- Прошел - не то слово! А я ведь говорил. Девочка моя, я попросту их обставил! У меня вдвое больше голосов, чем у другого кандидата. Разве ты не гордишься, что твой муженек теперь член окружного совета? Верь мне, я еще в парламент пройду.
- От всей души поздравляю, - произнесла Берта, изобразив на лице радость.
Эдвард на пике воодушевления едва ли заметил ее холодность. Он мерил шагами комнату, строил далеко идущие планы, вслух спрашивал себя, сколько времени должно пройти, прежде чем Майлз Кэмпбелл столкнется с неизбежной дилеммой парламентария, не имеющего оппозиции: либо в палату лордов, либо в царствие небесное. Эдвард остановился и хмыкнул себе под нос:
- Хоть я и не тщеславен, однако должен заметить, что справился неплохо.
Некоторое время собственная значимость вызывала у Крэддока легкое головокружение, пока на выручку ему не пришло мнение о том, что его успех абсолютно заслужен. И вот Эдвард Крэддок с энтузиазмом приступил к выполнению не слишком обременительных обязанностей члена окружного совета. Берта постоянно ожидала услышать критику в адрес мужа, но все шло на удивление гладко, и во все концы летела молва о его деловых талантах, рассудительности и умении договариваться, что миссис Крэддок должна была считать весьма лестным. Однако эти бесконечные похвалы чрезвычайно тревожили Берту. Молодую женщину обуревали постоянные сомнения - может быть, она недооценивает мужа? А что, если он на самом деле наделен необычайным умом и прочими добродетелями, которые ему приписывают? Возможно ли, что она относится к Эдварду предвзято и он действительно умнее ее? При мысли об этом Берта раздраженно хмурилась: она ни на секунду не сомневалась, что интеллектом превосходит супруга; широта ее познаний была несравнима с кругозором Эдварда, Берта задавалась такими вопросами, о которых он не имел представления. Он никогда не интересовался абстрактными понятиями, и его разговоры были скучны той особенной скукой, которая вызвана отсутствием умозрения. Непостижимо, что все, кроме Берты, столь высоко оценивали ум Крэддока, в действительности совершенно ничтожный. Претенциозность этого человека, чье невежество было вопиющим, превращала его в обманщика. Однажды Крэддок пришел к жене, увлеченный новой идеей.
- Эй, Берта, я тут подумал - зря мы отказались от фамилии Лей. И вообще, как-то странно, что в Корт-Лейз живут Крэддоки.
- Правда? Не знаю, как это исправить. Разве что подать объявление о сдаче жилья людям с более звучной фамилией.
- Знаешь, я решил, неплохо бы снова взять твою фамилию. И на людей это тоже произведет благоприятное впечатление. - Эдвард посмотрел на Берту.
Она молча взирала на него с презрительной холодностью.
- Я разговаривал со стариком Бэкотом, он полностью одобряет мою мысль, так что не следует с этим тянуть.
- Полагаю, ты поинтересуешься моим мнением по этому вопросу?
- А я что сейчас делаю?
- Как ты собираешься называться - Лей-Крэддок, Крэддок-Лей или вообще отбросишь Крэддока?
- Честно говоря, этого я пока не обмозговал.
- По-моему, твоя идея - полный бред, - фыркнула Берта.
- Напротив, так будет значительно лучше.
- Послушай, Эдвард, я не постыдилась взять твою фамилию и не вижу ничего зазорного в том, чтобы ты тоже под ней жил.
- Берта, будь же благоразумна. Ты всегда чинишь мне препятствия.
- Не имею ни малейшего желания препятствовать тебе. Если ты считаешь, что моя фамилия придаст тебе важности, можешь ее брать. Назовись кем угодно, хоть Томпкинсом, мне все равно.
- А ты?
- Я? Я останусь миссис Крэддок.
- С твоей стороны это некрасиво. Хоть раз помогла бы мне в чем-то!
- Извини, если я тебя разочаровала. Только не забывай, что все эти годы ты насаждал мне свое видение женщины как домашней скотины: для тебя образцовая жена - это корова, деревенская или салонная. Ужасно жалко, что ты не женился на Фанни Гловер, вы с ней составили бы отличную пару. Думаю, она обожала бы тебя так, как ты этого желаешь. Уж она бы точно не возражала, чтобы ты назвал себя Гловером.
- Нет, ее фамилия мне ни к чему. Гловер - это все равно что Крэддок. Фамилия "Лей" тем и хороша, что принадлежит старинному роду и ее носили твои предки.
- Именно поэтому я предпочла бы, чтобы ты ее не брал.
Глава XXVII
Время тянулось очень медленно. Берта завернулась в свою гордость, точно в мантию, но иногда мантия оказывалась слишком тяжела, и Берта едва выдерживала эту ношу. Сохранять сдержанность, которой Берта себя сковала, часто бывало нестерпимо трудно. Внутри бурлили гнев и ненависть, однако она заставляла себя улыбаться, выглядеть милой и приветливой, какой ее привыкли видеть люди. Берта страшно мучилась душевным одиночеством, ведь ей не с кем было поделиться несчастьем. По-истине страшно, когда не можешь выплеснуть свои горести, страшно быть вечным пленником боли, терзающей сердце. Писателю легче: он может найти утешение в словах, поведать свою тайну, при этом не раскрыв ее; удел женщины - безмолвие.
Теперь Берта испытывала к мужу столь острое физическое отвращение, что не выносила даже его прикосновения, зато все ее знакомые с радостью и восторгом причисляли себя к преданным друзьям Эдварда Крэддока. Разве могла она сказать Фанни Гловер, что Эдвард - набитый дурак, который до смерти ей опостылел, если та считала его лучшим представителем человеческого рода? Берту бесило, что добродетели Эдварда, воспетые всеобщим мнением, совершенно затмевали ее собственные достоинства. Прежде на Крэддока смотрели только как на супруга хозяйки Корт-Лейз, сейчас их роли поменялись с точностью до наоборот. Берту невероятно раздражало то, что она вынуждена светить отраженным светом; в то же время она злилась на себя за эту мелочную ревность.
В конце концов Берта пришла к выводу, что более не в силах выносить общество мужа: он делает ее глупой и вульгарной, она чувствует себя совсем больной, разбитой и несчастной. Она снова решила уехать, в этот раз - навсегда.
"Если я останусь, то убью себя".
Эдвард горевал уже два дня: сдохла одна из его любимых собак, он чуть не плакал. Берта смотрела на него с презрением.
- Смерть какой-то жалкой собаки волнует тебя больше, чем мои страдания!
- Ради Бога, будь хорошей девочкой, не шуми. Ты же знаешь, я этого не люблю.
- Идиот, - процедила Берта сквозь зубы.
Эдвард продолжал ходить с опущенной головой и скорбной миной, дрожащим голосом описывая подробности кончины несчастного животного.
- Бедняга, - вздохнула мисс Гловер. - У него такое мягкое сердце.
Берта едва сдержала ругательство, готовое сорваться с ее губ. Если бы люди знали, как холодно Эдвард принимал ее любовь, с каким безразличием относился к слезам и отчаянию Берты! Она презирала себя, вспоминая рабское обожание, с каким относилась к мужу в прошлом. Он заставил ее испить чашу унижения до дна! С высоты своего пренебрежения Берта в тысячный раз анализировала натуру Эдварда. Не поддавалось объяснению, как она могла принадлежать столь скудоумному, презренному и жалкому человеку. При мысли о подобострастности своей прежней любви Берта краснела от стыда.
Доктор Рамзи, вызванный по поводу какого-то пустячного недомогания, застал ее как раз за этими тягостными раздумьями.
- Ну-с, - сказал он, едва Берта подняла голову, - как дела у Эдварда?
- Господи, да откуда мне знать? - не сдержалась та; наружу прорвалась давно подавляемая злость.
- Постойте, в чем дело? Неужели голубки наконец повздорили?
- Я устала день и ночь слушать славословия Эдварду! Мне надоело быть его придатком!
- Что с вами такое, Берта? - расхохотался доктор. - Я всегда думал, для вас нет ничего приятней, чем слышать, как мы все любим вашего супруга.
- Любезный доктор, вы либо слепы, либо непроходимо глупы! По-моему, уже всему свету известно, что я терпеть не могу своего мужа.
- Что? - изумленно вскричал доктор Рамзи; затем, решив, что Берта нездорова, поспешил ее успокоить: - Погодите, сейчас я дам вам лекарство. Вы разволновались и, как все женщины, думаете, что мир катится в пропасть.
Берта вскочила с кушетки.
- Неужели я стала бы так говорить без веского повода? Неужели не пыталась бы скрыть свое унижение, если бы могла? О, я долго его скрывала, пора уже высказаться вслух! Боже, у меня волосы дыбом встают, как только представлю, сколько всего мне пришлось прятать внутри. Я ни перед кем не раскрывала душу, доктор, только перед вами, и сейчас должна признаться: я ненавижу своего мужа, ненавижу и презираю! Я больше не могу жить с ним и хочу уехать.
Доктор Рамзи открыл рот и рухнул в кресло; он смотрел на Берту, как на припадочную.
- Черт побери, вы ведь это не всерьез?
Она раздраженно топнула ногой.
- Разумеется, всерьез. Или, по-вашему, я тоже дура? Мы несчастливы уже не первый год, и дальше так продолжаться не может. Если бы вы знали, как я мучилась, когда все поздравляли меня и говорили, что рады видеть меня счастливой! Порой я до крови впивалась ногтями в ладони, чтобы во весь голос не крикнуть правду.
Берта ходила взад-вперед по комнате и в конце концов дала выход чувствам. По ее щекам текли слезы, но она не обращала на них внимания, фонтанируя жгучей ненавистью.
- О, я пыталась любить его. Вы же знаете, как я любила, как обожала Эдварда когда-то. Я бы охотно положила к его ногам всю жизнь, сделала все, о чем бы он ни попросил. Я угадывала каждое желание Эдварда, с радостью считала себя его покорной рабой. Но этот человек растоптал мою любовь, уничтожил ее до последней крупицы, и теперь я лишь презираю его, да, презираю. Бог свидетель, я пыталась его любить, но он слишком глуп!
Последние слова вырвались у Берты с такой силой, что доктор Рамзи вздрогнул.
- Берта, голубушка!
- Я знаю, вы все считаете, что Эдвард замечательный. Сколько лет уже мне забивают уши, расхваливая его. Но человека не узнаешь как следует, пока не поживешь с ним под одной крышей, пока не увидишь, каков он в разных настроениях, в разных обстоятельствах. Я знаю мужа, как никто другой, и говорю вам, что он абсолютный болван! Вы не представляете, до чего он глуп. Эдвард - совершенно безмозглый тип, он до смерти мне надоел.
- Берта, прошу, успокойтесь. Вы, по обыкновению, сильно преувеличиваете и говорите бог знает что. Небольшие размолвки с супругом - нормальное явление. Ей-ей, мне потребовалось двадцать лет, чтобы притереться к жене.
- Ради всего святого, не впадайте в нравоучения! - вспылила Берта. - За пять лет я сыта ими по горло. Наверное, я относилась бы к Эдварду лучше, не будь он вечным праведником. Он так кичится своими моральными устоями, что меня уже тошнит! Из-за него любая добродетель кажется мне уродливой. Признаюсь, для разнообразия прямо так и хочется немного порока. Доктор, если бы вы только знали, как нестерпимо скучен по-настоящему хороший человек! Теперь я хочу свободы. Клянусь, рядом с Эдвардом я больше не выдержу.
Берта снова встала и принялась возбужденно ходить по комнате.
- Боже правый, - простонал доктор Рамзи, - я ничего не понимаю.
- Я и не рассчитывала, что поймете. Знала, что все закончится поучениями.
- Чего вы от меня хотите? Чтобы я поговорил с вашим мужем?
- Нет, нет! Я говорила с ним тысячу раз, все без толку. Думаете, после вашего разговора он начнет меня любить? Он не способен к этому, самое большее, что Эдвард может дать, - это уважение и привязанность. Господи, да на что мне его уважение? Знаете, для того чтобы любить, нужно обладать хоть каким-то умом, а у Эдварда его нет! Повторяю, он глупец! Когда я думаю о том, что связана с ним на всю жизнь, мне хочется повеситься!
- Послушайте, Эдвард вовсе не такой дурак, каким вы его изображаете. По общему мнению, у него отличная деловая смекалка. Кроме того, должен признаться, я уже давно считаю, что вы поступили невероятно умно, настояв на своем замужестве.
- Это все вы виноваты! - обвинила Берта доктора. - Если бы вы тогда не воспротивились этому браку, я бы не поспешила с замужеством. Какую чудовищную ошибку я совершила, как жалею об этом! Лучше бы Эдварду умереть!
Доктор Рамзи присвистнул. Соображал он не слишком быстро и теперь испытывал все большую обескураженность: его устоявшееся мнение рушилось, причем внезапно и резко.
- Я не знал, что все так обстоит.
- Ну еще бы, - съязвила Берта. - Вы считали, что я счастлива, потому что я улыбалась и прятала свою боль. Страшно подумать, сколько страданий я вынесла.
- Мне не верится, что все настолько плохо. Завтра вы успокоитесь и сами удивитесь, как вам в голову могли прийти подобные мысли. Надеюсь, вы не обидитесь на старика, если я назову вас импульсивной и упрямой натурой. В конце концов, Эдвард - хороший малый; мне просто не верится, что он намеренно причинял вам страдания.
- Ради Бога, прекратите его хвалить.
- Может быть, вы чуть-чуть завидуете его успеху? - Доктор Рамзи пристально посмотрел на Берту.
Миссис Крэддок покраснела: она и сама задавалась этим вопросом. Чтобы опровергнуть утверждение, потребовался самый презрительный тон:
- Я? Любезный доктор, вы забываетесь! Неужели непонятно, что это не мимолетный каприз, что для меня все очень серьезно? Я терпела муки, пока хватало сил, но больше не могу. Вы должны помочь мне уехать отсюда. Если вы хоть немного любите меня, сделайте все возможное. Да, я хочу покинуть Корт-Лейз, но не желаю ругаться с Эдвардом, лучше расстаться без скандалов. Бесполезно убеждать его в том, что мы несовместимы. Он думает, что мне для полного счастья достаточно быть его женой. У Эдварда железная натура, а я презренно слаба, хотя раньше считала себя сильной.
- Правильно ли я понял, что ваши намерения абсолютно серьезны? Вы действительно решили пойти на крайние меры и расстаться с супругом?
- "Крайние меры" - это то, на что я пошла раньше. В прошлый раз я уезжала громко, но теперь хочу избежать какого-либо шума. Тогда я все еще любила Эдварда, а сейчас уже даже не ненавижу. О, я знала, что совершила глупость, возвратившись домой, но ничего не могла с собой поделать. Эдвард попросил меня вернуться, и я уступила его просьбе.
- Право, не знаю, чем вам помочь. Я уверен, если вы немного обождете, положение исправится.
- Я и так слишком долго ждала, мое терпение иссякло. Я напрасно растрачиваю жизнь.
- Почему бы вам не уехать на несколько месяцев и все хорошенько обдумать? Мисс Лей, как обычно, на зиму уезжает в Италию, верно? Честное слово, Берта, вам бы тоже не помешало съездить с ней.
- Не имею ничего против. Что угодно, лишь бы убраться отсюда. Мои муки непереносимы.
- А вы не задумывались, что Эдвард будет скучать по вас? - сурово произнес доктор Рамзи.
- Не будет. Полагаете, я не изучила собственного мужа? Я вижу его насквозь. Он черств, эгоистичен и глуп, и рядом с ним я делаюсь такой же. Умоляю вас, помогите мне.
- Мисс Лей осведомлена о ваших делах? - спросил доктор Рамзи, вспомнив, о чем тетушка Берты говорила ему во время своего приезда в Корт-Лейз.
- Исключено. Она уверена, что мы души друг в друге не чаем. Я стала ужасной трусихой - не хочу, чтобы она знала. Когда-то мне было все равно, что обо мне подумают, но теперь мой дух сломлен. Отправьте меня отсюда, доктор Рамзи, отправьте подальше.
Берта разрыдалась. Она давно отвыкла плакать, но сейчас, излив все то, что годами хранила в душе, чувствовала усталую опустошенность.
- Мне кажется, что я древняя старуха, хотя на самом деле еще совсем молода! Иногда хочется просто умереть и покончить с этим кошмаром.
Через месяц Берта была в Риме. Поначалу, однако, она не ощущала перемен в своем состоянии: жизнь в Корт-Лейз оставила в душе Берты неизгладимый след, она не могла представить, что этот тяжкий период завершился. Она походила на узника, который провел в сумраке заточения много лет и, ослепленный свободой, оглядывается в поисках цепей, не сознавая, что их уже нет.
Тетка и племянница сняли квартиру на Виа Грегориана. Просыпаясь по утрам, Берта не понимала, где находится. Облегчение было столь велико, что она постоянно пребывала в страхе, будто прекрасное видение рассеется и ее снова окружат тюремные стены Корт-Лейз. Берта словно во сне бродила по залитым солнцем улочкам и вдыхала ароматы роз и фиалок. Нереальным казалось все: прохожие; натурщицы, отдыхающие на ступенях Испанской лестницы; лохматые мальчишки, странно одетые и докучливые; серебристая мелодичная речь, ласкавшая слух.
Разве могла Берта поверить, что это не сон, если перед глазами у нее - яркое солнце и синее небо, от которых сердце замирает в груди, если на душе удивительно покойно и повсюду разлита восхитительная нега? Реальная жизнь тосклива и тяжела, она проходит в особняке георгианской эпохи, вокруг которого сплошь голые поля, продуваемые ветрами. В настоящей жизни все страшно добродетельны и скучны; Десять заповедей окружают тебя плотным кольцом, ступишь за его пределы, и тебя ждет геенна огненная и вечное проклятие. А внутри этого кольца ужаснее, чем в заточении, потому что вокруг нет решеток, замков и засовов. Но за унылыми камнями, на которых высечены запреты, простирается светлая, благоуханная земля, где солнечные лучи заставляют кровь быстрее бежать по жилам, цветы охотно отдают свои ароматы воздуху в знак того, что богатства следует расточать, а про добродетели - забыть. Здесь повсюду порхают амуры, легкие и беспечные. Страна, что лежит за мрачными скрижалями, богата оливковыми рощами, дающими приятную тень, а море нежно целует берег, показывая юношам, как нужно ласкать дев. В этой стране губы предназначены не для рьяного глаголания, уста здесь - лук Купидона. Здесь глаза светятся блеском, говоря страннику о том, что не надо бояться, что стоит лишь попросить о Любви, и Любовь будет дана. Кровь горяча, руки сливаются в объятия, алые губы просят поцелуев, ведь дарить их так сладко. Здесь тело и душа пребывают в гармонии. Ах, подарите мне солнечный свет из этой благословенной земли, розовый сад и журчание прозрачного ручья, тенистый берег, вино, книги и коралловые губы моей возлюбленной пастушки, и я проживу в совершеннейшем счастье никак не меньше десяти дней.
Для Берты пребывание в Риме было сродни театральной пьесе. Мисс Лей предоставляла ей много свободы, и молодая женщина в одиночестве бродила по самым странным местам. Она часто заглядывала на рынок и проводила утро в торговых рядах, разглядывая сотни вещей, которые не собиралась покупать. Она трогала богатые шелка и старинное серебро, улыбаясь комплиментам приветливых торговцев. Вокруг толпились люди, живые и шумные, но тем не менее - Берта все еще не верила, что видит их наяву, - какие-то нереальные.
Она посещала музеи и галереи; отправлялась в Сикстинскую капеллу или осматривала Станцы Рафаэля. В отличие от вечно спешащих туристов, обязанных познакомиться с определенными достопримечательностями, Берта могла полдня простоять перед одной картиной или в уголке старой церквушки, вплетая собственные фантазии в образ, что был у нее перед глазами.