– Верно, Франция готова сражаться за то, чтобы посадить эту шотландку на английский трон, – ответила Левина. Она представила Европу в виде большой шахматной доски с двумя ферзями.
– Эрик Шведский. – Сесил показал еще один портрет.
– Какой хорошенький! – Елизавета рассматривала портрет; было похоже, что она вот-вот рассмеется.
– Ваше величество, при всем моем уважении… – начал Сесил, но Елизавета перебила его:
– Мы шутим, Сесил, просто шутим!
Сесил не скрывал досады:
– Вашей благосклонности добиваются также Саксония и Голштиния…
– Покажите! – потребовала она, протягивая руку.
– Их портретов у меня пока нет. – Сесил был на грани отчаяния.
– Нельзя ожидать, чтобы мы согласились заключить брак, даже не видя претендентов. Может быть, нам никто из них не понравится!
Сесил вежливо усмехнулся, как будто Елизавета пошутила. Левине отчего-то казалось, что королева совсем не шутит, хотя в самом деле немыслимо, чтобы королева правила без короля. Хотя с Елизаветой все может быть возможным. Такой, как она, в самом деле еще не было.
В дальнем конце зала послышался какой-то шум; двери распахнулись настежь, и с поклоном вошел глашатай.
– Лорд Роберт Дадли! – объявил он.
Взгляд королевы мгновенно просветлел, загорелся, как фейерверк, и Левина заметила, как Сесил неодобрительно поджал губы. Как бы ей хотелось изобразить именно эту сцену – двое мужчин, которые борются за внимание своей королевы! Сесил смотрел настороженно, он напоминал жабу, которая следит за мухой. Из-за выпуклого лба он похож на ученого; рыжеватая бородка разделена надвое – такие были в моде много лет назад. Может быть, государственный секретарь причесывался так нарочно, чтобы показать: его не волнуют пустяки вроде моды. Но кто не заметит тонкой дорогой ткани его дублета, дорогой черной ткани, такой черной, что она поглощала свет, и позолоченных аксельбантов, а также белоснежного жабо и изящного покроя туфель? Впрочем, роскошь его наряда была вполне благопристойна и не бросалась в глаза.
Все присутствующие не сводили взгляда с другого мужчины.
Мистрис Сент-Лоу склонилась к Левине и негромко сообщила:
– Вот за кого она на самом деле хочет выйти!
– Он женат, – возразила Левина.
Дадли, в противоположность Сесилу, одевался вызывающе роскошно; в нем не было ничего скромного, благопристойного. Его дублет с прорезями был сшит из серебристой парчи, украшен вышивкой и драгоценными камнями. В прорезях была видна алая атласная подкладка. Высокий ворот был выполнен по испанской моде. Небольшая алая шапочка, отороченная золотой бахромой, была лихо заломлена на ухо. Он широко шагал длинными ногами, обтянутыми черными чулками. На его красивом лице играла легкая усмешка. Левина вспомнила, что еще не так давно Роберт Дадли носил перешитый дублет своего отца, весь покрытый заплатами, а его панталоны так прохудились, что на коленях просвечивала кожа. Теперь главный конюший щедро тратил свое жалованье на наряды. Поговаривали, что ему положили тысячу марок – и это еще без дополнительных доходов.
Дадли тоже хотел бы заказать Левине свой портрет, но она слышала, что, несмотря на огромное жалованье, он из тех, кто платит по счетам, только когда это абсолютно необходимо, и подозревала, что он придумает какой-нибудь предлог, чтобы не заплатить: объявит, что портрет ему не нравится, что он вышел непохожим на себя или художница выбрала слишком мрачные краски. Поэтому она оттягивала время, говоря, что вначале должна закончить портрет королевы.
Дадли поклонился Елизавете, сняв шапку и тряхнув кудрями. Волосы у него великолепные, черные, густые. В них мелькали рыжеватые пряди. Его глаза необычного темно-синего оттенка немного напоминали тот цвет, который Гольбейн любил для фона на некоторых своих портретах. Этот мужчина, несомненно, знал о своих достоинствах.
– Ваше величество, – произнес он с такой улыбкой, словно Елизавета – простая служанка, с которой он спит.
Королева смотрела на него поверх своего длинного носа, стараясь казаться властной, но ее выдавали уголки губ, которые чуть дернулись вверх.
– Я только что видел Кэтрин Грей в приемном зале, – сказал Дадли. – Не знаю, зачем вы ее там прячете. Она – настоящее маленькое сокровище. Королева, безусловно, должна собрать в своей короне все драгоценности.
Левина стояла опустив глаза, но навострив уши.
– Она… – ответила Елизавета. – Мы вовсе не считаем ее… – она ненадолго умолкла, – привлекательной!
– Я удивлен, – недоумевал Дадли. – Со мной она всегда была вполне дружелюбна.
– С вами? По-другому и быть не может. И почему все так хотят, чтобы я благоволила к этой девке? – Елизавета презрительно скривила губы, что сделало ее на короткое время откровенно некрасивой.
Дадли смотрел на нее и, уставив указательный палец к потолку, как Христос, который указывает на небо на многих итальянских полотнах, одними губами произнес:
– Ревнуете!
Тогда она склонилась к нему, приставила ладонь к его уху – ее жест во многом казался более интимным, чем даже поцелуй, – и что-то прошептала. У Сесила был такой вид, словно он проглотил лимон; он неловко переминался с ноги на ногу.
Дадли с заговорщической улыбкой отодвинулся:
– Нет!
Елизавета кивнула, явно довольная его ответом, и повернулась к Сесилу:
– Что-то еще?
– Нет, мадам, – ответил Сесил, подобострастно кланяясь. Затем он собрался уйти.
– Нет, кое-что осталось, – возразила она, как будто ненадолго забылась в обществе Дадли и только что вспомнила о своих обязанностях. – Вы не показали нам всей почты. Кое-что происходит без нашего ведома.
– Мадам, лишь незначительные дела. Такие, которыми вашему величеству незачем себя утруждать. Мелкие дела и тому подобное.
– Сесил! – Елизавета положила руку ему на плечо и понизила голос: – Позвольте выразиться совершенно ясно. Мы должны просматривать всю почту!
Государственный секретарь сделал жест, как будто тасует колоду карт, но молчал, хотя явно хотел возразить. Левина наблюдала за ним. Сесил достаточно хорошо знал Елизавету. Она всегда обладала устрашающей властью; даже когда ей было не больше десяти лет, с ней не хотелось спорить, если только противник не был совершенно в себе уверен.
– Вам ясно? – спросила она с твердокаменной улыбкой.
Сесил кивнул и медленно попятился, склонив голову, как монах на молитве. Дадли следил за ним, опустив уголки губ.
– Потанцуем? – предложила Елизавета, когда государственный секретарь ушел.
Она мгновенно преобразилась и снова стала кокетливой. Она легко порхала по комнате, останавливалась рядом с Левиной, чтобы посмотреть, удалось ли той уловить сходство, обсуждала с ней кое-какие мелочи, которые ей хотелось бы видеть на портрете, и снова трепала за уши Героя.
Дадли следил за ней, как хищная птица. Танцмейстер отошел в сторону, ожидая приказаний; лютнист сел на табурет, и все присутствующие наблюдали за тем, как королева ласкает пса и беседует со скромной художницей, небрежно, как будто она обыкновенная девушка, которая беседует с родственницей.
Затем Елизавета обернулась и спросила:
– Чего же вы ждете? Все в приемный зал!
Дамы заторопились, взяли свои вещи и ждали, когда Елизавета сделает первый шаг, чтобы они тоже могли выйти следом за ней. Левина собрала кисти, жалея о том, что не может удалиться незаметно. Но сейчас ее время ей не принадлежало. Герой ткнулся ей в руку мокрым носом; она встала, ожидая, когда королева выйдет.
Двери открылись; во внешних покоях послышался шум – те, кто находился там, тоже ожили. Вышла королева, и все упали на колени. Левина заметила Кэтрин в дальнем углу; она стояла на коленях, как и остальные, но не в знак уважения к королеве; она привязывала голубую ленту на шею своего спаниеля Стэна. Покружив по залу и выбрав себе место, Елизавета заговорила с кем-то. Левина бочком протиснулась поближе к Кэтрин. Герой и Стэн в знак приветствия обнюхивали друг друга. Стэн повалился на спину, обнажая розовый живот, и позволил борзому обнюхать его более тщательно. Музыканты заиграли гавот.
– Я этого не выношу, – прошипела Кэтрин.
– Почему бы вам не присоединиться к остальным? Вы так хорошо танцуете. Может быть, тогда она передумает.
– Скорее наоборот. Будь я горбунья, как Мэри, или косолапая, возможно, она бы и смягчилась.
Левина сделала вид, что не слышит горьких слов.
– Вы можете написать ей прочувствованное письмо и послать подарок.
– Думаю, не стоит. Maman все время предлагала то же самое, но…
– Что "но"?
– Я не стану пресмыкаться, Вина. Возможно, я и боюсь ее, вернее, боюсь того, что она может со мной сделать… Понимаю, мои слова, наверное, кажутся глупыми, но я ее кузина, и ей следует соответственно со мной обращаться, не требуя, чтобы я пресмыкалась перед ней. Смотрите, как она благоволит к леди Ноллис, а ведь я ей такая же близкая родственница, как она, хотя родословная у меня куда лучше! Да, наверное, я горда, но здесь все горды… более того, здесь правит гордыня и стремление, чтобы все шло своим чередом. Меня воспитывали не так, чтобы я сгибалась при первых же признаках неприятностей.
"Она права", – подумала Левина.
– Но все не может оставаться таким, как было, если вы будете бездельничать в глуши и ждать, когда она капитулирует. – Она впервые заметила стойкость Кэтрин и то, что, несмотря на свою мелочность и поверхностность, она такая же представительница семьи Грей, как ее сестры.
– Ну, по-моему, она не передумает!
Танцмейстер певуче отдавал приказания по-французски с сильным акцентом:
– Doublez à droite; pieds joints; petit saut. – Он хлопал в ладоши, отбивая такт.
Танцоры подпрыгивали. Елизавета смеялась. Дадли улыбался.
– Marquez pied gauche croisé; à grève droite croisée et petitsaut…
Все снова глухо затопали. Платья дам напоминали колокола. Кэтрин смотрела на Юнону и вертела в руках перчатки. По очередной команде все дружно подпрыгнули, пытаясь скрестить ноги в воздухе на счет "раз-два". Получалось только у Елизаветы; остальные хихикали, неуклюже приземляясь и спотыкаясь.
– Джейн Дормер пригласила меня погостить в Дарем-Хаус. Наверное, я поеду. По крайней мере, буду вдали отсюда, хотя мне и не придется ехать в аббатство Шин, – сказала Кэтрин, по-прежнему глядя на Юнону, раскрасневшуюся от прыжков.
– Мне нравится ваш замысел, – кивнула Левина. – В гостях вам ничто не будет угрожать… Хотя королеве это не понравится.
– Пусть так. – Кэтрин улыбнулась.
Левина заметила, что она выискивает кого-то взглядом. Прибыл Гертфорд с группой молодых людей, и королева шумно приветствовала его. Она громко засмеялась в ответ на его слова, а Дадли смотрел на него без улыбки. Кэтрин отвернулась и стала смотреть в окно.
– Et puis sa volte! – крикнул танцмейстер.
Дадли воспользовался случаем и увлек королеву в центр зала. Он взял ее за обе руки и развернул лицом к себе.
– Мы устали, – объявила королева. – Хватит на сегодня танцев!
Она направилась к двери; все присутствующие снова опустились на колени, кроме Мэри Сидни, Кэт Астли и леди Ноллис, которые последовали за ней. Левина в очередной раз поразилась. Какая разница между нарядными, веселыми фрейлинами и унылыми спутницами прежней королевы. Подойдя к внутренним покоям, Елизавета обернулась и бросила через плечо:
– Дадли, пойдемте! – Она поманила его, как собачку, и он догнал дам.
Юнона вышла из круга танцующих, к которым присоединились Гертфорд со спутниками, схватила Кэтрин за руку и потащила в центр зала, не обращая внимания на мольбы Кэтрин оставить ее в покое. Она подвела подругу к Гертфорду; тот улыбался, словно кошка, поймавшая птичку. Кэтрин холодно посмотрела поверх его плеча, подавая ему руку. Они выполняли танцевальные па, но она по-прежнему отказывалась смотреть ему в глаза, когда он, обхватив ее за талию, приподнимал.
Когда танцующие проходили мимо, Левина заметила, что они погружены в разговор, но тут настало время сменить партнеров, и Гертфорду досталась его сестра. Кэтрин подхватил другой юноша, которому она широко заулыбалась. Левину поразило сходство всех троих: Кэтрин, Гертфорда и Юноны. Они были как брат и две сестры. Почему она не замечала этого раньше?
– Они составляют красивую картину, верно? – спросила мистрис Сент-Лоу. – Мои девочки танцуют с такими славными кавалерами. Вам, наверное, не терпится достать кисти!
– В самом деле, картина прелестная, – ответила Левина, думая о том, насколько мистрис Сент-Лоу не похожа на свою предшественницу. Мистрис Пойнтц наверняка суетилась бы и орлиным взором следила за тем, чтобы юноши не слишком давали волю рукам. Мистрис Сент-Лоу все болтала о недавних праздниках, делала Левине комплименты по поводу декораций для живых картин, которые та приготовила накануне коронации, подробно разбирала игру каждой девушки, гордилась тем, как они держались. Жаль, думала Левина, что Кэтрин не поручена заботам этой женщины; под ее руководством она наверняка расцвела бы.
Кэтрин снова танцевала с Гертфордом; его лицо было мрачно как туча, и он качал головой в ответ на какие-то ее слова. Потом он вышел из круга танцующих и выбежал из зала. Сестра последовала за ним. Кэтрин притворилась, будто ничего не случилось, и поклонилась партнеру, брошенному Юноной. Они окончили танец, и она присела в реверансе перед юношей, который, судя по влюбленному взгляду, явно попал под ее чары.
– Леди Кэтрин, должна сказать, вы танцуете необычайно грациозно. Моим девушкам стоит кое-чему у вас поучиться, – заметила мистрис Сент-Лоу, когда Кэтрин подошла к ним.
Та с улыбкой ответила:
– От всей души благодарю вас.
– Жаль, что у вас не так много возможностей для танцев.
– Да, – ответила Кэтрин с самой милой улыбкой. Видимо, ее чары подействовали не только на юношу, но и на мистрис Сент-Лоу.
– Что вдруг случилось с Гертфордом? – тихо спросила Левина, когда мистрис Сент-Лоу отошла от них.
– Он злится, что я еду в Дарем-Хаус. Боится, что еще до конца недели меня сговорят выйти за испанца.
Дарем-Хаус, апрель 1559 г.
Кэтрин
– Здесь я венчалась, – сказала я Джейн Дормер.
Как только я вошла в Дарем-Хаус на Стрэнде, меня стали одолевать воспоминания. Шесть лет назад меня выдали здесь замуж в один день с сестрой Джейн и Кэтрин Дадли. Бракосочетание устроили так спешно, что всем нам пришлось венчаться в платьях с чужого плеча. Так произошло по замыслу Нортумберленда; зная, что молодому королю недолго осталось, он хотел как можно быстрее соединить два наших семейства… Даже я в тот день была обескуражена, что уж говорить о моей няне!
– Двенадцать лет – слишком юный возраст для замужества, даже в благородных семьях никого не выдают так рано, – говорила она.
Они с Maman поссорились из-за того, что мне предстояло переехать к Гербертам в Бейнардс-Касл без нее. Maman считала, что все к лучшему, но ночью перед свадьбой я зашла к ней и увидела ее в слезах, хотя она пыталась отговориться тем, что плачет от радости.
– Вы имеете в виду свадьбу с Гарри Гербертом? – уточнила Джейн Дормер, хотя ей было прекрасно известно, что я выходила замуж лишь однажды.
Я кивнула:
– Тогда мне казалось, что я по-настоящему влюблена в Гарри Герберта.
В часовне сладко пахло благовониями, которые как будто пропитали даже каменную кладку. Отчетливо помню сестру – Джейн еле слышно повторяла за священником брачные обеты в облаке душистого дыма, Гилфорд Дадли взял ее за правую руку, но Джейн вырвалась и, зажмурившись, сложила руки для молитвы. Я же в тот день не могла отвести глаз от Гарри Герберта. Темноволосый зеленоглазый юноша казался мне самым красивым на свете, несмотря на то что он тогда болел и его подняли с постели, чтобы женить на мне.
– А что же теперь? Вы уже его забыли? – с нескрываемым любопытством поинтересовалась Джейн Дормер, и я невольно задалась вопросом, что именно она пытается из меня вытянуть.
– Совершенно забыла, – ответила я.
– А Гертфорд? Разве он не просил позволения ухаживать за вами?
– Это было очень давно, еще до… – Я собиралась сказать: "до смерти прежней королевы", но вовремя умолкла, щадя чувства своей приятельницы. – Он тоже забыт.
Интересно, было ли заметно что-нибудь по моему лицу? Понимала ли Джейн, как я опустошена из-за Гертфорда? Мне казалось, что внутри у меня настоящая пустыня. Наверное, по мне все-таки ничего не было заметно, потому что Джейн сказала:
– Вот и хорошо.
Мне хотелось узнать, что она имеет в виду, но мы с ней не близкие подруги и не говорили о любви. Наверное, Джейн Дормер вообще не привыкла к таким разговорам. Похоже, ее мысли потекли по другому руслу – она разглядывала витражное окно. Там был изображен образ Богоматери. Сквозь витраж внутрь проникал голубоватый свет, отчего ее белая кожа казалась еще светлее. Она преклонила колена на подушке, закрыла глаза и перебирала четки. Я последовала ее примеру – скорее из вежливости; может быть, она молилась о спасении моей грешной души? Я была рада, что взяла с собой четки из уважения к Фериа и его супруге, ведь они католики. Перебирала бусины – за последние месяцы я почти утратила эту привычку. Взгляд мой блуждал по часовне; я заметила рядом с Богоматерью образ, который запал мне в душу. Не могла отвести взгляда от фигуры женщины в монашеском одеянии – наверное, это какая-нибудь святая. У нее худое, изможденное лицо, тонкие руки похожи на прутики. Вместе с тем взгляд у нее исступленный, восторженный, как у влюбленной девы.
Джейн открыла глаза и с трудом стала подниматься, придерживаясь рукой за сиденье, – она ждала ребенка. Я взяла ее за локоть и помогла встать.
– Малыш шевелился, когда я молилась, – прошептала она с блаженной улыбкой. – Господь отметил его. – Она схватила меня за руку, приложила мою ладонь к своему большому, как барабан, животу: – Вот, опять зашевелился!
Я почувствовала движение под пальцами.
– Ах! – Только тут я до конца поняла, что в ней растет живое существо, которое совсем скоро появится на свет. – Вы боитесь?
– Нисколечко, – с улыбкой ответила Джейн, – она обо всем позаботится, – и подняла взгляд к Богоматери на витраже. – А если Господь захочет забрать одного из нас или обоих – что ж, на все Его воля. – Она снова осенила себя крестным знамением.
Я кивнула, хотя и не разделяла ее убежденности. Невольно вспомнила свою казненную сестру. Ее вера, пусть и другая, чем у Джейн Дормер, была столь же тверда. Меня посетила странная мысль: может быть, такая убежденность заключена в самом имени Джейн? Но сразу же вспомнила еще одну Джейн, Юнону, которая гораздо больше похожа на меня – она верит в то, что видит собственными глазами, в то, что можно пощупать. И не то чтобы я никогда не задумывалась о Боге, просто мысли о нем наводили меня на мысли о смерти, а я не выношу мысли о том, что когда-нибудь меня не станет; меня сразу же начинает мутить от страха.