"Обиделся… Теперь уж больше не придет и никогда такого не скажет", - облегченно вздохнула Ланя.
Тихон действительно ни разу больше не заглядывал в дом к Синкиным. Но отнюдь не одумался, не примолк, а стал еще упорнее твердить свое. Перехватит девушку ранним утром или поздним вечером по дороге на ферму и начнет с мольбой:
- Послушай, Ланя…
- Я же сказала: не буду слушать! - злилась Ланя. - Понять разве не можешь, дурак, что ли?
- Дурнее некуда! Начисто свихнулся.
Ланя поспешно убегала от Тихона. Он не догонял ее, но через день-другой снова ловил где-нибудь на улице и пытался втолковать, что у него творится на душе.
Девушка всячески старалась избегать встреч с Тихоном. На ферму, в клуб стала ходить лишь вместе с Шурой. Только это мало помогало. Все равно парень ухитрялся подкараулить Ланю. Побежит она на речку за водой - Тихон под берегом поджидает. Придет утром с Шурой в телятник, верится, что нет больше никого, но стоит только Шуре уйти в свое отделение, вдруг, будто из-под земли, явится Тихон. И, хочешь не хочешь, приходится слушать все те же настойчивые уверения:
- Пойми, сердце запеклось!..
Чаще же Тихон ничего не говорил о своих чувствах. Он останавливал Ланю и молча, в упор, смотрел на нее, будто стараясь навеки запомнить каждую приметинку на ее лице. Девушку это разглядывание волновало больше, чем клятвы в любви. Становилось как-то странно беспокойно на душе.
- Пусти, - бормотала просяще Ланя.
- Обожди чуток.
- Нечего ждать.
- Вот нагляжусь, будешь потом передо мной, как наяву, дня два-три стоять - и не стану эти дни тревожить.
Девушка вздыхала и поневоле стояла перед парнем еще минуту-другую. Что она могла поделать? Попытка уйти приводила лишь к тому, что Тихон хватал ее за плечи и держал перед собой или обещал завтра же подкараулить снова, чтобы наглядеться вволю. Лучше стоять послушно, чтобы два-три дня потом можно было чувствовать себя спокойно.
Пробовала Ланя пригрозить.
- Уходи! А то закричу, позову на помощь.
- Зови! Придет выручка - скажешь: спасите, не давайте на меня смотреть? Или прямо объявишь: влюбился вот дурак, признаньем донимает?.. Это я и сам кому хочешь доложить могу: влип по уши!
И вправду, кто и как помог бы ей? Нельзя же заткнуть Тихону рот. Он не хулиганил, не пугал, он на самом деле готов был во всеуслышанье объявить о своей любви. И без того стыдно, а тогда на люди не показывайся. Убедившись, что угрозами пария не проймешь, девушка положилась на последнее средство - терпение. Поймет же в конце концов Тихон, что ничего и никогда не добьется! Постоит вот так пять, десять, ну двадцать раз - и одумается.
Конечно, Максим сумел бы помочь поскорее избавиться от Тихона, Но Орешек теперь явно сторонился Лани. Девушка понимала: видел, что Тихон бегает за ней. И отступил. Легко! Но почему он сам уступает ее другому? Почему не борется за свою любовь? Может, и не любил вовсе?..
Миновала уже весна, настал жаркий сибирский июнь. А перемен в отношениях между Ланей, Максимом и Тихоном не произошло. Сдав экзамены на аттестат зрелости, Тихон почувствовал себя еще увереннее. Он стал работать в колхозе трактористом. И уже не только клялся Лане в любви, а все упорнее уговаривал ее выйти за него замуж.
И Ланя, наконец, не устояла. Нет, не перед Тихоном. Она отступила от своего решения ни за что не делать первого шага навстречу Максиму. Как-то под вечер, когда доярки и телятницы возвращались с ферм, Шура вдруг пропела:
Ой, миленок, как теленок -
Только веники жевать!
Не проводит сроду к дому.
Не умеет целовать!
Частушек Шура знала великое множество, сочиняла порой и сама. Но то, что она пропела вот так неожиданно эту, общеизвестную, да еще тогда, когда шли мимо электростанции, - это был уже явный намек.
Ланя оглянулась: Максим стоял в дверях электростанции. Она жарко покраснела. Замедлила шаги, приотстала, словно соображая, как лучше выйти из щекотливого положения: отмолчаться или отшутиться? Может, тоже пропеть какую-нибудь намекающую частушку? Она не сделала ни того, ни другого. Круто повернувшись, решительно пошла прямо к электростанции.
- Вот… пришла, - сказала тихо.
- Вижу.
- Не могу больше, - продолжала Ланя измученно.
"Без меня?" - чуть не вырвалось у Максима. Ланя опередила его:
- Проходу не дает…
- Тихон? Да я… я с ним теперь потолкую! - взбудораженно воскликнул Максим.
- Только не дерись, - попросила Ланя.
Но решительного столкновения между парнями не случилось. Теперь, с дежурства, Максим не мог уйти. А назавтра он заколебался: стоит ли вообще объясняться с Тихоном? Может и впрямь дойди до драки. Кулаком же Тихона не осилить. Да и словом тоже не отстранить. В конце концов все зависит только от Лани. Незачем ломиться в открытую дверь. Выбор она уже сделала, раз подошла вчера к нему, к Максиму.
А через несколько дней стало известно, что Тихона берут в армию. Теперь уже, кажется, ничто не могло омрачить дружбы Максима с Ланей.
Осенью Максим вернулся в десятилетку. Ланя такой возможности не имела, она могла продолжать учебу только заочно. И Максим опять взял над ней шефство.
Не ожидая, когда Ланя обратится к нему за помощью, Максим шел к ней сам или домой, или, чаще, на ферму и там в дежурке объяснял все, что находил трудным. И почти всегда угадывал: именно с этим девушка и не могла сама справиться.
- Вон твой учитель-мучитель явился. Будет опять заставлять зубрить до потери соображения, - посмеивались доярки и телятницы, когда парень с книжками и тетрадками под мышкой появлялся на ферме. - Прямо наказание, отдохнуть не даст. Ей-богу, замучит так, что ноги протянешь. Для чего тогда и среднее образование?
- Может, и правда, - говорила Ланя потупясь. - Может, я и сама бы как-нибудь. - Глаза она боялась поднять: столько в них было благодарности.
- Не как-нибудь, а твердо все надо знать! - наставительно внушал Максим, по-хозяйски располагаясь за столом. Держал он себя так уверенно, что даже бригадир, случалось, отодвигался в сторонку со своими ведомостями и книгами учета.
Были между Ланей и Максимом размолвки перед началом экзаменов. Из-за Алки. Об этих размолвках расскажем позднее.
Но к экзаменам на аттестат зрелости оба подготовились серьезно. Правда, Ланя сдала не блестяще, на тройки и четверки. Зато у Максима были одни пятерки.
- Это тебе, Ланя, спасибо, - уверял потом парень. - Один я так бы крепко не усвоил. Когда тебе объяснял - самому запоминалось намертво.
В институт Ланя поступать не думала. Разве до института, если на руках сестренки? Но Максим опять настоял: подавай и подавай на заочное. Это и решило дело. Ланя послала документы в сельхозинститут на зоотехнический факультет. Сам Максим колебался с выбором будущей профессии. Отец заронил ему в душу любовь к технике. Его влекло к машинам. Но уступил просьбе матери и подал заявление в медицинский.
Вступительные экзамены Максим сдал тоже на пятерки. Прием был, кажется, обеспечен. Но его вызвал к себе профессор, ректор института.
- Так вот ты какой! - встретил он его доброй улыбкой. - Приятно, что Зинин сын тоже избрал медицину.
Такая встреча оказалась для Максима настолько неожиданной, что он растерянно оглядел кабинет: не другому ли кому говорится это? Но больше никого не было. Профессор рассмеялся.
- Ну, подходи, подходи! Садись сюда, поближе. Будь посмелее, держись посвободнее. Ведь мы не чужие.
Заметив, что последние слова еще больше удивили Максима, профессор объяснил:
- С Зинаидой Гавриловной мы птенцы одного гнезда. В одном детском доме воспитывались. И в медтехникуме вместе учились.
- Не знал…
- Потому что мать у тебя - более чем сдержанная.
Профессор сообщил, что Зинаида Гавриловна просила до окончания приемных экзаменов не говорить ему, Максиму, о их старой дружбе, чтобы не расслаблять его, не давать ему во время экзаменов никаких надежд на содействие по знакомству.
Для Максима не было открытием, что его мать способна проявить выдержку. Он убедился в этом еще вовремя своей болезни. И все-таки ему показалось удивительным, как она могла умолчать. И зачем? Неужели боялась, что это и в самом деле расслабит его? Неправда, ничто бы не повлияло на экзамены.
- Впрочем, у сына выдержки тоже, очевидно, хватает, раз подготовился на одни пятерки, - улыбнулся профессор. - И мечта о медицине, конечно, наследственная?
- Не знаю… Нет…
- Что нет?
- Нет мечты.
- Странно. Без мечты в медицину идти нельзя. Равнодушие в этом деле опасно, как нигде. - Ректор нахмурился. - А не поза это? У вас, у нового поколения, замечал, есть мода подчеркивать неприязнь к так называемым "громким", "возвышенным" словам.
- Нет, правда.
- Искренность похвальна. Какая же тогда мечта? - Профессор смотрел на Орехова заинтересованно. Выражение его по-южному смуглого лица было теперь неулыбчивым, а участливым. И спрашивал он тоном, располагающим к откровенности.
Максим, однако, мялся. Ему и хотелось рассказать все, что он передумал прежде, чем подать заявление в медицинский, и было неудобно показать себя рохлей, безвольно подчиняющимся желанию матери.
- Давай уж начистоту.
И Максим решился, все рассказал профессору.
- Положение довольно сложное. Твоя мать заслуживает уважения, к советам ее следует прислушиваться. Но вдруг в твоем лице пропадает большой творец в области техники? - Профессор опять с улыбкой глянул на Орехова. Максим смутился.
- Да нет! - начал он отнекиваться. - Мне просто хочется работать у машин, люблю это.
- Тогда мой совет: обдумай. Еще раз обдумай, куда пойти. Не лучше ли все-таки в сельскохозяйственный?
- Теперь, наверно, опоздал - экзамены прошли.
Профессор посуровел, сказал холодно:
- Опоздал нынче - поступишь в будущем году. Ради любимой профессии стоит потерпеть.
- Конечно, я потерплю! - Максим поспешил к двери.
- Не торопись, дослушай до конца. - Парень положительно нравился профессору, но закончил он строго официально: - Договоримся так: решение ты принимаешь обдуманно, а когда примешь - зайдешь в последних числах месяца ко мне. Если выберешь медицинский - пожалуйста. А надумаешь в сельскохозяйственный - обещаю похлопотать за тебя.
Что творилось на душе у Максима, когда он вышел на главную улицу краевого центра, он и сам не мог понять. Было радостно, что дорога в институт открыта, и одолевало беспокойство. Свернуть на новый путь? А встретят ли там столь приветливо? И уж совсем тревожно становилось при мысли о неизбежном объяснении с матерью. Что можно сказать теперь в оправдание? Не только мать расстроится, но, пожалуй, и Ланя дураком назовет. Принимают - и не поступить! Это настолько неправдоподобно, что чужие люди никак не поверят, скажут: провалился и глупо оправдывается.
Или не расстраивать мать, не огорчать Ланю, не дергать зря себя, не позориться понапрасну перед односельчанами, а пойти без всяких-яких в медицинский?.. Тоже стыдно. Как на него будут смотреть профессор, преподаватели? Вот, скажут, размазня. Стоит ли на такого силы и средства тратить!.. Ох, черт, дернуло же за язык! Разболтал то, о чем следовало помалкивать. Трепло!
Нет, не мог не рассказать… Не по душе быть врачом…
Одолеваемый этими противоречивыми мыслями, Максим бесцельно брел по улице. И оттого, что мимо по асфальту неслись нарядные разноцветные "Волги", "Москвичи" и "Победы", что по тротуару без конца шли, то и дело обгоняя его, по-городскому торопливые люди, у него от непривычки стало вовсе смутно на душе. Он свернул в сквер и, найдя укромное местечко, сел на скамейку, стал и так и этак обдумывать положение. Но сколько ни думал, принять бесповоротное решение не смог. Пошел на телеграф, послал матери телеграмму: "Институт приняли"…
Приняли - это сущая правда. А поступит ли, и в какой, в медицинский или сельскохозяйственный, - дело другое. Прояснится, когда он зайдет к профессору в конце августа.
Пока что в Дымелку Максим решил не ехать. Все дни томительного ожидания он провел у дяди в Новосибирске. И явился снова к ректору медицинского.
- Что же надумал? - спросил профессор не без любопытства.
- Решил от медицинского отказаться.
- В сельскохозяйственный пойдешь?
- Если примут нынче.
- А если нет?
- Буду поступать на будущее лето, - твердо ответил Максим.
Директор взял телефонную трубку.
- Сельскохозяйственный? Андрей Иванович? Вот передо мной стоит тот товарищ, о котором я вам говорил… Да, да, уже с производственным стажем - моторист колхозной электростанции. Круглый отличник. Мы его приняли, а он отказался. Решил бесповоротно - только к вам! Даже в том случае, если вы его в этом году не примете… Не только решительность похвальна. Любовь к избранному делу все соблазны одолела - вот что главное. Стоит, стоит взять паренька! По-моему, будет добрый инженер-механик… Конечно, я сужу как врач, с точки зрения психологической…
Закончив телефонный разговор, профессор положил Максиму руку на плечо.
- Матери передавай душевный привет. И желательно, чтобы не сваливал всю вину на меня. Знаю, Зина с умом, поймет, но все-таки давнему другу обиду простить труднее, чем юному сыну.
И вот Максим в другом институте. На уборку урожая первокурсников послали в родной колхоз, в Дымелку.
Это не было случайностью. Максима встретила в городе Александра Павловна, приехавшая на сессию крайисполкома. Она добилась, чтобы группу студентов, в том числе непременно и дымельских ребят, направили к ней в колхоз.
Так Максим с Тихоном очутились опять дома. Отношения между ними по-прежнему сохранялись натянутыми.
В армии Тихон пробыл мало. После гриппа у него получилось осложнение на уши. Его демобилизовали. Вернувшись в Дымелку, парень не приставал больше к Лане.
После армии Тихон весну работал в колхозе на тракторе. Потом взял расчет и как в воду канул. Были слухи, что он уехал в город, а в какой - неизвестно. Максим и Ланя не интересовались этим.
Судьба, однако, снова свела их на одной дорожке. И хотя Ланя сделала ясный выбор и уже не стояла между ними, взаимная неприязнь от этого не уменьшилась.
Только не со стороны Тихона угрожала теперь Максиму главная опасность. Явилась она в образе красавицы Аллочки. Той самой, которая училась в школе вместе с Максимом и Ланей и на которую заглядывались все юноши. Опасность эта обнаружила себя еще по весне.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ночью прошел шумный и быстрый, первый за эту весну дождь. Он размыл последние островки жухлого снега, которые еще прятались в тени возле домов и заборов. И солнышко, наверное, радуясь тому, что исчезли все приметы зимы, вышло из-за туч необыкновенно сияющее.
Да и все в природе ликовало. Жаворонки звенели не только в небе, а, казалось, и на земле, на лужайках среди кустов, где сквозь мочало прошлогодней травы уже пробивалась молодая зелень. На березах выкинулись первые крохотные листочки.
Воробьи и те стали будто наряднее. Суетливо перепархивая с места на место, топорщась и подпрыгивая, они чирикали на все лады, ухитряясь порой издавать такие мелодичные звуки, каких никогда не услышишь от них в другое время года.
Все живое радовалось весне. У одного, лишь Максима Орехова было смутно на душе. Максим вышел за село, бродил по березовому колку, ничего не видя вокруг, нигде не находя себе места. И как неожиданно закрутилась эта душевная непогодь! Ведь еще ночью не было, кажется, человека счастливее его, Максима!
Перед дождем беспомощно влюбленный Максим провожал из клуба Ланю. Беспомощно, ибо надеяться на выручку со стороны в таких делах не приходится, а сам парень никак не мог собраться с духом и сказать Лане все, что таилось у него на сердце.
Обнаружилось это еще в марте. Денек стоял такой же солнечный, как сегодня. Даже более яркий, потому что кругом сверкали свежие, еще не тронутые затайкой снега. Но с крыш уже капало вовсю.
Максим решил заглянуть на досуге на ферму к Лане, пригласить ее вечером в кино. Но не суждено было этому случиться. И все из-за Алки, дочки колхозного бухгалтера Репкина.
Певунья, плясунья, хохотунья, Алка Репкина вскружила головы всем дымельским парням. И не диво было вскружить, если без Алкиного участия не обходилась ни одна постановка в клубе, ни один концерт. Она и стихи и прозу читала лучше всех, она была главной героиней всех пьес. Только Максим, в отличие от других парней, не выражал своего восхищения Алкой, не пытался завязать дружбу, наоборот, чувствовал себя с ней скованно.
Алку в душе задевало это. Но до поры до времени она тоже никак не проявляла своих чувств. До поры, потому что понадобился лишь небольшой толчок, чтобы она "завелась".
- Всех ты парней очаровала-околдовала, - подкольнула однажды Алку Аришка. - Один Максим тебе неподвластен.
Алка вспыхнула.
- Захочу, и Максима зачарую. Еще такой ли послушный будет! Уж если у матушки полы моет и супы варит, то у меня ножки станет мыть, - объявила она заносчиво.
Аришка недоверчиво усмехнулась, сказала язвительно:
- Похвальбушка ты, девка.
Тут уж Алка вовсе оскорбилась.
- А вот увидите: на поводу вам этого Максима приведу!
Эта Алкина угроза дошла до ушей Максима и Лани. По-разному восприняли они ее. Ланя будто пропустила мимо, лишь в глазах у нее появилась настороженность. Максим же почувствовал себя неловко, словно был в чем-то виноват. Он попытался откровенно поговорить с Алкой. Встретив ее у того же колхозного клуба, смущенно начал:
- Послушай, Алла, неужели верно?..
- Все верно! - призналась она, даже не выслушав, о чем пойдет речь.
- Но нельзя же…
- А почему нельзя? Надо по любимому вздыхать тайно? - играя глазами, опять перебила его Алка. - Почему нельзя прямо признаться, что девушка любит парня и все сделает, чтобы он был ее?
Максима ошарашила такая откровенность. Он даже попятился, как от удара. А Репкина, торжествующе смеясь, пошла в клуб.
После этого Орехов счел за лучшее не затевать с Алкой никаких разговоров. Он стал обходить ее стороной. И это ему удавалось вплоть до памятного мартовского дня.
Ланю незадолго перед этим перевели в доярки. Но по пути на молочную ферму Максим заглянул все же в телятник, потому что Шура продолжала работать телятницей и парень часто заставал подруг вместе.
На этот раз Максиму пришлось удивиться. Обыкновенно в телятнике у Шуры были чистота и порядок, а теперь в помещении стояла промозглая сырость, резко пахло прелой соломой. С потолка тяжело падали на спины телят крупные зеленоватые капли. Телята были мокрые, зализанные. Никогда еще не видывал Максим у Шуры такого беспорядка. Сначала это озадачило парня, а потом он сообразил, в чем дело.
Телятник был новый, но при постройке не хватило тесу на крышу, и ее осенью покрыли наспех соломой. Зимой на крышу навалило метровый слой снега. И теперь при первой же затайке сквозь солому стала сочиться зеленоватая капель.
"Так телята живо воспаление легких схватят! - обеспокоенно подумал Максим. - Начнется падеж… Сколько говорим о подъеме животноводства, а вот поди ж ты!.." Максим взял лопату и полез на крышу.