Маргарита приземлилась и увидела, что фасад дома выложен чёрным мрамором, что двери широкие, что за стеклом виднеется фуражка и пуговицы швейцара, что над дверьми золотом наложена надпись "Дом Драмлита".
Что-то соображая, Маргарита щурилась на надпись, ломая голову над вопросом, что означает слово "Драмлит".
Взяв щётку под мышку, Маргарита вошла в подъезд, толкнув дверью удивлённого швейцара, и увидела лифт, а возле лифта на табуретке женщину, голова которой была обвязана, несмотря на тёплое время, пуховым платком.
И вот тут Маргарите бросилась в глаза чёрная громадная доска на стене и на этой доске выписанные белыми буквами номера квартир и фамилии жильцов.
Венчающая список крупная надпись "Дом Драматурга и Литератора" заставила Маргариту испустить хищный, задушенный вопль.
Подпрыгнув, она жадно начала читать фамилии: Хустов, Двубратский, Квант, Бескудников, Латунский…
– Латунский! – визгнула Маргарита. – Латунский!
Глаза её побежали дальше: …Семейкина-Галл, Мстислав Лавровский…
– Лавровский?! – зарычала Маргарита…
Швейцар у дверей вертел головой и даже подпрыгивал, стараясь понять чудо – заговоривший список жильцов.
– Ах, я дура, ах, я дура! – шипела Маргарита, – я теряла время… я, я…
Через несколько мгновений она подымалась вверх, в каком-то упоении повторяя:
– Латунский, 34, Латунский, 34…
В лифте она не нуждалась, щётка плавно несла её вверх, отщёлкивая концом палки ступени…
Маргарита мурлыкала по-кошачьи, напевала: "34, сейчас, сейчас…"
Вот 32 налево, 33 направо, сейчас, сейчас!
Вот налево – он, 34-й номер! Карточка "О. Латунский".
Маргарита соскочила со щётки, и разгорячённые её подошвы приятно охладила каменная площадка.
Маргарита позвонила раз, другой. Но никто не открывал. Маргарита стала жать кнопку и сама слышала трезвон, который поднялся в квартире Латунского. Да, по гроб жизни должен быть благодарен обитатель квартиры №34 покойному Берлиозу за то, что тот попал под трамвай и траурное заседание было назначено как раз на этот вечер. Никто не открывал, и Маргарита с размаху ударила щёткой в дверь, но тут же сама себя сдержала.
Во весь мах она неслась вниз, считая этажи, во весь мах вырвалась на улицу, опять поразив швейцара тем, что дверь открылась и захлопнулась сама собой, и, прыгая и приплясывая возле машин, стоявших у шикарного подъезда, мерила и отсчитывала этажи.
Отсчитав, взвилась и через мгновение через раскрытое окно входила в тёмную комнату.
Пол серебрился дорожкой от луны. По ней пробежала Маргарита, нашарила выключатель, и тотчас осветилась комната. Через минуту вся квартира полыхала светом. Щётка стояла, прислонённая к роялю. Маргарита обежала все углы. В квартире не было никого.
Тогда она сделала проверку, открыв дверь и глянув на карточку. Убедившись, что попала в самую точку, заперла дверь и ринулась в кухню.
Да, говорят, что и до сих пор критик Латунский бледнеет, вспоминая этот страшный вечер. До сих порон с благоговением произносит имя Берлиоза. И недаром. Тёмной гнусной уголовщиной мог ознаменоваться этот вечер – в руках у Маргариты по возвращении из кухни оказался тяжёлый, сплошь железный молоток.
Теперь ведьма сдерживала и уговаривала себя. Руки её тряслись, в помутневших глазах плавало бешенство… рот кривился улыбкой.
– Организованно, организованно, – шептала Маргарита, – и спокойно… – и, вскрикнув тихо: "Ля бемоль!" – она ударила молотком по клавише.
Попала она, правда, в чистое белое ля, и по всей квартире пронёсся жалобный стон. Потом клавиши завопили. Исступлённо кричал ни в чём не повинный беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши вдавливались, костяные накладки полетели во все стороны. Инструмент гудел, выл, хрипел.
Со звуком выстрела лопнула под ударом молотка верхняя полированная крышка.
Тяжело дыша, красная и растрёпанная Маргарита мяла и рвала молотком струны.
Наконец отвалилась, бухнулась в кресло, чтобы перевести дыхание, и прислушалась. В кухне гудела вода, в ванной тоже. "Кажется, уже пошла на пол, – подумала Маргарита и добавила вслух: – Однако, засиживаться нечего! Надо работать…" И работа кипела в руках распаренной Маргариты. Шлёпая босыми ногами по лужам, вёдрами она носила из кухни воду в уютный кабинет критика и выливала её в ящики письменного стола и в пышно взбитые постели в спальной.
Выбившись из сил, взялась за более лёгкое: топила костюмы в ванне, топила там же книги, поливала чернилами паркет, а сверху посыпала землёй из разбитого вазона с фикусом. Со сладострастием поглядывала на люстру, зеркальный шкаф и шептала: "Ну это на закуску…"
В то время, когда Маргарита Николаевна, сидя в спальне, ножницами резала наволочки и простыни, вынутые из шкафа, прислуга драматурга Кванта пила чай, сидя в кухне на табуретке, недоумевая по поводу топота и буханья, глухо слышавшихся сверху из квартиры Латунских.
Подняв голову к потолку, она вдруг увидела, что он на глазах её меняет свой белый цвет на какой-то мертвенно-синеватый. Пятно расширялось на глазах, и вдруг на нём взбухли капли. Минуты две сидела домработница, дивясь такому явлению, пока наконец из потолка не пошёл настоящий дождь и не застучал по полу. Тут она вскочила, подставила таз под струи, но дождь пошёл шире, полилось на газовую плиту, на стол с посудой.
Тут, вскрикнув, домработница Кванта выбежала из квартиры, и тотчас в квартире Латунских начались звонки.
– Ну, пора, стало быть! – сказала Маргарита и поднялась.
Через минуту она садилась на щётку, слушая, как женский голос кричит в скважину двери:
– Откройте! Откройте! Дуся, открой! У нас вода течёт!
Маргарита поднялась на аршин от полу, подъехала к окну, ударила молотком, взвилась, ударила по люстре. Разорвало две лампочки, полетели подвески.
Крики в скважине смолкли. На лестнице затопотали.
Маргарита выплыла в окно и увидела внизу людей, глядящих вверх. Из машины вылезал шофёр. Снаружи было удобнее бить стёкла, и Маргарита, покачиваясь, поехала вдоль пятого этажа… Взмах, всхлипывание стёкла и затем каскадом по стене осколки. Крик в окне. В переулке внизу забегали, две машины загудели и отъехали. Из подъезда выбежал швейцар, всунул в рот свисток, надул щёки и бешено засвистел.
– Гроза гнула и ломала гранатовые деревья, – в упоении прокричала Маргарита, – гнула! Трепала розовые кусты!
С особенным азартом рассадив крайнее стекло, Маргарита переехала в следующий этаж и начала крушить стёкла в нём.
Измученный долгим бдением за зеркальными дверями подъезда, швейцар вкладывал в свист всю душу, причём точно следовал за Маргаритой. В паузах, когда она перелетала от подоконника к подоконнику, он набирал духу, в то же время оглядывая верхние этажи. Удар Маргариты – и он заливался кипящим свистом, буравя ночной воздух в переулке до самого неба.
Его усилия, соединённые с усилиями ведьмы, дали замечательные результаты. В доме уже шла паника, цельные ещё окна распахивались, в них появлялись головы людей, раскрытые, наоборот, закрывались. В противоположных домах во всех окнах возникли тёмные силуэты людей, старавшихся понять, почему без всякой причины лопаются окна в новом доме Драмлита.
Народ сбегался к дому, но не подбегал к подъездам, а глазел с противоположного тротуара. По всем лестницам топали бегущие то вверх, то вниз без всякого смысла люди.
Домработница Кванта поступала теперь так: она то вбегала в квартиру и любовалась на то, как взбухает и синеет штукатурка в кухне и как дождь хлещет, наполняя вымытые чашки на столе, как из кухни выкатывается волна в коридор, то выбегала на лестницу и там кричала пробегавшим, что их залило.
Через некоторое время к ней присоединилась домработница Хустовых из квартиры №30, помещавшейся под квантовской квартирой. Хлынуло с потолка у Хустовых и в кухне, и в уборной.
Наконец у Квантов обрушился большой пласт штукатурки, после чего с потолка хлынуло широкой струёй между клетками обвисшей дранки.
Проезжая мимо предпоследнего окна четвёртого этажа, Маргарита заглянула в него и увидела человека, в панике напялившего на себя противогаз. Ударив молотком в стекло, Маргарита вспугнула его, и он исчез из комнаты.
В последнее окно Маргарита заглянула и спросила:
– Уж не Лавровского ли это квартира?
– Семейкиной! Семейкиной! – отчаянно ответил женский голос и в испуге прокричал: – Аэропланы! Да? Аэропланы?
– Семейкиной, так Семейкиной, – ответила Маргарита и во всех четырех рамах не оставила ни куска стекла. И вдруг дикий разгром прекратился. Скользнув к третьему этажу, Маргарита заглянула в окно, завешенное лёгонькой тёмной шторкой. В комнате горела слабенькая лампочка под колпачком. В маленькой кровати с зашнурованными боками сидел мальчик лет четырех и испуганно прислушивался.
– Стёкла бьют, – проговорил он робко и позвал: – Мама! Мама, я боюсь!
Ему никто не ответил, очевидно, из квартиры все выбежали.
Маргарита откинула штору и влетела в окно.
– Я боюсь, – повторил мальчик и оглянулся.
– Не бойся, не бойся, маленький, – сказала Маргарита, стараясь смягчить осипший на ветру голос, – это мальчишки стёкла били.
– Из рогатки? – спросил мальчик.
– Из рогатки, из рогатки, – подтвердила Маргарита, – ты спи, маленький.
– Это Ситник, – сказал мальчик, – у него есть рогатка.
– Конечно, он. Он, наверное!
Мальчик поглядел лукаво куда-то в сторону и спросил:
– А ты где, тётя?
– А меня нету, – ответила Маргарита, – я тебе снюсь.
– Я так и думал, – сказал мальчик.
– Ты ложись, ложись, – приказала Маргарита, – подложи руку под щёку, а я тебе буду сниться.
– Ну, снись, снись, – согласился мальчик и моментально лёг, и руку подложил под щёку.
– Я тебе сказку расскажу, – заговорила Маргарита и положила разгорячённую руку на стриженую голову, – была одна тётя. И у неё не было детей и счастья, вообще, тоже не было, и она тогда стала зла…
Маргарита смолкла, сняла руку – мальчик спал.
Маргарита подошла к окну и выскользнула вон.
Она попала в самую гущу и кутерьму. На асфальтированной площадке перед домом, усеянной битым стеклом, бегали и суетились жильцы. Между ними мелькали милиционеры. Тревожно ударил колокол, и с Арбата въехала в переулок красная пожарная машина с лестницей. Сидящие спинами друг к другу на линейке пожарные были исполнены решимости и хладнокровия.
Но дальнейшая судьба дома уже не интересовала Маргариту.
Прицелившись, чтобы не задеть за провода, она покрепче вцепилась в щётку и во мгновение ока оказалась выше злополучного дома.
Переулок под нею покосился и провалился вниз, вместо одного переулка под ногами у Маргариты возникло скопище крыш, перерезанное под углами сверкающими дорожками. Всё это скопище поехало в сторону, цепочки огней смазались и слились.
Маргарита сделала ещё один рывок, и тогда скопище крыш провалилось сквозь землю, а вместо него появилось озеро дрожащих электрических огней, и это озеро стало вертикально стеной, а затем появилось над головой у Маргариты, а луна блеснула под ногами. Поняв, что она перекувыркнулась, Маргарита приняла нормальное положение и, обернувшись, увидела, что и озёра уже нет, а что сзади неё только розовое зарево на горизонте. И оно исчезло через секунду, и Маргарита увидела, что она наедине с летящей над её головой луною.
От парикмахерской завивки не осталось ничего, волосы Маргариты взбило копной, и лунный свет со свистом побежал по её телу.
По тому, как внизу два ряда редких огней слились в две непрерывные огненные черты, по тому, как они вовсе пропали, Маргарита догадалась о том, что она летит со сверхчудовищной скоростью, и поразилась тому, что она не задыхается.
По прошествии нескольких секунд новое озерцо электрического света повалилось под ноги ведьме и сгинуло. Через несколько секунд на земле внизу слева блеснуло ещё одно. "Города!" – крикнула Маргарита и не успела ничего разглядеть, как озерцо исчезло.
Огни света вспыхивали то по сторонам, то с боков и уходили в землю. Маргариту вдруг забеспокоило то обстоятельство, что она, собственно, не знает маршрута, летит чёрт знает куда, но по поведению щётки, уверенно пожирающей пространство, догадалась, что та несёт её правильно по маршруту.
И так она летела в течение минуты примерно. Раза два-три видела тусклые, отсвечивающие какие-то клинки, лежащие в земной черноте, решила, что это реки. Поворачивая голову кверху, любовалась тем, что луна летит над нею как сумасшедшая обратно в Москву и в то же время стоит на месте и отчётливо виден на ней загадочный рисунок: какой-то не то дракон, не то конёк-горбунок тёмный и острой мордой обращённый к покинутой Москве.
Предалась размышлениям о летании и очень осудила аэропланы и под свист разрываемого воздуха беззвучно посмеялась над человеком, который летает в воздухе воровато, норовя пронырнуть повыше и поскорее в воздухе, ежесекундно опасаясь полететь вверх тормашками вместе со своей сомнительной машинкой или вместе с нею же сгореть в высотах, куда его никто решительно не приглашал подниматься.
Такие размышления навели её на мысль о том, что, по сути дела, она зря исступлённо гонит щётку. Что-то подсказывало ей, что там, куда она летит, её прекрасным образом и подождут и незачем ей терпеть скуку быстрого полёта.
Она затормозила щётку, и тотчас всё под нею изменилось. Всё безличное чёрное месиво внизу, до сих пор стоявшее как бы неподвижно, теперь поплыло медленно под Маргаритой, в то же время поднимаясь к ней и начиная выдавать свои контуры, детали, тайны. Через несколько мгновений Маргарита была невысоко над землёй и убедилась в том, что, как бы ни говорили пессимисты, земля всё же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима.
Маргарита наклонила щётку щетиной вперёд, так, что хвост её поднялся вверх, и тихо пошла к самой земле. Она как бы скользила на салазках с крутой горы. Когда земля была так близка, что можно было коснуться травы рукою, Маргарита пролетела над росистым лугом и высадилась на плотине, чтобы отдохнуть. Сзади неё показывала свои толстые освещённые брёвна мельница, впереди блестел пруд. Слышно было, как у колёса журчит струйка, где-то далеко, волнуя душу, шумел поезд.
С наслаждением разминая ноги, Маргарита походила по широкой песчаной дороге, держа щётку на плече, рассматривая окрестности и прислушиваясь. На холме за прудом виднелся красноватый огонёк. Он светился в каком-то большом доме, темно громоздившемся под луной рядом с лесом. Оттуда доносился негромкий собачий лай, под вербами близ плотины стрекотали лягушки. Маргарите нравилось, что здесь пустынно, ей захотелось погулять, и тут же она сказала сама себе, что летать можно только одним способом – низко и очень медленно, изредка вот так высаживаясь на землю.
Однако щётка вела себя странно. Она была какая-то напряжённая, как будто тянула руку вверх, стремилась подняться. Тут беспокойство охватило наездницу. Подумалось о том, что, по сути дела, ей бы следовало не прерывать полёта и не прохлаждаться здесь, потому что залетела она неизвестно куда, не зная никакого адреса, находится, по-видимому, ой-ой как далеко от Москвы, легко может опоздать и никуда не поспеть.
Она оседлала щётку, дала ей волю, и та сразу понесла её над прудом, потом над крышей дома, всё больше забирая ходу. Маргарита успокоилась – щётка знала дорогу. Она заботилась только об одном, чтобы щётка не забирала высоко, к луне поближе, и чтобы не струилось под ногами так, что ничего нельзя разобрать, кроме мелькания каких-то пятен.
И щётка, осаживаемая наездницей, несла её над самыми верхушками сосен, над лугами, над линией какой-то железной дороги, на которой сыпал искрами прилипший как бы к месту гусеница-поезд, над водными зеркалами, в которых показывалась на мгновение луна, над реками и ручьями.
Тяжкий шум вспарываемого воздуха послышался сзади и стал настигать Маргариту. Потом к этому шуму чего-то летящего присоединился слышный на много вёрст хохот. Маргарита оглянулась и увидела, что её догоняет тёмный предмет. Наконец он поравнялся с Маргаритой, уменьшил ход, и Маргарита увидела Наташу. Та была нагая и растрёпанная, и тело её отражало лунные лучи, в руке у Наташи светилось что-то золотое. Наташа летела верхом на толстом борове, в передних копытцах зажимавшем портфель, а задними ожесточённо молотящем воздух. Сбившееся с носа пенсне летело на шнурке рядом с боровом, и шляпа то и дело наезжала ему на глаза. Всмотревшись хорошенько, Маргарита Николаевна узнала в борове Николая Ивановича, и хохот её загремел над лесом, смешался с хохотом Наташи.
– Наташа! – визгнула Маргарита, – ты кремом намазалась?!
– Душенька! Королева моя! – долетел до Маргариты голос Наташи, – И ему, подлецу, намазала лысину! И ему!
– Королева! – плаксиво проорал боров, галопом неся всадницу.
– Душенька, Маргарита Николаевна! – кричала Наташа, скача рядом с Маргаритой, – намазалась! Ведь и мы жить-летать хотим. Не вернусь, нипочём не вернусь! Ах, хорошо, Маргарита Николаевна! Предложение мне делал! – Наташа тыкала пальцем в шею сконфуженного пыхтящего борова, – предложение! Ты как меня называл, а? А? – кричала она в ухо борову.
– Богиня! – завывал боров. – Не могу я так быстро лететь! Я бумаги могу важные растерять! Наталья Прокофьевна!
– Знаешь, где твоим бумагам место? – дерзко хохоча, кричала Наташа.
– Что вы, Наталья Прокофьевна! Услышит кто-нибудь, – моляще орал боров.
Задыхаясь от наслаждения, Наташа рассказала бессвязно о том, что произошло после того, как Маргарита улетела. Как только Наташа увидела, что хозяйка исчезла, не прикасаясь ни к каким подаренным вещам, сбросила с себя одежду и кинулась к крему и помаде. С нею произошло то же, что и с хозяйкой. В то время как Наташа, хохоча от радости, упиваясь своею красой, стояла перед зеркалом, дверь открылась, и перед Наташей явился Николай Иванович. В руках у него была сорочка Маргариты и собственные шляпа и портфель. Николай Иванович обомлел. Придя в себя, весь красный как рак, он объявил, что счёл долгом поднять рубашечку, лично принести…
– Предложение сделал мне! Предложение! – визжала и хохотала Наташа, – клялся, что с Клавдией Акимовной разведётся! Что, скажешь, вру? – кричала она борову, и тот сконфуженно отворачивал морду.
Расшалившись, Наташа мазнула кремом Николая Ивановича и оторопела от удивления. Лицо почтенного нижнего жильца свело в пятачок, руки-ноги превратились в копытца. Глянув в зеркало, Николай Иванович отчаянно и дико завыл, но было уже поздно. Через несколько секунд он, осёдланный, летел куда-то к чёрту над Москвой, рыдая от горя.
– Требую возвращения нормального облика моего, – вдруг не то исступлённо, не то моляще прокричал боров и захрюкал от негодования, – не намерен лететь на незаконное сборище! Маргарита Николаевна! Вы обязаны унять вашу домработницу!
– Ах, теперь я тебе домработница? Домработница? – вскричала Наташа, накручивая ухо борову. – А то была богиня? Богиня? Ты как меня звал? А?
– Венера! – плаксиво ответил боров, пролетая над ручьём, шумящим меж камней, копытцами задевая за кусты орешника.
– Венера! Венера! – победно прокричала Наташа, подбоченившись и грозя луне кулаком, в котором было зажато что-то блестящее.
– Маргарита Николаевна, коробки я захватила, берите! Мне не нужно чужого золота!
Она разжала кулак и протянула Маргарите футляр и коробочку.
– Возьми на память себе!