.
– Кто вы такой? – шепнула она, с ужасом глядя на Фиелло.
– Фиелло, и кончено, – ответил тот. – Фиелло! Теперь слушайте… Приглашаю я вас к иностранцу…
– Вы мне не скажете, откуда вы узнали про листки и про мои мысли об аэроплане? – уже робко спросила Маргарита Николаевна.
– Не скажу, – ответил Фиелло, – но вы сами узнаете вскоре.
– А вы знаете о нём? – шепнула Маргарита.
– Знаю, – важно ответил Фиелло.
– Но поймите, поймите, – опять взволновалась Маргарита Николаевна, – я же должна знать, зачем вы меня влечёте куда-то? Ведь согласитесь… вы не сердитесь… но когда на улице приглашают женщину… неизвестный человек… Хочу вам сказать… У меня нет предрассудков… поверьте… Но я никогда не вижу иностранцев, терпеть их не могу… и мой муж… то есть я своего мужа не люблю, но я не желаю портить ему карьеру. Он не сделал мне ничего злого…
Фиелло с видимым отвращением выслушал эту бессвязную речь и сказал сурово:
– Попрошу вас помолчать.
– Молчу, – робко отозвалась Маргарита Николаевна.
– Я вас приглашаю к иностранцу, во-первых, совершенно безопасному. Это раз. Два: никто решительно не будет знать, что вы у него были. Стало быть, на эту тему и разговаривать больше нечего.
– А зачем я ему понадобилась? – вкрадчиво вставила Маргарита Николаевна.
– Ну, уж этим я не интересовался.
– Понимаю… я должна ему отдаться, – сказала догадливая Маргарита Николаевна.
Фиелло надменно хмыкнул.
– Могу вас уверить, что любая женщина в мире мечтала бы о том, чтобы вступить с ним в связь, но я разочарую вас – этого не будет. Он совершенно не нуждается в вас.
– Ничего не понимаю, – прошептала Маргарита Николаевна и дрожащей рукой вынула футлярчик с губной помадой и лизнула губы. – А какой же мне интерес идти к нему? – спросила она.
Фиелло наклонился к ней и, сверля зелёными глазами, тихо сказал:
– Воспользуйтесь случаем… Гм… вы хотите что-нибудь узнать о нём?
– Хочу! – сильно ответила Маргарита Николаевна.
– А повидать его? – ещё тише и искушающе шепнул Фиелло.
– Как! Но как? – зашептала Маргарита и вдруг вцепилась в рукав пальто Фиелло.
– Попросите: может, чего и выйдет, – сквозь зубы многозначительно сказал Фиелло.
– Еду! – сказала Маргарита.
Фиелло с удовлетворением откинулся на скамейке.
– Трудный народ эти женщины, – заговорил он иронически, – и потом, что это за мода поваров посылать. Пусть бы Бегемот и ездил, он обаятельный.
"Час от часу не легче", – подумала Маргарита Николаевна и спросила, криво усмехаясь:
– Перестаньте меня мистифицировать и мучить… Я ведь несчастный человек, а вы меня поразили. Вы – повар?
– Без драм, – сухо сказал Фиелло, – повар там, не повар. Внучате надавать по роже в уборной это просто, но с дамами разговаривать, покорный слуга. Ещё раз попрошу внимания и без удивлений, а то меня тоска охватывает.
Но приведённая к повиновению Маргарита и не собиралась выражать изумление, противоречить, лишь во все глаза смотрела на Фиелло.
– Первым долгом о помаде, – заговорил Фиелло и вдруг вынул из кармана золотой футлярчик, – получайте, – затем вынул золотую же плоскую и круглую коробку и тоже вручил Маргарите. – Это крем. Вы порядочно постарели за последнее время, Маргарита Николаевна…
"О, рыжая сволочь!" – про себя сказала Маргарита, но вслух ничего не осмелилась произнести.
– Ровно в десять с половиной вечера, – строго глядя, заговорил Фиелло, – благоволите намазать губы помадой, а тело этим кремом. Кожа у вас станет белой, нежной, как девическая, вы не узнаете себя, затем одевайтесь, как вам нравится – это всё равно, – и ждите у себя. За вами приедут, вас отправят, вас доставят. Ни о чём не думайте.
"В какую это я историю лезу?" – с ужасом думала Маргарита.
– Ба! Гляньте! Ах, какой город оригинальный, – вдруг воскликнул Фиелло и пальцем указал на Каменный мост.
Маргарита Николаевна глянула туда и рот раскрыла. По набережной, стыдливо припадая к парапету, впритруску бежал исступлённый человек, совершенно голый, а за ним, тревожно посвистывая, шла милиция. Потом сбежалась оживлённая толпа и скрыла голого.
Когда она повернулась к Фиелло, того не было. Можно было поклясться, что он растаял в сияньи весеннего дня.
Маргарита поднесла руки к голове, как человек, который от изумления сходит с ума. В руках у неё были золотые коробки…
Губная помада и крем
С наступлением весны по вечерам {} один и тот же вальс стал взмывать в переулке. Где-то, как казалось Маргарите Николаевне, на четвёртом этаже, его играл какой-то хороший пианист. От этого вальса то тревожно вспухало сердце, то съёживалось и вздрагивало, и Маргарита Николаевна назвала его вальсом предчувствий. Чтобы впустить его в комнаты, Маргарита начала открывать форточки. Но очень скоро потеплело, и окно открылось настежь.
Сейчас время подходило к назначенной половине одиннадцатого. Комната Маргариты сияла. В раскрытом настежь трёхстворчатом зеркале туалета миллионы раз отражались огни трёхсвечий. Под потолком горел яркий фонарь, у постели лампочка в колпачке. Паркет лоснился, на туалете сверкал каждый излом на флаконах. Сладкий ветер задувал чуть-чуть из лунного сада, шевелил шёлковую шторку.
Полнейший беспорядок был в комнате. Маргарита Николаевна выгрузила из шкафа груды сорочек и разбросала их, стараясь выбрать наилучшую. Снятое с себя бельё она бросила на пол. В пепельнице дымил непотушенный окурок. В окне гремел вальс.
Голова Маргариты круто завита широкими волнами, потому что, несмотря на удивление и ужас, вызванный встречей с загадочным Фиелло, Маргарита Николаевна от Каменного моста немедленно бросилась в центр города и побывала у парикмахера.
Маргарита Николаевна сидела обнажённая, набросив на себя лишь косматый купальный халат, на ноги надев чёрные замшевые туфли со стальными блестящими четырехугольными пряжками.
Она смотрела на раскрытые маленькие часы, лежащие на туалете, а с них переводила взор на две золотые коробки.
Самая длинная из стрелок наконец подошла и упала на нижнюю цифру "6". И тут же секунда в секунду Маргарита Николаевна взялась за первую коробку поменьше и открыла её. Там оказалась красная как кровь густая помада. Маргарита понюхала её – помада не пахла ничем. Маргарита пальцем взяла мазок из коробочки и смазала губы, взглянула в зеркало. Величайшее изменение её лица тотчас же показало зеркало среди бесчисленных отражённых огней. Тонкая морщинка, перерезавшая лоб с тех пор, как он покинул Москву, и отравляющая жизнь Маргарите, исчезла. Пропали и жёлтенькие тени у висков, позеленели глаза, а кожа на щеках налилась ровным розоватым цветом.
Увидев всё это, Маргарита прежде всего буйно захохотала, как бы отозвавшись ей, ударил по клавишам там, в четвёртом этаже, музыкант, дунул ветер, вспузырил жёлтую штору. Тут Маргарите показалось, что она закипела внутри от радости, она сбросила халат, ей захотелось выкинуть какую-нибудь штуку… "И чтоб небу жарко стало!"… воскликнула она. Отбросив штору в сторону, она легла грудью на подоконник, и тотчас луна осветила её. Ей повезло в смысле шутки. Немедленно хлопнула дверь, ведущая в сад особняка, и на кирпичной дорожке появился добрый знакомый Николай Иванович, проживающий в верхнем этаже. Он возвращался с портфелем под мышкой. Чувствуя, что продолжает кипеть, Маргарита Николаевна окликнула его:
– Здравствуйте, Николай Иванович!
Николай Иванович ничего не ответил, прикипев на дорожке и месту.
– Вы болван, Николай Иванович, – продолжала Маргарита, – скучный тип. И портфель у вас какой-то истасканный, и вообще вы мне все в такой степени надоели, что видеть вас больше не могу. Улетаю от вас. Ну, чего вы вытаращили глаза?
И Маргарита скрылась за занавеской, чувствуя, что шутка удалась на славу. Она, лихорадочно смеясь, приступила к крему. Жирный, желтоватый, обольстительный, пахнущий болотом, крем легко втирался в кожу. Маргарита начала с лица, затем втёрла крем в живот, спину, руки и приступила к ногам. Кожа её загорелась, стало тепло, как в меху, и тело вдруг потеряло вес. Маргарита вдруг прыгнула и легко переместилась на аршин над паркетом через всю комнату. Это ей понравилось, и опять она рассмеялась. Тут зазвенел аппарат на столике. Маргарита подлетела к нему и, вися в воздухе, подхватила трубку.
– Я – Фиелло! – радостно, празднично сказал голос, – вылетайте – и прямо на реку. Вас ждут!
– Да, да, – вскричала Маргарита и швырнула трубку не на рычаг, а на кровать, захлопала в ладоши.
В дверь тут кто-то стал ломиться. Маргарита открыла, и жёлтая половая щётка, пританцовывая, вкатила в спальню.
– На реку! – вскричала Маргарита и, оседлав щётку, вцепившись в густой волос, как в гриву, сделала для пробы круг по комнате.
– Батюшки! – бормотала Маргарита, – одежонку надо хоть какую-нибудь захватить!
Но щётка рвалась, лягаясь, в окно, и Маргарита успела вцепиться только в панталоны, которые и увлекла за собой на подоконник.
Первое, что бросилось в глаза Маргарите, это фигура Николая Ивановича, который так и не ушёл и явно прислушивался к стуку и грохоту, доносящемуся из спальни.
Щётка спрыгнула с окна и поднесла Маргариту к изумлённому Николаю Ивановичу. Маргарита свистнула весело и с размаху надела розовые панталоны на голову Николаю Ивановичу. Тот тихо визгнул и сел наземь.
И Маргарита взвилась над городом, оставив сзади себя освещённый луной сад, пылающее окно спальни с сорванной шторой, и вслед ей с грохотом полетел буйный вальс.
Вынырнув из переулка, Маргарита пересекла Сивцев Вражек и устремилась в другой переулок.
Первое, что она осознала, это что полёт представляет такое наслаждение, которое ни с чем в мире сравнить нельзя. Второе, что нельзя мечтать, потому что, влетев в переулок, она едва не разбилась о старый газовый фонарь.
Охнув, Маргарита увернулась, но поняла, что нужно сдержать ход, и полетела медленно, избегая электрических проводов, фонарей и опасных вывесок.
Через мгновение она овладела пространством, а щётка слушалась малейшего движения или окрика. Тогда Маргариту заняла мысль о том, видят ли её в городе. Но так как никто из прохожих не задирал головы и не поражался, она поняла, что она невидима. Тут радость птицы окончательно овладела ею и ей захотелось буйствовать.
Летела она медленно, аккуратно проскальзывая над проводами, и вылетела на Арбат, который встретил её воем машин, визгом трамваев, верчением миллионов огней.
Первое, что сделала Маргарита на Арбате, это концом щётки разбила светящийся семафор, показывающий предельную скорость – тридцать километров, и с наслаждением захохотала, видя, как шарахнулись в разные стороны прохожие на тротуарах. Уже на Арбате Маргарита сообразила, что этот город, в котором она вынесла такие страдания в последние полтора года, по сути дела, в её власти теперь, что она может отомстить ему, как сумеет. Вернее, не город приводилее в состояние весёлого бешенства, а люди. Они лезли отовсюду, из всех щелей. Они высыпались из дверей поздних магазинов, витрины которых были украшены деревянными разрисованными окороками и колбасами, они хлопали дверьми, входя в кинематографы, толклись на мостовой, торчали во всех раскрытых окнах, они зажигали примусы в кухнях, играли на разбитых фортепиано, дрались на перекрёстках, давили друг друга в трамваях.
Сверху Маргарите те, кто находились непосредственно под нею, казались безногими. "У, саранча!" – прошипела Маргарита и пошла самым медленным лётом. Ей вдосталь хотелось насладиться ненавистью, и она влетела осторожно в тёмную подворотню, а затем во двор и там поднялась к окнам четвёртого этажа. Окно смрадной кухни было открыто настежь, и Маргарита влетела в него, согнув голову под сырой сорочкой, висевшей на верёвке.
На плите ревели два примуса, и две женщины вели разговор между собой, стоя у синих бешеных огней.
– Вы, Пелагея Павловна, – с грустью сказала одна, – при старом режиме были такой же стервой, как и теперь.
– В суд подам на тебя, проститутка, – отвечала вторая, помешивая кашу в кастрюле.
Маргарита Николаевна поднялась повыше и плюнула в кашу Пелагеи Павловны.
В ту же секунду Пелагея Павловна вцепилась в волосы второй и та испустила весёлый крик "Караул!".
В следующие мгновения в кухню вбежал мужчина в ночной рубашке с болтающимися по штанам подтяжками.
– Жену бить! – вскричал он страдальчески, – жену, – повторил он так страшно, что зазвенела посуда на полке.
Маргарита Николаевна сверху ткнула его каблуком туфельки в зубы, от чего он на секунду умолк, но уже в следующую секунду ринулся на Пелагею Павловну, но оказался в объятиях другого мужчины, вырвавшегося из какой-то дверушки. Сцепившись с ним тесно, он клубком покатился по полу кухни, издавая рычание. Маргарита вылила на катающихся ведро жидких помоев, развинтила кран в раковине, от чего с гулом водопада понеслась вода, и вылетела в окно. Когда она поднималась, чтобы через крыши лететь дальше, слышала несущийся ей вслед визг, бой стеклянной посуды и весёлый в подворотне дворницкий свист.
На крыше Маргарита Николаевна сломала радиомачту, перевалила в соседний двор, влетела, снизившись, в парадный подъезд, увидела щит на стене, концом щётки перебила какие-то фарфоровые белые штучки, от чего весь дом внезапно погрузился в тьму.
На Арбате Маргарита забавлялась тем, что сшибала кепки с прохожих, летя над самыми головами, вследствие чего в двух местах произошла драка. Откинув дугу трамвая №4, от чего тот погас и остановился, Маргарита покинула Арбат и повернула в Плотников переулок. Здесь ……… {}
– Я извиняюсь, обознался, – пробормотал он и исчез.
Обсохнув, Маргарита на щётке перелетела на противоположный плоский берег.
8. XI. 33.
Тут зудящая музыка послышалась ясно. На лужайке под группой дубков шло веселье, но, видимо, уже к концу, и компания была разнообразная. Под дубками весело плясали после купания четыре ведьмы и один козлоногий, вроде того толстяка. Зудящая музыка исходила от толстомордых лягушек, которые, подвесив кусочки светящихся гнилушек на согнутые ивовые прутья, играли на дудочках. В стороне горел костёр. Неподалёку от него стояли две открытые машины марки "Линкольн", и на шофёрском месте первым сидел здоровенный грач в клеёнчатой фуражке. Знакомый боров, сдвинув кепку на затылок, пристроился к плетёнке с провизией и уписывал бутерброды с сёмгой. Он жевал, но с драгоценным своим портфелем не расставался.
Багровые отсветы танцевали на животах голых ведьм, гнилушки освещали раздутые морды лягушек, от реки доносились последние всплески запоздавших.
Маргарита, неся щётку, подошла в тот момент, когда грач рассказывал борову о том, как ловко он угнал от "Метрополя" две машины. Грач показывал, как швейцар метался и кричал: "На помощь!"
Появление Маргариты произвело большое впечатление. Танец прекратился, и ведьмы стали всматриваться…
Наконец та самая Клодиночка подошла к Маргарите и спросила её, откуда она и кто такая.
– Я – Маргарита, – ответила Маргарита и воткнула щётку в землю.