- Несравненно, Ваня! Я думаю навсегда остаться в Москве. Пусть здесь будет моя резиденция. И народ здешний мне больше нравится, чем питерский.
- В Москве, государь, как-то привольнее, проще, да и повеселиться можно; около города леса отличные, есть где поохотиться.
- Да, да. Мы здесь, Ваня, вволю поохотимся с тобой. Я вот отдохну, побываю, где нужно, а там и на охоту.
- А с охоты, государь, к нам в усадьбу, на перепутье. Хорошо у нас там! То-то разойтись можно!.. Никого там, кроме нашей семьи, нет, делай что хочешь!.. И гульнуть, и потанцевать, и вволю по полям да лесам покататься можно! Приезжайте, государь, к нам, довольны останетесь!
- Непременно, Ваня, заеду. Твой отец звал меня, и я дал слово быть у вас.
- Твой приезд, государь, принесёт нам большое счастье, - с низким поклоном проговорил князь Иван.
- Знаешь, Ваня, я хотел бы приносить счастье не вам одним, моим близким, а всему народу, который вручён мне Богом. Я хотел бы делить с этим народом и радость, и горе и был бы счастлив, если бы весь мой народ благоденствовал, не ведая горя. Но достичь этого трудно, почти нельзя. У меня, к несчастью, немного таких верных слуг, как ты. Много около меня помощников, а положиться на них нельзя; ведь все не о благоденствии народном, а только о себе и о своих близких думают. Искоренить это зло у меня нет сил!
- Подрастёшь, возмужаешь, государь, тогда и сила у тебя явится.
- Я у Бога, Ваня, стану просить помощи… Бог даст силу искоренить зло и неправду в моей земле.
- Помогай тебе Бог, великий государь. А когда ты изволишь посетить царицу-инокиню Евдокию Фёдоровну? - меняя разговор, спросил Иван Долгоруков. - Её величество уже не раз осведомлялись об этом. Хочется ей повидать вас, да и вам по родственной близости поклон отдать ей следовало бы! Ведь, говорят, любит она вас крепко!
- Слышал я, Ваня, про это, знаю, и жаль её, бедную! И говорили мне, что немало ей перенести в жизни пришлось, а за что - и понять не могу! Так ты говоришь, она видеть меня хочет? Ну что ж, съездим к ней завтра, непременно завтра. Вели к моему отъезду готовым быть, Ваня! И Наташу с собой возьмём, и тётушку-царевну Елизавету. Слышишь, Ваня, непременно скажи им, чтобы приготовились.
- Слушаю, государь!
- Люблю я их, Ваня, ах, как люблю!.. Да ведь и ближе их никого у меня нет! Наташа-то - ангел кроткий, а тётушка-царевна! - с восторгом воскликнул Пётр Алексеевич, и его глаза вспыхнули особым огоньком. - Эх, да что и говорить о ней!.. Ведь это - красотка такая, что второй такой, поди, и не сыскать! И образованная-то она - ведь как по-французски-то и говорит, и пишет!.. А уж весёлая-то, весёлая!.. И песни-то поёт, и хороводы водит!.. И всё русское как любит!..
- Да, государь, вы правы! - с восхищением подтвердил и князь Иван. - Истинная королевна!.. Эх, вот уж невеститься она начала… ведь, наверно, у нас не останется, куда-нибудь в Европу замуж выйдет. Ведь слава-то о её красоте да живости и приветливости и там известна. Приедет к нам королевич какой-нибудь, либо принц, либо герцог, присватается к ней, да и увезёт её от нас. Подумаешь только, какое она счастье мужу своему даст, прямо-таки зависть берёт!..
- Как это так увезут её? - вдруг вспыхнул император-отрок. - Да разве мы отдадим её?.. Ну нет, это ещё мы посмотрим. Как же я без неё буду? Ведь я сам её люблю. Пусть-ка сунется кто-нибудь!.. Покажу я, как нашу красавицу отбивать!.. - И император в волнении даже забегал по залу дворца. - Ну нет, если так, то я и сам женюсь на ней!..
- Что вы, что вы, государь, да разве это можно? Ведь вы - её племянник.
- Ну так что ж! Ведь за границей-то это сплошь да рядом делается!.. А ведь и моя матушка покойная немка была и, даже сюда приехав, православной не стала.
- Так-то так, государь, - попробовал возразить Долгоруков, - но ведь вы-то - император православной Руси, и царевна православная. Никак этот брак невозможен! - настойчиво повторил князь Иван, тотчас же сообразив всю опасность подобного брака для планов своей семьи.
- А я покажу, что возможно! - крикнул Пётр Алексеевич. - Что может помешать моему желанию и воле? Ведь я - император!
Видя, что этот разговор волнует императора, и не желая возражениями обострять вопрос и указанием на возможные препятствия возбудить в Петре упорство и настойчивость, князь Иван предпочёл покончить разговор на эту тему и перевёл его на посещение царицы-инокини.
Император подтвердил, что поедет к ней на следующий день.
Это известие было передано в Новодевичий монастырь, и там поднялась большая суета. Начиная с игуменьи и кончая простой беличкой, все были заняты приготовлениями к встрече государя.
Немало волновалась и Евдокия Фёдоровна, поджидая своего державного внука. Старушка то и дело подходил к окну и посылала своих прислужниц к монастырским воротам посмотреть, не едет ли государь.
Наконец в безветренном, тихом воздухе с колокольни Новодевичьего монастыря раздался густой благовест и большой колокол.
- Едет, едет царь, - вбегая в келью государыни-монахини и задыхаясь от усталости, проговорила молодая послушница, которой было приказано ждать у святых ворот и, как покажется карета государя, бежать и известить о том царицу-инокиню.
- Далеко ли? - дрожащим голосом спросила Евдокия Фёдоровна.
- Близёхонько, к монастырю уж подъезжает. Карета, видать, золотая, а кони-то белые. А около кареты государя скачут какие-то воины в шляпах с перьями, и все они в золотых галунах, - запыхавшись, рассказывала молоденькая послушница.
- Ну, ну… полно! Ступай к себе! - сказала царица и обратилась к ближней прислужнице: - А ты, Лукерья, от окна не отходи и, как завидишь, что государь ко мне свой путь направил, сейчас о том скажи: Сама я с кресла двинуться не могу. Дрожат и ноги, и руки, сердце замирает. С чего - и сама не ведаю!
- С радости, государыня-матушка, с радости! Да вот и государь шествовать изволит, - отскакивая от окна, быстро проговорила Лукерья.
- Слава Богу, дождалась!
С трудом поднялась с кресла Евдокия Фёдоровна и, поддерживаемая своей любимой прислужницей, пошла к двери, навстречу своему державному внуку.
- Здравствуйте, милая бабушка, здравствуйте. Я очень рад свиданию с вами, - весело и почтительно проговорил император-отрок.
- Здравствуй, внучек, дорогой Петрушенька, светик мой! - крепко обнимая государя, задыхающимся от слёз голосом проговорила царица-инокиня.
- Здоровы ли вы, бабушка?
- Здорова, государь-внучек, телом здорова, да вот душа моя скорбит смертельно.
- С чего это, бабушка? Может, вы чем недовольны?.. Так скажите, прошу вас?
- Спасибо, Петрушенька, спасибо! Всем я довольна… А это кто с тобой? - спросила Евдокия Фёдоровна, показывая на вошедших к ней за государем великих княжон Наталью Алексеевну и Елизавету Петровну.
- Сестра моя Наташа. Не узнали, бабушка?
- Наташенька, голубушка моя, родная, сиротиночка!.. - и царица-монахиня принялась обнимать и целовать свою внучку, великую княжну.
- А это, бабушка, моя тётя, Елизавета Петровна, - проговорил государь, подводя за руку к царице-монахине красавицу царевну.
- Здравствуй, царевна… здравствуй! Если не брезгуешь, то поцелуй меня, старуху! Твоему отцу, царю Петру, была я не чужая, - сухо проговорила Евдокия Фёдоровна.
- Что вы, что вы? Вами брезговать! Я так рада видеть вас, государыня-матушка! - И Елизавета Петровна, крепко обняв, поцеловала злополучную жену своего отца.
- Ты добрая, ласковая… видно, не в отца… А ты, внучка моя милая, с чего такая худенькая да бледная? Или тебе, светик мой, нездоровится? - любовно посматривая на великую княжну Наталью Алексеевну, спросила царица-монахиня.
- Мне, бабушка, ничего; я здорова.
- А с чего же ты такая худенькая да бледная?
- Уж, право, не знаю, бабушка; только я совсем, совсем здорова…
- Ну и хорошо!.. И дай Бог тебе здоровья, царевнушка моя сердечная. Ведь оно тебе ох как надо!.. И о себе-то тебе позаботиться следует, и о братце Петрушеньке; вишь, ведь он ещё юный какой! Ведь возле него ни отца, ни матушки, одна ты для него близкая да старшая, так тебе и Сам Господь за ним последить велел. Многому ему ещё поучиться надо, и я прошу тебя - помогай ты ему в этом, смотри, чтобы он наук да церкви Божией не забывал!
Этот разговор не понравился императору-отроку: он морщился и хмурился. Нотация бабушки быстро подавила в этом ещё не уравновешенном юноше чувство родственной привязанности к ней, и он даже отвернулся от царицы-инокини. Да и вообще его мысли были заняты другим: он был ещё весь под влиянием вчерашней беседы с Долгоруковым, его волновала близость царевны Елизаветы, которой он действительно увлекался. Он почти не отрывал взгляда от неё, следил за каждым её движением. Его тяготило это пребывание у бабушки, в её келье; его тянуло вон оттуда, чтобы опять очутиться в карете рядом с красавицей Елизаветой Петровной и беспрепятственно беседовать с нею.
Это заметила царевна Елизавета Петровна и с улыбкою тихо проговорила:
- Не пора ли нам, государь?
- Да, да, и то пора.
- Куда спешите? Погостите, порадуйте меня, старуху!
- Меня ждут… мне надо ехать, бабушка! Мы опять к вам скоро приедем, - произнёс император, с живостью ухватившись за предложение царевны.
- Ох, приедете ли? Буду ждать, буду.
- Ждите, бабушка… Если вы чем-либо недовольны или чего у вас не хватает, то скажите, и всё получите…
- Спасибо, государь мой и внучек милый! Всем я довольна. Да и много ли мне, старухе-инокине, надобно? Вот хотела бы я поговорить с тобою, Петрушенька, - произнесла царица-инокиня, сильно беспокоившаяся о внуке, так как ей уже было известно, кто окружает его и к чему направляют его руководители Долгоруковы.
- Что же, я дня через два-три приеду, мы и поговорим с вами, бабушка, а теперь у меня нет времени, я должен спешить, - нетерпеливо проговорил Пётр.
- Ну, ну, поезжай… Храни тебя Бог! Не забывай меня, старухи, уж недолго осталось мне жить на свете… И ты, светик мой, с государем приезжай! - обратилась царица к внучке. - Тебя, царевна Елизавета Петровна, я не зову. Тебе, такой красавице, беседовать со мной, старухой, пожалуй, не в угоду будет… Прости!
Высочайшие гости уехали, и опять одна осталась Евдокия Фёдоровна в своей келье, одна, только со своими воспоминаниями о былом.
"Петруша и Наташа - оба бледные, худые… в отца: и Алёшенька таким же рос. А Елизавета - красавица, бела, стройна, румяна, прямо царь-девица… Хоть и стары мои глаза, а всё же разглядела, что государь-внук на красавицу тётку частенько посматривал. В его отроческом взгляде любовь была видна. Недаром слух идёт, что Петруша любит царевну-тётку и будто жениться на ней хочет. Племянник на родной тётке! Кровосмешение! О, Господи, спаси… помилуй! От одной мысли дрожь пробирает и волосы на голове становятся дыбом".
- Господи, не дай мне дожить до сего! - вслух, задыхающимся голосом, со стоном проговорила царица-инокиня и обратилась к служанке: - Что, уехал государь?
- Только что изволил сесть в карету, из окна я видела.
- Уехал!.. Спаси его, Господь! Веди меня, Лукерья, в образную; молиться я хочу, Бога благодарить, что Он сподобил меня внучка-царя узреть сегодня.
Император-отрок на другой день после своего посещения бабки прибыл в Верховный тайный совет и заявил, что из почтения и любви к своей бабушке желает, чтобы "её величество по своему высокому достоинству была содержима во всяком довольстве и чтобы члены совета учинили надлежащее определение и донесли ему скорей".
Вскоре ей был назначен штат, было определено выдавать по шестидесяти тысяч рублей в год и отписана на неё целая волость в две тысячи дворов.
Вестниками этой радости были посланы государем царице-инокине два важных вельможи - князь Василий Лукич Долгоруков и Дмитрий Михайлович Голицын. Когда они сообщили ей повеленье государя, Евдокия Фёдоровна промолвила:
- Князья, я не найду слов, как благодарить моего внука, великого государя, за его внимание к моему убожеству. Вам ведомо, что много я вытерпела, много перенесла на своём веку горя и несчастья, а его царское величество безмерной радостью меня изволил наделить. И за это я шлю ему мой земной поклон.
Сказав это, царица хотела опуститься на колени, но князь Голицын остановил её от этого поклона.
- Не труди себя, царица-матушка… Великому государю твой поклон мы передадим.
- Его царское величество изволит через нас тебя, государыню, спрашивать: не требуется ли твоему величеству ещё чего-нибудь? - с низким поклоном сказал князь Василий Лукич Долгоруков.
- Ничего мне больше не надо, князь, всем я безмерно взыскана моим внуком-государем. Только об одном скажите его величеству, что прошу я у него, как большой милости, приехать навестить меня.
- Передадим мы великому государю, матушка царица, твою просьбу, - проговорил князь Голицын.
Евдокия Фёдоровна очутилась теперь в большой славе, ей воздавали царские почести, называли царицей и государыней; к ней в Новодевичий монастырь всякий день ездили на поклон вельможи и первые люди в государстве, и многие заискивали её расположения.
Воспрянула духом царица-инокиня и даже как бы помолодела на несколько лет. Каждый день поджидала она приезда внука-государя. Но Пётр, проводивший почти все дни на охоте, окружённый Долгоруковыми, забыл обещание навестить свою бабушку; увлечённый охотой, он стал также забывать и горячо любимую сестру Наталью Алексеевну, которая стала очень часто прихварывать и день ото дня худела и бледнела, тая, как свеча.
Зато царевна Елизавета Петровна цвела, что роза майская, и день ото дня становилась всё красивее и красивее.
Император-отрок влюбился в свою красавицу тётку и ни на ком не хотел жениться, кроме неё. Не раз об этом начинал он говорить с царевной Елизаветой, чуть не со слезами просил её согласия, но всегда получал отказ, хотя и подслащённый уверениями в любви и преданности.
Наконец он решил окончательно выяснить вопрос. Не поехав как-то на охоту, он отправился на половину Елизаветы Петровны и застал её печально сидевшею у стола; на её красивых глазах видны были следы слёз.
- Лиза, ты печальна? Ты плакала? - с удивлением воскликнул император-отрок, привыкший видеть свою красавицу тётку всегда весёлой и счастливой.
- Нет, я ничего, - стараясь улыбнуться, ответила царевна.
- Тебя, может быть, кто обидел? Скажи, Лиза, и тот мне дорого за это заплатит… кто бы он ни был!..
- Вот как, государь? Ты не помиловал бы и своего любимца, князя Ивана?
- А разве он обидел тебя чем-либо?
- Нет. Да и как смеет обидеть меня князь Иван? Только за несколько минут до твоего прихода, государь, он заходил ко мне и чуть ли не на коленях просил, чтобы я вышла за него замуж.
- Как он смел только подумать об этом! - сердито топнув ногою, воскликнул Пётр.
- На него сердиться не стоит, Петруша. Твой князь Иван какой-то полоумный, право! Он собирается жениться на Наталье Шереметевой, об этом все знают, а нынче ко мне пришёл, плачет, в ноги кланяется. "Не мужем, - говорит, - твоим я буду, прекрасная царевна, а рабом". И смешно, и обидно мне было это слушать. Я - дочь императора, пред памятью которого благоговеет вся Русь, а подданный моего отца смеет предлагать мне брак! Он не смел бы и подумать об этом, если бы жив был мой отец. Я - сирота, круглая сирота, заступиться за меня некому, - со слезами на глазах проговорила царевна Елизавета Петровна.
- Как некому! А я? Меня ты забыла, Лиза? - с лёгким упрёком сказал Пётр. - Я… я сегодня же прикажу арестовать Ивана.
- Не делай этого, государь! За твою любовь ко мне и за защиту большое спасибо, но князю Ивану лиха я не желаю… да и не за что! Видно, он от гульбы и от бессонных ночей ополоумел и вместо какой-нибудь другой девицы ко мне пришёл. Мне, царской дочери, он стал предлагать выйти за него, и на это глупое предложение я смехом ответила, а не злобою, и прогнала его.
- А мне чем ответишь ты, Лиза, если я стану усердно просить тебя о том же? - слегка дрожащим голосом промолвил император-отрок.
- Теми же словами, какими и прежде. Немыслим этот брак, государь! Святая церковь и народ осудят нас. И счастья нам не будет. Ведь Богу противен будет этот беззаконный брак.
- Это - твоё последнее слово, царевна?
- Да, да, последнее.
- Стало быть, ты не любишь меня, не любишь? - в голосе юного государя звучали слёзы. - Ты делаешь меня несчастным, Лиза!
- Полно, голубчик мой, счастливее тебя на всём свете нет. Ты - государь, тебе подвластны миллионы людей, ты молод, красив. Но о любви и о женитьбе тебе думать ещё рано. Тебе следует ещё многому учиться. Вот подрастёшь, возмужаешь, тогда и женишься.
- Наставления, царевна, оставь при себе; их мне надоело слушать и от Андрея Ивановича, - сердито прервал её император-отрок. - Обидны мне твои слова, царевна! Ты всё считаешь меня за мальчика. А ведь мне уже четырнадцать лет.
- Небольшие года ещё, Петрушенька, небольшие. Ты ещё только начинаешь жить. Твоя жизнь впереди, тебе ещё многому учиться нужно. Не думай, что легко державой управлять. Мой отец покойный, а твой дед, богатырём был, но и то часто тяжёлой думе предавался, поникнув своей могучей головой. На помощников своих много не полагайся. Верь больше своим глазам, а не чужим. Особенно на Долгоруковых много не полагайся, себя им в руки не отдавай. Слух идёт, что князь Алексей задумал женить тебя на своей дочери.
- Что же, и женюсь, женюсь. Ведь ты не хочешь быть моей женой, так я женюсь на Долгоруковой.
- Смотри, не вышло бы с твоей невестой Долгоруковой то же, что и с Марией Меншиковой.
- Этого никогда не может быть. Долгоруковы мне преданы, особенно же князь Иван.
- Ох, уж этот мне князёк! Совсем тебя испортил он! И не я одна так думаю, а многие.
- Так все вы ошибаетесь, все! Князь Иван - мой искренний и преданный друг! Он желает мне добра и счастья, и ничто не заставит меня изменить к нему своего отношения! - громко проговорил император-отрок и, не сказав более ни слова, быстро вышел.
IV
Коронация императора-отрока отличалась особою торжественностью и блеском. Торжества длились несколько дней подряд и сопровождались придворными великолепными балами, угощениями для народа, а также роскошными фейерверками и иллюминацией.
В дни коронации Пётр наградил своих приближённых: князья Долгоруковы были назначены членами Верховного тайного совета, а царский любимец, Иван Долгоруков, - обер-камергером.
Хитрый дипломат Андрей Иванович Остерман по-прежнему пользовался расположением и доверием юного государя, но никак не мог приохотить его к занятию науками.
С переездом двора в Москву в 1728 году, как говорит историк, "потехи" Петра II окончательно взяли верх над ученьем и серьёзными занятиями. Ребёнок-император предался всецело увеселениям, и в особенности охоте. Но на этот раз виновником его рассеянной жизни был уже не Иван Алексеевич, а отец фаворита, Алексей Григорьевич Долгоруков, задавшийся целью непременно обвенчать Петра II с своею дочерью, княжною Екатериной.