Взглянув на столь знакомый снимок, мальчик теперь уловил сходство. Мгновенно, всем сердцем он понял - это и вправду его папка. Постаревший и поседевший на войне, но родной папка вернулся теперь домой! Орешек взвизгнул от пронзившей его радости, повис у солдата на шее. Ухватился - и ни за что не хотел уже отстать. Боялся, что если отпустит, то опять потеряет надолго.
Примостившись на крепких отцовских коленях, Орешек стал слушать, какой далекой и трудной дорогой шел отец к родному дому.
Конечно, Федор Максимович не вдавался в подробности. Он понимал - незачем пугать мальчишку непомерными тяжестями пережитого, но ясно ему было и другое: надо, непременно надо знать Орешку основное, чтобы не осталось у него в душе даже капельки стыда за отца. Федор Максимович сообразил это еще на улице, когда Орешек потупился и буркнул нехотя: "Папка на войне без вести пропал"…
Нельзя было оставлять мальчонку в тревожном неведении!..
То, что отец вернулся, принесло ему радость. Но как вернулся - вопрос такой, естественно, должен был возникнуть и у Орешка и у жены. А раз уж первым встретил его Орешек, то не стоит томить его. Поджидая жену, Федор Максимович стал рассказывать сыну о себе. И по мере того, как рассказывал, все больше светились восторгом глаза Орешка. Он гордился отцом, ему не терпелось немедля сбегать к друзьям-приятелям, поведать им, что отец возвратился. Да не просто возвратился, а с честью!.. Ни у кого из фронтовиков у них в деревне не видал Орешек таких наград, как у отца: и французский орден "Военный крест", и партизанская медаль маки.
Несмотря на сгустившиеся сумерки, Орешек после отцовского рассказа все-таки выскочил бы на минутку-другую похвастаться перед дружками, но тут в дверях появилась мать…
Зато утром, еще задолго до завтрака, Орешек оповестил всех знакомых мальчишек и девчонок о радости, которая распирала ему грудь. Впрочем, многие уже знали о счастливом возвращении еще одного солдата. Народ повалил к Ореховым. Все помнили Федора, молодого механика МТС.
Зинаиду же Гавриловну близко знали почти в каждом доме. Знали, какие заботливые руки у фельдшерицы, как отзывчива она на людское горе, с какой самоотверженностью способна бороться за жизнь человека. И люди шли и шли с поздравлениями целый день.
А назавтра? Назавтра для Федора Максимовича и Орешка начались уже деловые будни. Тут не оговорка: за работу отец с сыном взялись вместе.
Утром, видя, как мать собирается в медпункт, отец сказал:
- Пожалуй, Зина, и я возьмусь за дело. Стыдно в такую горячую пору отдыхать - уборка начинается.
- Не терпится? - усмехнулась Зинаида Гавриловна.
Наверное, ей не очень-то приятно было, что муж впрягается в работу на второй день после многолетней разлуки, но и спорить не хотелось.
- Сознаюсь: стосковался по работе. До болячки в сердце.
- И я, - вмешался Орешек, - я тоже дома не останусь!
- Да, тебя впору на веревочку привязывать, - вздохнула Зинаида Гавриловна.
Прошлые годы, хотя и были они трудными, военными, с мальчишкой дела обстояли легче: он бегал в колхозный детский сад. Но едва Орешку исполнилось шесть лет, он выпросился в школу. И начались для матери по-настоящему беспокойные времена. Не потому, что прибавилось хлопот. Конечно, независимо от того, имелось свободное время или нет, надо было приготовить сыну и завтрак, и обед, и ужин, и постирать, и погладить, и проверить, как он приготовил уроки. Но все это подразумевалось само собой. Главное беспокойство заключалось в другом: после школы сын был теперь предоставлен самому себе.
Разъезжая по поселкам, дежуря у постели больного, мать невольно думала: а все ли ладно дома? Не обморозился ли Орешек, не заблудился ли где-нибудь в буран, не устроил ли дома пожар, когда заправлял керосином лампу? Не легче стало и весной по окончании школьных занятий - Орешек почти не заглядывал домой. Целыми днями пропадал на речке, в поле, в лесу. Мать могла догадаться, где он проводил время, лишь потому, что один день у него все штанишки были измазаны глиной и на рубахе блестела рыбья чешуя, а на другой - все волосы были забиты пылью и сенной трухой. Правда, Орешек и сам не скрывал, чем он занимался. Вечерами за ужином сыпал скороговоркой:
- На сенокосе копны с Тишкой возили. Сначала нас не брали, малы, говорят, не доглядишь, долго ли до греха… А с нами ничего не случилось, только Тишка раз упал под брюхо гнедку… А сегодня на сосну лазили. Там на вершинке орлиное гнездо, только никак не посмотришь, есть ли там орлята. Я хотел заглянуть, а орел как налетит, как вдарит крылом - аж сучья полетели!
Могла ли мать, слушая подобные рассказы, оставаться спокойной! Она наказывала соседке, бабушке Луше, построже смотреть за Орешком, не отпускать далеко от дома. Да что могла сделать с мальчишкой старуха? Действительно, хоть привязывай его!
Отец сразу понял, сколько волнений доставлял Орешек матери.
- Значит, сидеть дома отказываешься? - Федор Максимович потрепал сынишку за вихор, улыбчиво глянул на жену. - Ладно, уж если мы сами непоседы, то не приходится и тебя заставлять домовничать. Только давай договоримся: чтобы мама не терзалась, где ты да что с тобой, возьму тебя в помощники.
- В какие помощники? - потребовал уточнения Орешек.
По ребячьему опыту он уже знал: взрослые приглашают на помощь в разных случаях. Разве интересно, если мать, бывало, скажет: "Орешек, поможешь мне сегодня огород полоть?" И совсем другое дело: "Сынок, помоги, съезди на речку коня напой!"
- Ух ты, дошлый мальчонка! - рассмеялся отец. - Станешь мне в ремонте тракторов и комбайнов помогать. Согласен?..
Еще бы не согласиться! Орешек подпрыгнул.
- Когда? Сегодня помогать?
- И сегодня, и завтра, и послезавтра - каждый день можешь ездить со мной, пока занятия в школе не начнутся, - обнадежил отец и уже для жены добавил: - Разреши, пусть покатается со мной.
Федора Максимовича назначили разъездным механиком. Изо дня в день крытая брезентом автомашина - передвижная мастерская или, как называют ее механизаторы, ремонтная летучка - пылила по полевым дорогам. Она, как скорая помощь, мчалась туда, где вышел из строя трактор или комбайн, где нужны руки механика.
А Орешек? Он тоже не сидел без дела. Помогая отцу, подносил по первому слову разные ключи, отвертки, пассатижи, сверла.
- Смотри, природный механизатор, - похваливали механизаторы, наблюдая, как безошибочно научился мальчишка на глазок определять размеры ключей, как быстро запоминает названия и назначение не только инструмента, но и деталей машин.
Отец гордился сообразительным Орешком, однако не давал ему чересчур усердствовать. Если вблизи бригады, куда они приезжали, оказывалась речка, Федор Максимович отправлял к ней Орешка с удочками. Когда же кругом лежала голая степь, мальчишка с азартом уничтожал сусликов. Останавливалась летучка в лесостепи - Орешек мчался за ягодами или грибами. И все это тоже считалось помощью: уничтожались суслики - сберегался колхозный хлеб, угадывал хороший клев - рыба чаще всего шла на уху для механизаторов; а ягоды да грибы отвозились вечером в подарок маме.
Почти два месяца состоял Орешек в помощниках у отца. И запомнились они ему на всю жизнь, как самая счастливая, светлая пора детства. Навсегда врезался в память, в сердце и конец этих безоблачных дней. Врезался потому, что был он страшен…
Сентябрь в том году выдался погожим. Орешек бегал во второй класс. С отцом он мог ездить теперь лишь по воскресеньям. И каждое воскресенье он ждал с таким нетерпением, день этот был для него таким праздничным, что отец не решался не брать мальчишку с собой, хотя настала самая горячая пора - уборка, механику и без сынишки хватало хлопот с избытком.
И все-таки лучше бы Орешку остаться в то воскресенье дома.
Знать бы, что такая стрясется беда… Но никто ничего не мог знать.
За день летучка побывала не у одного комбайна, опытные руки механика помогли устранить не одну неисправность. И когда комбайн, до этого стоявший беспомощно, молчаливо, вдруг оживал, трогался вперед, когда лопасти мотовила, посверкивая на солнце, начинали весело крутиться, подгибать пшеницу, когда раздавался стрекот жатки, а ей говорливо вторила молотилка и в бункер тугой струей било зерно, - тогда Орешка переполняло чувство восхищения. Казалось, отец способен сотворить любое чудо.
В эти минуты Орешек мечтал только об одном - поскорей вырасти, стать таким же волшебным механиком. Но, как и положено мужчине, зря словами не разбрасывался, вслух говорил вслед за отцом кратко:
- Живем!
Все шло хорошо и в этот день. Как всегда, отец с сыном возвращались на солнцезакате домой. Но не доехали.
Невдалеке от села, среди пшеничного поля виднелся комбайн. На комбайне этом штурвальным был совсем молоденький парнишка. Комбайнер заболел, и парнишка оказался полным хозяином. Работал он за старшего уже неделю и страшно гордился собой.
Днем, проезжая мимо, Федор Максимович спросил:
- Слушается машина?
Сияющий штурвальный поднял руку с растопыренными пальцами.
- На пять, значит? Добро! Желаю и дальше так работать.
Пожелание механика не сбылось. Еще издали Орехов заметил - комбайн стоит. С мостика его тоже увидели летучку и, очевидно, боясь пропустить ее, стали давать частые гудки.
- Тревогу подняли! - усмехнулся Федор Максимович.
Летучка свернула с мягкой пыльной дороги, пошла по тряской стерне.
Отец поднялся на комбайн. А Орешек остался в летучке. Соломокопнильщице нужно было перевязать руку - сорвала кожу какой-то "железякой". Девушка не умела сделать себе перевязку, попросила Орешка помочь ей. И хотя мальчик не очень-то любил возиться с бинтами, все-таки, как сын медика, не мог отказать больной. А когда соломокопнильщица стала расспрашивать об отце, о том, где и как он воевал, мальчишка подобрел, с гордостью стал рассказывать все, что знал.
Во время этого рассказа раздался около комбайна взрыв. Так как взрыв был не очень сильный и потому еще, что рассказывал Орешек о войне, он ничуть не испугался. Зато соломокопнильщица округлила глаза, на какое-то мгновение обмерла, потом сорвалась с места, с отчаянным криком выскочила из летучки, бросилась к комбайну. Орешек кинулся следом.
У комбайна, привалившись к нему спиной и закрыв грязными ладонями лицо, стоял штурвальный. Одна штанина у него была сильно разорвана, голое колено как-то странно дергалось.
- Лешка, что взорвалось? - подлетела к штурвальному соломокопнильщица. - Что с тобой? Не ослепило?..
- Федора Максимовича… - не отвечая на ее вопрос, в каком-то странном оцепенении выдавил из себя штурвальный.
Механик лежал поодаль на стерне. Согнутая в локте рука его была подсунута под голову - будто прилег отдохнуть.
Орешку показалось удивительным лишь одно: с чего это отец улегся отдыхать не вовремя да еще на колючую стерню? Мальчик не сразу заметил на виске отца небольшую треугольную ранку, из которой пульсировала струйкой кровь. А когда и увидел, не сообразил, какая это страшная рана. Кровь Орешка не пугала, рана тоже. Бывая в медпункте у матери, не раз видел он раны куда больше, чем была у отца. И ничего, вскоре человек ходил здоровым!.. Самого отца на войне сколько раз ранило?! И тоже ничего - пришел домой. Так что не могло сейчас случиться страшное…
- Лешка, чего ты стоишь! Беги за фельдшерицей! - крикнула соломокопнильщица.
Штурвальный дернулся, будто был приколочен к комбайну, и, оторвавшись, побежал к дороге неровными прыжками.
В руке у соломокопнильщицы был бинт: когда Орешек перевязывал ей поцарапанную ладонь и раздался взрыв, она зажала его в кулаке. Теперь этим бинтом, торопливо смотав его с ладони, она стала перевязывать голову Федора Максимовича.
- Больно, папа? Шибко? - спросил Орешек, беря отца за руку. Не за ту, что была под головой, а за другую, которая лежала на груди механика. Рука оказалась пугающе расслабленной, словно из нее вынули кости. Орешек почувствовал неладное, крикнул:
- Папка, чего ты молчишь?!
Соломокопнильщица тоже чувствовала, как безвольно качается у нее в руках голова Федора Максимовича, она видела, что по лицу его разливается мертвенная бледность, ей было страшно, однако до крика Орешка она продолжала бинтовать. Когда же Орешек закричал, требуя, чтобы отец отозвался, девушка, не помня себя, тоже выкрикнула:
- Убило твоего папку!
Убило! Орешек не понял всего ужаса случившегося, но все-таки ему стало жутко.
- Мама-а! - заорал он отчаянно и бросился бежать. Соломокопнильщица догнала, прижала его к себе.
Мальчик не вырывался, он сам теперь жался к девушке, потому что находил искреннее сочувствие своему недетски большому горю. Они сидели у хлебной полосы и плакали вместе.
Смерть отца была вызвана чистой случайностью: на комбайне взорвалась аккумуляторная батарея. А взрыв произошел потому, что штурвальный, помогая отцу, уронил на пластины аккумулятора гаечный ключ. Короткое замыкание - взрыв газов, скопившихся в батарее по недосмотру неопытного штурвального из-за того, что забило пылью пробки. Батарею разнесло в клочья, и кусок свинцовой пластины, как пуля, пробил отцу висок.
Но оттого, что смерть эта была до нелепости случайной, она была особенно страшной, невыносимой.
Когда штурвальный прибежал к фельдшерице и, задыхаясь, объявил, что с механиком стряслась беда, у Зинаиды Гавриловны все обмерло внутри. Достало силы лишь спросить:
- Он жив, Федя?
- Нет, прямо в висок!.. - бухнул штурвальный.
Зинаида Гавриловна медленно повалилась на стол, возле которого стояла.
ГЛАВА ВТОРАЯ
После гибели отца, вероятно в результате нервного потрясения, Орешек стал часто прибаливать. Он сделался худеньким, бледным, вялым, постоянно жаловался на головные боли, с трудом учил уроки. К тому же у него начали появляться признаки куриной слепоты.
Зинаида Гавриловна испугалась того, что здоровье сына может окончательно нарушиться, и две зимы не пускала его в школу. Помог ли ему этот отдых, или что другое, но Орешек поправился, стал снова подвижным, веселым, озорным.
Зато сама Зинаида Гавриловна сильно сдала. Говорят, что сердечные раны лучше всего рубцует время. Душевный надлом фельдшерицы был, наверное, очень глубок. Зинаида Гавриловна не замкнулась в себе, не бросила работу. Наоборот, стала еще отзывчивее к больным, шла и ехала по первому зову, по-прежнему ласково улыбалась людям и сыну, но все сохла с годами. И все чаще Орешек, заставая мать врасплох, примечал в ее глазах боль и тоску.
Чем и как помочь матери - мальчик не знал. Если он спрашивал: "Мама, ты болеешь?" - мать гладила его по голове, говорила мягко: "Ничего, сынок, сейчас уже легче, скоро будет совсем хорошо…" Если Орешек пытался приласкаться, утешить мать, она обнимала его, осыпала поцелуями, потом брала на колени, предлагала: "Давай, сынок, споем что-нибудь веселое!" Если же мальчик тоже пригорюнивался, мать начинала щекотать его, затевала озорную возню.
Вернее всего действовало на мать одно средство: она любила, когда сын без понукания принимался за какое-либо домашнее дело. Тогда взгляд ее теплел, на лице появлялась улыбка. Жалея мать, стараясь сделать ей приятное, мальчик рано научился колоть дрова, качать воду из колодца, варить обед. Когда же подрос, то несмотря на насмешки товарищей и восторги досужих соседок ("Ах, какой у тебя, Гавриловна, сынок - бабьим делом не брезгует!"), что было похуже насмешек, парнишка стал мыть в доме полы, стирать белье и доить корову.
Дружно жили мать с сыном. Помнилось, всего один-единственный раз возникла между ними обида.
- Ох, лучше бы ты, Федя, совсем не возвращался домой, чем так… - сказала мать, глянув на фотографию мужа.
- Нет, лучше возвратился!.. - ожесточенно закричал Орешек. - Тогда бы я папку не любил, а теперь люблю!.. Я обязательно как он буду! Механиком буду…
Зинаида Гавриловна поняла, что в подавленном своем состоянии забыла о сыне и допустила оплошность.
- Ты прав, сыночек! Хорошо, что папка вернулся. Прости, сынок, я сгоряча не то ляпнула.
С тех пор полное согласие царило в доме. Но Зинаида Гавриловна стала подумывать: а не слишком ли послушен мальчик? Конечно, это хорошо, что он во всем помогает ей по дому. Только скажи. Но именно поэтому и появилось беспокойство: не вырос бы он безвольным. Привыкнет безропотно подчиняться ей, а потом это может стать второй натурой. Она-то, конечно, никогда не будет помыкать им, но другие… Если не воспитается чувство сопротивления, Орешек ее станет таким мягким, что любой раскусит его без усилия. И может случиться так, что будет он вечным исполнителем чужой воли. Хорошо, если доброй воли. А если злой?.. И Зинаида Гавриловна не очень уж радовалась постоянному ладу в их доме.
А тут еще подкралась эта болезнь…
Первые годы после смерти мужа Зинаида Гавриловна ничем определенным не болела. Было просто недомогание. Но в конце концов это обернулось скверно. Стоило фельдшерице простудиться, как случилось страшное осложнение - туберкулез легких. И не тот незлобивый, с мелкими очажками, с которым люди живут, особо не горюя, долгие годы, а тот, который в старину называли скоротечной чахоткой. За полгода она довела фельдшерицу до того, что женщина стала щепка щепкой.
Держалась Зинаида Гавриловна на земле уже только собственной волей: не хотела оставить Орешка круглым сиротой. Но все равно ее ветром покачивало. Работу в медпункте поневоле пришлось оставить. И сил не было, да и недопустимо медикам принимать больных, если туберкулез уже перешел в открытую форму.
Тяжкие начались для маленькой семьи Ореховых времена. Зинаиду Гавриловну терзали и болезнь и страх за сына. А сыну, хотя мать никогда не жаловалась и старалась быть доброй при нем, боязно было смотреть на ее худобу. Мал он был еще, не понимал всей глубины горя, которое поселилось у них в доме. Но все-таки и его порой одолевала жуть: вдруг мама умрет?
Хлопот по дому, правда, стало меньше. Оставив медпункт, мать взяла на себя почти все домашние дела. А сыну предоставила полную волюшку - бегай, играй сколько хочешь. Зинаиде Гавриловне хотелось, во-первых, побаловать сына напоследок, если уж не удастся ей устоять. А во-вторых, надо же было чем-то самой заняться. Без всякого дела болезнь скоро доконала бы ее.
В эту-то пору и протянулась к Зинаиде Гавриловне рука помощи.
Как-то теплым июльским утром она пошла за ягодой. Раньше вечная занятость не часто позволяла ей бывать в поле, в лесу, так хоть теперь следовало воспользоваться невольным отдыхом.
На солнечном пригреве, по опушкам березовых и осиновых перелесков стала уже поспевать земляничка. Как это чудесно было - искать в траве и бережно, чтобы не помять, срывать с плодоножки нежную ягодку! Положишь в рот - сама тает на языке, сладко-кисленькая, пахучая, какой никогда не купишь и какая не растет ни в одном саду. Съешь горстку, и чувствуешь - силы будто сразу прибывают.