– Спасибо! Спасибо! – отозвалась Наташа и, содрав шляпу с борова, зажала в ней золотые вещи.
Потом, пролетая над вершинами безмолвных сосен, указала свободной рукой на луну и сказала:
– Поторапливайтесь, Маргарита Николаевна! Ждут вас! Мне велено сказать, что вы будете на купанье! Королевой вас сделали! А я – принцесса Венера!
И тут Наташа закричала:
– Эгей! Эгей! Эгей! Ну-ка надбавь!
Она сжала пятками похудевшие в безумной скачке бока борова, и тот рванул так, что опять зашумел воздух, и через мгновение Наташа превратилась в чёрную точку впереди и пропала, и шум затих.
Маргарита ускорила лёт, и вновь заструилась и побежала под нею ночная земля.
Потом щётка сама стала замедлять ход, и Маргарита поняла, что цель близко. Она оглянулась. Щётка несла её над холмами, усеянными редкими валунами, валяющимися между отдельных громадных сосен. Природа была какая-то незнакомая, и Маргарита подумала о том, что очень далеко от Москвы.
Сосны сдвинулись, но щётка полетела не над вершинами, а между стволами, посеребрёнными светом.
Лёгкая тень ведьмы скользила впереди, луна светила Маргарите в спину.
Почувствовалась близость воды. Опять разошлись сосны, и Маргарита тихо подъехала к обрыву. Внизу была река в тени от холма. Туман висел по берегам, противоположный берег был плоский, низменный. На нём под группой раскидистых деревьев метался огонёк от костра, виднелись движущиеся фигурки. Маргарите показалось, что оттуда доносится какая-то зудящая музыка. А далее, сколько хватает глаз, на посеребрённой равнине не виднелось ни признаков жилья, ни людей.
Маргарита прыгнула с обрыва вниз и вдоль утёса плавно опустилась к воде. Телу её после воздушной гонки хотелось в воду. Отбросив щётку, она разбежалась и прыгнула. Лёгкое её тело вынесло почти до середины неширокой реки. Маргарита перевернулась вниз головой и как стрела вонзилась в воду. Столб воды выбросило почти до самого неба. Сердце Маргариты замерло в тот момент, когда она кидалась в воду. Ей показалось, что её насмерть сожжёт холодная вода. Но вода оказалась тёплой, как в ванне, и, вынырнув из бездны, необыкновенное наслаждение испытала Маргарита, ныряя и плавая в одиночестве ночью в реке.
Впрочем, в отдалении изредка слышались всплески и фырканье, там за кустами кто-то купался.
Поплавав, Маргарита выбралась на берег и начала плясать на росистой траве, прислушиваясь к музыке, доносящейся с островка, приглядываясь к непонятным фигурам, мечущимся вокруг пламени костра.
После купания тело ведьмы пылало, усталости не осталось и следа, и мысли в голове проносились пустые, лёгкие. Тут фырканье объяснилось. Из-за ракитовых кустов вылез какой-то голый толстяк, в чёрном шёлковом цилиндре, заломленном на затылок. Ступни ног его были в илистой грязи, так что казалось, будто он в ботинках.
Судя по тому, как он отдувался и икал, был он порядочно выпивши. Маргарита прекратила пляску. Толстяк стал вглядываться, потом заорал:
– Ба! ба! ба! Её ли я вижу. Клодина? Неунывающая вдова! И ты здесь?
И полез здороваться.
Маргарита отступила и с достоинством ответила:
– Пошёл ты к чёртовой матери. Какая я тебе Клодина? Смотри, с кем разговариваешь! – подумав мгновение, она прибавила к своей речи длинное непечатное ругательство.
Всё это произвело на легкомысленного толстяка отрезвляющее действие.
– Ой! – тихо вскрикнул он и вздрогнул, – простите великодушно, светлая королева Марго! Обознался я! Коньяк, будь он проклят!
Он опустился на одно колено, цилиндр отнёс в сторону, сделал поклон и залопотал по-французски какую-то чушь про кровавую свадьбу какого-то своего друга Гессара {}, про коньяк, про то, что он подавлен грустной ошибкой, объясняющейся единственно тем, что он давно не имел чести видеть изображений королевы…
– Ты бы брюки надел, сукин сын, – сказала, смягчаясь, Маргарита.
Толстяк радостно осклабился, видя, что Маргарита не сердится, и восторженно сообщил, что оказался без брюк в данный момент лишь потому, что оставил их на реке Енисее, где купался перед тем, но что он сейчас же летит туда, благо это рукой подать, и затем, поручив себя расположению и покровительству, начал отступать задом и отступал до тех пор, пока не поскользнулся и не плюхнулся в воду. Но и плюхнувшись, сохранил на окаймлённой бакенбардами физиономии улыбку восторга и преданности.
Маргарита же пронзительно свистнула и, вскочив на подлетевшую щётку, перенеслась над водной гладью на островок.
Сюда не достигала тень от горы высокого берега, и весь островок был освещён луною.
Лишь только Маргарита коснулась влажной травы, музыка ударила сильней и веселей взлетел сноп искр от костра. Под вербами, усеянными нежными пушистыми серёжками, сидели в два ряда толстомордые лягушки и, раздуваясь как резиновые, играли бравурный марш на дудочках. Светящиеся гнилушки висели на ивовых прутиках, и свет их, призрачный и мягкий, смешивался с адским, мечущимся светом от костра.
Марш играли в честь Маргариты. Об этом она сразу догадалась по необыкновенному приёму, который оказали ей на островке.
Прозрачные русалки остановили свой хоровод над речкой и замахали Маргарите руками, и застонали над пустынными окрестностями их приветствия. Нагие ведьмы выстроились в ряд и стали кланяться придворными поклонами. Какой-то козлоногий подлетел, припал к руке, раскинул на траве шёлк, предложил раскинуться отдохнуть после купания.
Маргарита так и сделала. Прилегла, и на теле её заиграли отблески огня. Ей поднесли бокал с шампанским, она выпила, и сердце её радостно вскипело. Она осведомилась о том, где же верная её Наташа, и получила ответ: Наташа уже выкупалась и полетела на своём борове вперёд, чтобы предупредить о том, что Маргарита скоро будет, и приготовить для неё наряд.
Короткое пребывание Маргариты под ивами ознаменовалось ещё одним эпизодом. В воздухе раздался свист, и чёрное тело, явно промахнувшись мимо острова, обрушилось в воду.
Через минуту предстал перед Маргаритой тот самый толстяк-бакенбардист, что так неудачно представился ей на том берегу. Он успел, по-видимому, смотаться на Енисей и обратно, ибо был во фрачном наряде, но мокрый с головы до ног. Коньяк подвёл его: высаживаясь, он всё-таки попал в реку. Но улыбки своей не утратил и в этом печальном случае и был Маргаритою допущен к руке.
Затем все стали торопиться. И многие улетели с острова. Растаяли в лунном свете призрачные зеленоватые русалки. Козлоногий почтительно осведомился у Маргариты, на чём прилетела госпожа. Узнав, что она явилась верхом на щётке, всплеснул руками и отнёс это к нераспорядительности Азазелло и тут же, крикнув кого-то с раздутой харей, возившегося у погасшего костра, велел сию минуту доставить из "Метрополя" "линкольн".
Это было исполнено действительно и точно в одну минуту. И на остров обрушилась буланого цвета открытая машина, на шофёрском месте коей сидел чёрный длинноносый грач в клеёнчатой фуражке и в перчатках с раструбами. Островок опустел. В лунном пылании растворились последние точки отлетевших ведьм.
Костёр догорал, на глазах угли одевались седою золой.
Бакенбардист и козлоногий распахнули дверцу перед Маргаритой, и она села на широкое заднее сиденье. Машина взвыла, и тотчас остров ухнул вниз, машина понеслась на большой высоте.
Теперь два света светили Маргарите. Льющийся с лунного диска сверху и бледный фиолетовый от приборов в машине, которою сосредоточенно управлял клеёнчатый грач.
При свечах
Ровное гудение машины убаюкивало Маргариту, лунный свет приятно согревал. Закрыв глаза, она отдала лицо ветру и думала с какою-то грустью о покинутом ею неизвестном островке на далёкой реке. Она прекрасно догадывалась, куда именно в гости её везут, и это волновало её. Ей хотелось вернуться на этот обрыв над рекой.
Долго ей мечтать не пришлось. Грач отлично знал своё дело, и метрополевская машина была хороша. Внезапно Маргарита открыла глаза и увидела, что под нею пылает электрическим светом Москва.
Однако шофёр не повёз её в город, а поступил иначе. На лету он отвинтил правое переднее колесо, а затем снизился на каком-то кладбище в районе Дорогомилова. {} Высадив покорную и ни о чём не спрашивающую Маргариту вместе с её щёткой на какой-то дорожке, грач почтительно раскланялся, сел на колесо верхом и улетел.
Маргарита оглянулась, и тотчас от одного из надгробных памятников отделилась чёрная фигура. Азазелло нетрудно было узнать, хотя он был закутан в чёрный плащ и чёрная же шляпа его была надвинута на самые брови. Выдавал его в лунном свете его поразительный клык.
Безмолвно Азазелло указал Маргарите на щётку, сам сел верхом на длиннейшую рапиру. Они взвились и, никем не замеченные, через несколько секунд высаживалась у ворот дома №302-бис на Садовой улице.
Когда проходили подворотню, Маргарита увидела томящегося в ней человека в кепке, толстовке и высоких сапогах. Услыхав шаги, человек обеспокоенно дёрнулся, но ничего не увидел, а Азазелло покосился на него из-под шляпы почему-то иронически.
Второго, до удивительности похожего на первого, человека встретили у подъезда во дворе. И опять повторилась та же сцена. Шаги, человек беспокойно обернулся, нахмурился, когда дверь открылась и закрылась за входящими.
Третий, точная копия второго, а стало быть, и первого, дежурил на скамейке, украшавшей площадку третьего этажа. Он курил, и Маргарита невольно кашлянула, пройдя мимо него. Третий тотчас поднялся, как будто его кольнули, на цыпочках подошёл к перилам, глянул вниз. {}
Сердце Маргариты учащённо забилось, когда она и спутник её оказались перед скромной дверью с дощечкой "Квартира №50". Теперь, конечно, Маргарита понимала, что никакой пошлый вечерок с радиолой, играющей фокстроты и блюзы, ей не угрожает. Маргарита знала, что её ожидает нечто необыкновенное, и силилась это нечто себе представить. Но представить не могла.
Первое, что поразило Маргариту, это та тьма, в которую она попала. Было темно, как в подземелье, так что она невольно уцепилась за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Издалека, впрочем, маячил огонёк, слабый, похожий на огонёк лампады.
Второе, что удивило её, это что передней обыкновенной московской квартиры конца нет и не чувствуется. Третье, что под ногами у неё ступеньки, покрытые, как чувствовали её босые ноги, очень толстым ковром, и что по этим ступеням она бесконечно поднимается вверх.
Ещё сбоку мелькнул и уплыл огонь лампады. Азазелло на ходу вынул у Маргариты из рук щётку и как будто провалился. Наконец подъём кончился, и Маргарита ощутила себя находящейся на площадке. Тут приплыла в воздухе лампада в чьей-то невидимой руке и, как казалось Маргарите, из-за колонны чёрной как уголь вышел некто. Рука поднесла к нему лампаду поближе, и Маргарита увидела тощего высокого мужчину. Те, кому он уже попался на дороге в эти дни, конечно, всмотревшись даже при слабом и неверном освещении, которое давал язычок пламени в лампаде, узнали бы его. Это был Коровьев, он же Фагот.
Но, правда, изменился он очень сильно. Не было на нём ни пенсне, которое давно следовало бы выбросить на помойку, ни клетчатых брючек, ни грязных носков. Усишек куриных не стало. Усы Коровьева были подстрижены коротко.
Пламя мигало и освещало белую крахмальную грудь и галстук, отразилось внизу в лакированных туфлях, отразилось в широком и тонком стекле монокля, всаженного в правый глаз.
Коровьев почтительнейше раскланялся и жестом пригласил Маргариту следовать далее.
"Удивительно странный вечер, – думала Маргарита, – электричество, что ли, у них потухло? Но самое главное, что поражает, это размеры этого помещения. Каким образом всё это может поместиться в московской квартире? То есть просто-напросто не может никак!"
Следуя за Коровьевым, Маргарита попала в совершенно необъятный зал. Здесь на золочёной тумбе горела одинокая свеча. Коровьев пригласил жестом Маргариту сесть на диванчик и сам поместился на краю его.
– Разрешите мне представиться вам теперь, – заговорил он, – Коровьев. Вас, без сомнения, удивляет отсутствие света? Но не думайте, чтобы мы из экономии не зажигали ламп.
Просто мессир не любит электрического света. Когда же начнётся бал, свет дадут сразу, и недостатка в нём не будет, уверяю вас.
Несколько скрипучий голос Коровьева действовал успокоительно на Маргариту. А папироса, предложенная Коровьевым, окончательно утихомирила её нервы, и, осмелев, она сказала:
– Нет, более всего меня поражает, где всё это помещается? – она повела рукой, подчёркивая этим необъятность зала.
Коровьев вежливо усмехнулся, и тени от свечи шевельнулись в складках у носа.
– О, это самое несложное из всего, – снисходительно сказал он, – тем, кто изучил пятое измерение, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов.
Профиль Коровьева осветился, он закурил от свечи, окружаясь дымом, уплывавшим во тьму.
– Я, впрочем, – продолжал Коровьев, – знал людей, не имевших никакого представления не только о пятом измерении, но даже и о четвёртом и, тем не менее, проделавших чудеса в смысле расширения помещения. Так, например, один горожанин, как мне рассказывали, получив трёхкомнатную квартиру на Земляном Валу, превратил её в четырехкомнатную, поселив домработницу в кухне возле газовой плиты. Затем он обменял эту квартиру на две отдельных в разных районах – одну в две, другую в три комнаты. Их стало пять. Трёхкомнатную он обменял на две отдельных по две комнаты и стал обладателем шести комнат, правда, рассеянных в причудливом беспорядке по всей Москве. Он уже собирался сделать последний и самый блестящий вольт, именно поместить объявление в газете: "Меняю шесть комнат в разных районах Москвы на одну шестикомнатную квартиру желательно на Земляном Валу", как его деятельность прекратилась, и он остался без единой комнаты.
– Ну, это другое дело, – возразила Маргарита, которую болтовня Коровьева забавляла и успокаивала.
– О! Уверяю вас, то, что проделал этот проныра, сложнее, чем это… – и Коровьев указал в тёмную даль, где чёрт знает где возвышались тёмные колонны.
Докурили, и Коровьев поднёс Маргарите пепельницу.
– Итак, позвольте перейти к делу, – заговорил Коровьев серьёзно, – до начала бала у нас полчаса. Вы, Маргарита Николаевна, женщина весьма умная и, конечно, уже догадались, кто наш хозяин.
Маргарита опять ощутила своё сердце и только молча кивнула головой.
– Ну, вот и прекрасно. Так позвольте же вас поставить в курс дела, – продолжал Коровьев, опуская веки и из-под них наблюдая Маргариту, – без всяких недомолвок. Ежегодно Воланд даёт один бал, малых приемов я не считаю. Этот бал называется весенним балом полнолуния {}, и на него съезжаются… Ну, словом, очень большое количество народу. Хозяин мой холост, и установилась традиция, согласно которой хозяйкой на балу должна быть женщина по имени Маргарита…
Под сердцем Маргариты стало холодно.
– Мы путешествуем, – продолжал Коровьев, – но бал должен быть, где бы мы ни находились, а женщина должна быть жительницей местной. В Москве мы обнаружили девяносто шесть Маргарит, и только одна из них, а именно вы, были признаны вполне достойной исполнить роль хозяйки. Я надеюсь, что вы не откажетесь взять на себя это?
– Нет, не откажусь, – твёрдо сказала Маргарита. Коровьев просиял, встал, почтительно поклонился, показав как по шнуру ровный пробор, и пригласил Маргариту идти с ним.
– Я представлю вас ему сейчас, – говорил Коровьев, ведя под руку Маргариту в тьму, – вы позволите мне… несколько наставлений… – шёпот Коровьева слышался у самого уха Маргариты, – ничего лишнего в смысле вопросов… вы не сердитесь на меня, Маргарита Николаевна, мы прекрасно знаем, что вы воспитаны… но условия уж очень необычны…
Голос Коровьева был мягок и вкрадчив, но в нём слышались не советы, а, скорее, категорическое приказание, настойчивые внушения…
Во тьме сильно пахло лимонами, что-то задело Маргариту по голове, она вздрогнула…
– Не пугайтесь, это листья растений, – шептал ласково Коровьев и стал продолжать наставления.
– На балу будут лица, объём власти которых в своё время, да и теперь ещё был очень, очень велик… Я говорю о лицах королевской крови, которые будут здесь… но по сравнению с возможностями хозяина бала, в свите которого я имею честь состоять, их возможности, я бы сказал, микроскопически малы… Следует учесть масштаб, Маргарита Николаевна… И подчиняться этикету… Повторяю: только ответы на вопросы, и притом абсолютно правдивые!
Глаза Маргариты, привыкающие к тьме, теперь различали смутный переплёт ветвей и широких листьев над собою и вокруг себя, уши Маргариты не проронили ничего из того, что говорил Коровьев. А тот шептал и шептал, увлекая Маргариту всё дальше и дальше… "Нет, нет этого гражданину с Земляного Вала не сделать, – думала Маргарита. – Где же конец?"
– Почтительность… но не бояться… ничего не бояться… Вы сами королевской крови, – чуть слышно свистел Коровьев…
– Почему королевской крови? – испуганно шепнула Маргарита.
– Если разрешите… потом… это долго, – голос Коровьева становился всё тише, – тут вопрос переселения душ… В шестнадцатом веке вы были королевой французской… Воспользуюсь случаем принести вам сожаления о том, что знаменитая свадьба ваша ознаменовалась столь великим кровопролитием…
Тут Коровьев прервал сам себя и сказал:
– Королева, мы пришли.
Впереди блеснул свет. Он выходил из широкой щели наполовину открытой тяжёлой окованной двери. Из-за двери слышались голоса…