– Одну минуту прошу обождать, королева, – тихо сказал Коровьев и ушёл в дверь…
От стены отлепилась тотчас тёмная фигура и преградила путь Маргарите. Когда она мелькнула в освещённой полосе, Маргарита разобрала только одно, что это мужчина с белой грудью, то есть тоже во фраке, как и Коровьев, что он худ, как лезвие ножа, чёрен, как чёрный гроб, необыкновенно траурен.
Отделившийся всмотрелся в Маргариту странными, пустыми глазами, но тотчас отступил почтительно и шепнул глухо:
– Одну минуту! – и слился опять со стеной. Тотчас вышел Коровьев и заулыбался в широкой полосе уже настежь открытой двери.
– Мессир извиняется, что примет вас без церемонии в спальне, – медово говорил Коровьев и тихо, тихо добавил: – Подождите, пока он заговорит с вами сам… – [затем] громко: – Мессир кончает шахматную партию…
Маргарита вошла, неслышно стуча зубами. Её бил озноб.
В небольшой комнате стояла широкая дубовая кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушками. Перед кроватью дубовый же на резных ножках стол с шахматной доской и фигурками. Скамеечка у постели на коврике. В тускло поблёскивающем канделябре, в гнёздах его в виде птичьих лап, горели, оплывая, толстые восковые свечи.
Другой канделябр, в котором свечи были вложены в раскрытые пасти золотых змеиных голов, горел на столике под тяжёлой занавеской. Тени играли на стенах, перекрещивались на полу. В комнате пахло серой и смолой.
Среди присутствующих Маргарита узнала одного знакомого – это был Азазелло, так же, как и Коровьев, уже одетый во фрак и стоящий у спинки кровати. Увидев Маргариту, он поклонился ей, показав в улыбке клыки.
Нагая ведьма, та самая Гелла, что так смущала почтенного буфетчика Варьете, сидела на коврике на полу у кровати, возясь с каким-то месивом в кастрюльке, из которой валил серный пар.
Кроме этих был ещё в комнате, сидящий спиной к Маргарите, громаднейший чёрный котище, держащий в правой лапе шахматного коня.
Гелла приподнялась и поклонилась Маргарите. То же сделал и кот. Он шаркнул лапой и уронил коня и полез под кровать его искать.
Замирая от страху, всё это Маргарита разглядела в колышущихся тенях кое-как. Взор её притягивала постель, на которой, что было несомненно, сидел Воланд.
Два глаза упёрлись Маргарите в лицо. Правый, с золотою искрой на дне, сверлящий до дна души, и левый, пустой и чёрный, вроде как вход, узкое игольное ухо в царство теней и тьмы.
Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол оттянут книзу, брови чёрные острые на разной высоте, высокий облысевший лоб изрезан морщинами параллельными бровям, кожа лица тёмная, как будто сожжённая загаром.
Воланд сидел, раскинувшись на постели в одной ночной рубашке, грязной {} и на плече заштопанной. Одну ногу он поджал под себя, другую вытянул. Колено этой тёмной ноги и натирала какой-то дымящейся мазью Гелла.
Ещё разглядела Маргарита на раскрытой безволосой груди тёмного камня искусно вырезанного жука на золотой цепочке и с какими-то письменами на спинке. {}
Несколько секунд продолжалось молчание. "Он экзаменует меня…" – подумала Маргарита и усилием воли постаралась сдержать дрожь в ногах.
Наконец Воланд заговорил, улыбнувшись, отчего глаз его как бы вспыхнул.
– Приветствую вас, светлая королева, и прошу меня извинить.
Голос Воланда был так низок, что на некоторых слогах давал оттяжку в хрип.
Он взял с простыни длинную шпагу, погремел ею под кроватью и сказал:
– Вылезай. Партия отменяется… Прибыла дорогая гостья.
– Ни в каком слу… – тревожно свистнул суфлерски над ухом Коровьев.
– Ни в каком случае… – сказала Маргарита.
– Мессир! Мессир! – дохнул Коровьев в ухо.
– Ни в каком случае, мессир! – ясным, но тихим голосом ответила Маргарита и, улыбнувшись, добавила: – Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы бешеные деньги заплатили бы за то, чтобы её напечатать у себя.
Азазелло тихо, но восторженно крякнул. Воланд поглядел внимательно на Маргариту и затем сказал как бы про себя:
– Кровь! Кровь всегда скажется…
Он протянул руку, Маргарита подошла. Тогда Воланд наложил ей горячую как огонь руку на плечо, дёрнул Маргариту к себе и с размаху посадил на кровать рядом с собой.
– Если вы так очаровательно любезны, – заговорил он, – а я другого ничего и не ожидал, так будем же без церемонии. Простота наш девиз! Простота!
– Великий девиз, мессир, – чувствуя себя просто и спокойно, ничуть не дрожа больше, ответила Маргарита.
– Именно, – подтвердил Воланд и закричал, наклоняясь к краю кровати и шевеля шпагой под нею: – Долго будет продолжаться этот балаган под кроватью? Вылезай, окаянный Ганс! {}
– Коня не могу найти, – задушенным и фальшивым голосом отозвался из-под кровати кот, – вместо него какая-то лягушка попадается.
– Не воображаешь ли ты, что находишься на ярмарочной площади? – притворяясь суровым, спрашивал Воланд. – Никакой лягушки не было под кроватью! Оставь эти дешёвые фокусы для Варьете! Если ты сейчас же не появишься, мы будем считать, что ты сдался.
– Ни за что, мессир! – заорал кот и в ту же секунду вылез из-под кровати, держа коня в лапе.
– Рекомендую вам… – начал было Воланд и сам себя перебил, делая опять-таки вид, что возмущён. – Нет, я видеть не могу этого шута горохового!
Стоящий на задних лапах кот, выпачканный в пыли, раскланивался перед Маргаритой.
Все присутствующие заулыбались, а Гелла засмеялась, продолжая растирать колено Воланда.
На шее у кота был надет белый фрачный галстук бантиком, а на груди висел на ремешке перламутровый дамский бинокль. Кроме того, усы кота были вызолочены.
– Ну что это такое! – восклицал Воланд. – Зачем ты позолотил усы и на кой чёрт тебе галстук, если на тебе нет штанов?
– Штаны коту не полагаются, мессир, – с большим достоинством отвечал кот, – уж не скажете ли вы, чтобы я надел и сапоги? Но видели ли вы когда-либо кого-нибудь на балу без галстука? Я не намерен быть в комическом положении и рисковать тем, что меня вытолкают в шею. Каждый украшает себя чем может. Считайте, что сказанное относится и к биноклю, мессир!
– Но усы?!
– Не понимаю, – сухо возражал кот, – почему, бреясь сегодня, Азазелло и Коровьев могли посыпать себя белой пудрой и чем она лучше золотой? Я напудрил усы, вот и всё! Другой разговор, если бы я побрился! Тут я понимаю. Бритый кот – это безобразие, тысячу раз подтверждаю это. Но вообще, – тут голос кота дрогнул, – по тем придиркам, которые применяют ко мне, я вижу, что передо мною стоит серьёзная проблема – быть ли мне вообще на балу? Что скажете вы мне на это, мессир? А?
И кот от обиды так раздулся, что, казалось, он лопнет сию секунду.
– Ах, мошенник, мошенник, – качая головою, говорил Воланд, – каждый раз, как партия его в безнадёжном положении, он начинает заговаривать зубы, как самый последний шарлатан на мосту, оттягивая момент поражения. Садись и прекрати эту словесную пачкотню!
– Я сяду, – ответил кот, садясь, – но возражу относительно последнего. Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволили выразиться, а великолепную вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Мартиан Капелла {}, а то, чего доброго, и сам Аристотель!
– Прекрати словесную окрошку, повторяю, – сказал Воланд, – шах королю!
– Пожалуйста, пожалуйста, – отозвался кот и стал в бинокль смотреть на доску.
– Итак, – обратился к Маргарите Воланд, – рекомендую вам, госпожа, мою свиту. Этот, валяющий дурака с биноклем, кот Бегемот. С Азазелло вы уже знакомы, с Коровьевым также. Мой первый церемониймейстер. Ну, "Коровьев" – это не что иное, как псевдоним, вы сами понимаете. Горничную мою Геллу весьма рекомендую. Расторопна, понятлива. Нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать…
Красавица Гелла улыбалась, обратив к Маргарите свои зелёные глаза, зачерпывала пригоршней мазь, накладывала на колено.
– Кроме того, – продолжал Воланд, и в комнату неслышно вскользнул тот траурный, что преградил было Маргарите путь в спальню, – Абадонна. {} Командир моих телохранителей, заместителем его является Азазелло. Глаза его, как видите, в тёмных очках. Приходится ему их надевать потому, что большинство людей не выдерживает его взгляда.
– Я знаком с королевой {}, – каким-то пустым бескрасочным голосом, как будто простучал, отозвался Абадонна, – правда, при весьма прискорбных обстоятельствах. Я был в Париже в кровавую ночь 1572-го года.
Абадонна устремил чёрные пятна, заменяющие ему глаза, на Маргариту, и той показалось, что в спальне потянуло сыростью.
– Ну вот и всё, – говорил Воланд, морщась, когда Гелла особенно сильно сжимала колено, – общество, как изволите видеть, небольшое, смешанное и бесхитростное. Прошу любить и жаловать…
Он замолчал и стал поворачивать перед собою какой-то диковинный глобус на ножке. Глобус, представляющий точную копию земного шара, сделанную столь искусно, что синие океаны на нём шевелились и шапка на полюсе лежала, как настоящая ледяная и снежная.
На доске тем временем происходило смятение, и Маргарита с любопытством наблюдала за живыми шахматными фигурками.
Совершенно расстроенный и испуганный король в белой мантии топтался на клетке, в отчаянии вздымая руки… Три белые пешки, ландскнехты с алебардами, растерянно глядели на офицера, размахивающего шпагой и указывающего вперёд, где в смежных клетках, белой и чёрной, сидели чёрные всадники Воланда на двух горячих, роющих копытами клетки, конях.
Кот отставил от глаз бинокль и тихонько подпихнул своего короля в спину. Тот, одною рукою придерживая зубчатую корону, а другою поднимая полу мантии, в ужасе оглядываясь, перебрался с чёрной на соседнюю белую клетку.
Воланд, не спуская глаз с глобуса, коснулся чёрной шеи одного из коней. Всадник поднял лошадь на дыбы, перескочил через клетку, взмахнул мечом, и белый ландскнехт упал.
– Шах, – сказал Воланд.
Маргарита, увлечённая живыми фигурками, видела, как белый король в отчаянии закрыл лицо руками.
– Дельце плоховато, дорогой Бегемот, – сказал Коровьев.
– Положение серьёзное, но отнюдь не безнадёжное, – отозвался Бегемот, – больше того: я вполне уверен в победе. Стоит хорошенько проанализировать положение.
Анализ положения он начал проводить довольно странным способом, именно стал кроить какие-то рожи и подмигивать белому своему королю.
– Ничего не помогает, – ядовито заметил Коровьев.
– Ай! – вскричал Бегемот, – попугаи разлетелись, что я и предсказывал! – Действительно, где-то в отдалении послышался шорох и шум крыльев. Коровьев и Азазелло бросились вон.
– А чёрт вас возьми с вашими бальными затеями! – буркнул Воланд, не отрываясь от своего глобуса.
Лишь только Коровьев и Азазелло скрылись, мигание Бегемота приняло усиленные размеры. Король вдруг стащил с себя мантию, бросил её на клетку и убежал с доски и скрылся в толпе убитых фигур. Слон-офицер накинул на себя королевскую мантию и занял место короля.
Коровьев и Азазелло вернулись.
– Враки, как и всегда, – бурчал Азазелло.
– Мне послышалось, – сказал кот, – и прошу мне не мешать, я думаю.
– Шах королю! – сказал Воланд.
– Я, вероятно, ослышался, мой мэтр, – сказал кот, глядя в бинокль на переодетого офицера, – шаха королю нет и быть не может.
– Повторяю: шах королю!
– Мессир! Молю вас обратить внимание на себя, – сказал в тревоге кот, – вы переутомились: нет шаха королю.
– Король на клетке g2, – сказал Воланд.
– Мессир! Я в ужасе! – завыл кот, изображая ужас на морде, – вас ли слышу я? Можно подумать, что перед собой я вижу одного из сапожников-гроссмейстеров!
– Что такое? – в недоумении спросил Воланд, обращаясь к доске, где офицер стыдливо отворачивался, прикрывая лицо мантией.
– Ах ты, подлец, – задумчиво сказал Воланд.
– Мессир! Опять обращаюсь к логике, – заговорил кот, прижимая лапы к груди, – если игрок объявляет шах королю, а короля, между тем, нету и в помине, шах признаётся недействительным?
– Ты сдаёшься или нет! – вскричал страдальчески Воланд.
– Разрешите подумать, – ответил кот, положил локти на стол, уткнул уши в лапы и стал думать. Думал он долго и наконец сказал:
– Сдаюсь.
– Убить упрямую сволочь! – шепнул Азазелло.
– Да сдаюсь, – сказал кот, – но сдаюсь исключительно потому, что не могу играть в атмосфере травли со стороны завистников.
Он встал, и фигурки полезли в ящик.
– Гелла, пора, – сказал Коровьев. Гелла удалилась.
– Охота пуще неволи, – говорил Воланд, – нога разболелась, а тут этот бал.
– Позвольте мне, – тихо шепнула Маргарита. Воланд пристально поглядел на неё и пододвинул к ней колено.
Горячая как огонь жижа обжигала руки, но Маргарита не морщась, стараясь не причинить боли, ловко массировала колено.
– Близкие говорят, что это ревматизм, – рассказывал Воланд, – но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одною очаровательнейшей ведьмой, с которой я близко познакомился в 1571 году в Брокенских горах {} на Чёртовой Кафедре.
– Какая негодяйка! – возмутилась Маргарита.
– Вздор! Лет через триста это пройдёт. Мне посоветовали множество лекарств, но я придерживаюсь бабушкиных средств по старинке, не любя современных патентованных лекарств… Кстати: не страдаете ли вы чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу, – спрашивал Воланд, глядя на огни свечей, – тоска? Я бы помог вам… Поразительные травы оставила в наследство поганая старуха бабушка…
– Я никогда не чувствовала себя так хорошо, как у вас, мессир, – тихо, отвечала умная Маргарита, – а предчувствие бала меня волнует…
– Кровь, кровь… – тихо сказал Воланд. После молчания он заговорил опять:
– Я вижу, вас интересует мой глобус?
– О, да.
– Очень хорошая вещь. Она заменяет мне радио. Я, откровенно говоря, не люблю последних новостей по радио. Сообщают о них всегда какие-то девушки, говорящие в нос и перевирающие названия мест. Кроме того, каждая третья из них косноязычна, как будто таких нарочно подбирают. Если же к этому прибавить, что они считают обязательным для себя о радостных событиях сообщать мрачным до ужаса тоном, а о печальных, наоборот, игриво, можно считать эти их голоса в помещении по меньшей мере лишними.
– А при помощи моего глобуса можно в любой момент знать, что происходит в какой хотите точке земного шара. Вот например… – Воланд нажал ножку шара и тот медленно повернулся… – видите этот зелёный кусок, квадратный кусок, бок которого моет океан? Глядите… глядите… вот он наливается огнём, как будто светится изнутри. Там началась война. {} А если вы приблизите глаза и начнёте всматриваться, то увидите и детали…
Маргарита, горя от любопытства, наклонилась к глобусу и увидела, что квадратик земли расширился, распался многокрасочно и превратился в рельефную карту. Она увидела горы, ленточку реки и какое-то селение возле неё. Маленькие с горошину домики взбухали, и один из них разросся до размеров спичечной коробки. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом чёрного дыму, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки дымящихся кирпичей. Маргариту заинтересовало поведение какой-то малюсенькой фигурочки в полсантиметра вышиной, которая перед взрывом промчалась перед домиком, а теперь оказалась горизонтальной и неподвижной. Она сосредоточила свой взор на ней и, когда та разрослась, увидела, как в стереоскопе, маленькую женщину, лежащую на земле, разметав руки, а возле неё в луже крови ребёнка, уткнувшегося в землю.
– Вот и всё, – сказал Воланд и повернул глобус, – Абадонна только сегодня оттуда. По традиции он лично сам несёт службу при мне во время весеннего бала, а поэтому и приехал. Но завтра же он опять будет там. Он любит быть там, где война.
– Не желала бы я быть на той стороне, против которой он, – сказала Маргарита, догадываясь об обязанностях Абадонны на войне. – На чьей он стороне?
– Чем дальше говорю с вами, – любезно ото-звался Воланд, – тем более убеждаюсь в том, что вы очень умны. Он удивительно беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам. Вследствие этого и результат для обеих сторон бывает одинаков. {}
Воланд вернул глобус в прежнее положение и подтолкнул голову Маргариты к нему. Мгновенно разросся квадратик земли. Вот уже вспыхнула в солнце какая-то дымящаяся жёлтая равнина, и в этом дыму Маргарита разглядела лежащего неподвижно человека в одежде, потерявшей свой цвет от земли и крови. Винтовка лежала шагах в двух от него. Равнина съёжилась, ушла, перед глазами у Маргариты проплыл голубой качающийся океан.
– Вот и он, лёгок на помине, – весело сказал Воланд, и Маргарита, увидев чёрные пятна, тихо вскрикнув, уткнулась лицом в ногу Воланда.