Дьюан видел, что Юргис прост и наивен, и поэтому был с ним откровенен, как ребенок. Ему правилось рассказывать Юргису о своих похождениях и наблюдать удивление и восторг иммигранта, так мало знакомого с американскими обычаями. Дьюан даже не считал нужным скрывать имена и названия и болтал обо всех своих подвигах и неудачах, романах и разочарованиях. Кроме того, он познакомил. Юргиса с другими заключенными, из которых почти половину знал по именам. Население тюрьмы уже успело дать Юргису прозвище - его называли "вонючкой". Это было жестоко, но Юргис понимал, что его не хотят обидеть, и принимал свою кличку с добродушной улыбкой.
К нашему другу иногда приставало немного грязи из тех сточных канав, над которыми он жил, но теперь он впервые был забрызган с ног до головы. Эта тюрьма была настоящим Ноевым ковчегом преступного мира - тут были убийцы, налетчики и взломщики, растратчики, подделыватели документов и фальшивомонетчики, двоеженцы, воры, злостные банкроты, карманники, шулера и сводники, дебоширы, нищие, бродяги и пьяницы, - черные и белые, старые и молодые, американцы и выходцы из всех стран мира. Тут были закоренелые злодеи и невинные люди, слишком бедные, чтобы внести за себя залог; старики и мальчики, которым не было еще тринадцати лет. Это был гной огромной воспаленной язвы общества. На них было жутко смотреть, и с ними было жутко разговаривать. Их душевный мир был миром разложения и зловония, их любовь была зверством, их радость - глумлением, их вера - богохульством. Они бродили кучками по двору, и Юргис слышал их разговоры. Он был невежествен, а они умудрены жизнью; они везде побывали и все испытали. Они могли рассказать ужасную тайную историю города, в котором правосудие и честь, тела женщин и души мужчин продавались с публичного торга; где люди метались, схватывались, бросались друг на друга, словно волки в яме; где низкие страсти пылали пожаром, а люди служили топливом; где человечество разлагалось, захлебывалось и барахталось в своих пороках. Люди, без их согласия рожденные для жизни в клубке диких зверей, должны были так или иначе идти по этому пути. Тюрьма не была для них позором, так как игра велась нечестно, краплеными картами. Это были грошовые мошенники и воры, пойманные в ловушку, сметенные с пути мошенниками и ворами, похищавшими миллионы.
Юргис старался не прислушиваться к их речам. Они пугали его своим свирепым сарказмом. Сердце его было далеко, с теми, кого он любил. Иногда посреди разговора мысли его уносились к ним; тогда у него на глазах навертывались слезы, но насмешки товарищей возвращали его к действительности.
Он пробыл в этом обществе неделю без всяких вестей из дому. Он истратил один из своих пятнадцати центов на открытку, и Дьюан написал его семье, где он находится и когда будет суд. Однако открытка осталась без ответа, и накануне Нового года Юргис простился с Джеком. Последний дал ему свой адрес, или, вернее, адрес своей любовницы, и взял с Юргиса слово навестить его.
- Может быть, когда-нибудь я смогу выручить тебя из беды, - сказал он и добавил, что ему жаль с ним расставаться. Юргиса опять повезли к судье Келахану для разбирательства дела.
Первые, кого Юргис увидел, войдя в зал, были бледные и испуганные Эльжбета и Котрина, сидевшие в заднем ряду. Сердце его забилось, но он не посмел подать им знак. Не отважилась на это и Эльжбета. Юргис занял место на скамье подсудимых и беспомощно огляделся. Он заметил, что Онны с ними не было, и его охватило дурное предчувствие. Что бы это значило? Он полчаса ломал себе над этим голову. Вдруг он выпрямился, и вся кровь прилила к его щекам. Вошел человек - Юргис не видел его лица, оно было все в бинтах, но он узнал коренастую фигуру. Это был Коннор! Дрожь охватила Юргиса, его мускулы напряглись, как для прыжка. В ту же минуту он почувствовал на своем плече руку и услышал за собой голос:
- Сиди смирно, собачий сын!
Он покорился силе, но не отрывал глаз от своего врага. Негодяй остался жив, это было разочарованием; по все-таки приятно было видеть, что он весь в пластырях. Коннор и сопровождавший его юрист фирмы заняли места за судейским барьером. Минутой позже секретарь выкрикнул фамилию Юргиса. Полисмен подтолкнул его, заставил встать и подвел к барьеру, крепко держа за руку, чтоб он не бросился на мастера.
Юргис слушал, как тот, войдя в ложу свидетелей, принял присягу и дал свое показание: жена подсудимого работала в соседнем цехе и была уволена за то, что нагрубила ему; через полчаса он подвергся внезапному нападению, был сбит с ног и чуть не задушен; он привел с собой свидетелей…
- В них едва ли будет надобность, - заметил судья и повернулся к Юргису. - Признаете вы себя виновным в нападении на потерпевшего?
- На него? - переспросил Юргис, указывая на мастера.
- Да, - сказал судья.
- Я ударил его, сэр.
- Говори: "ваша честь", - подсказал полисмен, ущипнув Юргису руку.
- Ваша честь, - послушно повторил Юргис.
- Вы пытались задушить его?
- Да, сэр, ваша честь.
- Были под судом раньше?
- Нет, сэр, ваша честь.
- Что вы можете сказать в свое оправдание?
Юргис заколебался. Что он мог сказать? За два с половиной года он научился пользоваться английским языком для повседневных целей, но сюда не входила дача показаний о том, что кто-то запугал и изнасиловал его жену. Он пытался объяснить это, бормоча и запинаясь, только раздражая судью, задыхавшегося от запаха удобрения. Наконец, стало ясно, что подсудимому не хватает слов, и тогда поднялся проворный молодой человек с нафабренными усиками и предложил ему говорить на любом языке.
Юргис начал. Думая, что ему дадут высказаться, он начал объяснять, как мастер воспользовался своим положением, чтобы приставать к его жене и угрожать ей увольнением. Когда переводчик повторил это по-английски, судья, которому предстояло слушать еще много дел и за которым в определенный час должен был заехать его автомобиль, перебил его:
- Так, так. А скажите, если он приставал к вашей жене, почему она не пожаловалась управляющему или не переменила места работы?
Юргис помолчал, несколько озадаченный. Потом он начал объяснять, что они очень бедны, что работу трудно получить…
- Так, так, - произнес судья Келахан. - Поэтому вы предпочли избить его?
Он обернулся к потерпевшему и спросил:
- Это правда, мистер Коннор?
- Сплошная ложь, ваша честь, - ответил мастер. - Должен сказать, что такие гадости говорят каждый раз, когда приходится уволить женщину…
- Да, я знаю, - подтвердил судья. - Мне часто приходится их выслушивать. Молодчик, я вижу, изрядно отделал вас. Тридцать дней и судебные издержки! Следующее дело.
Юргис слушал, ошеломленный. Лишь когда полисмен, державший его за руку, повернулся, чтобы вывести его из зала, он понял, что приговор уже произнесен, и растерянно оглянулся.
- Тридцать дней! - простонал он и, обернувшись к судье, отчаянно закричал: - А что будет с моей семьей? У меня жена и ребенок, сэр, а денег у них нет… Боже мой, ведь они умрут с голоду!
- Вам не мешало бы подумать об этом раньше! - сухо заметил судья и повернулся к следующему подсудимому.
Юргис хотел сказать еще что-то, но полисмен крепко схватил его за воротник, а рядом появился второй, тоже с явно враждебными намерениями. Юргис повиновался. Он видел, как Эльжбета и Котрина, поднявшись со своих мест, в ужасе глядели на него. Он рванулся к ним, но полисмен снова дернул его за воротник, и, понурив голову, Юргис отказался от борьбы. Его втолкнули в камеру, где ожидали другие заключенные. Как только окончилось заседание суда, всех их отвели вниз, усадили в "черную Марию" и увезли.
На этот раз Юргису предстояло познакомиться с тюрьмой Брайдуэлл, где отбывали наказание мелкие преступники. Здесь было еще грязнее и теснее, чем в тюрьме графства. Сюда попадала только мелюзга - карманники и мошенники, дебоширы и бродяги. Соседом по камере у Юргиса оказался итальянец, торговец фруктами, отказавшийся дать взятку полисмену и арестованный за ношение большого карманного ножа. Он ни слова не понимал по-английски, и Юргис был рад, когда его увели. Фруктовщика сменил матрос норвежец, лишившийся половины уха во время пьяной драки и оказавшийся очень неуживчивым человеком. Он злобно рычал, когда Юргис ворочался на верхних нарах, так как от этого к нему вниз падали тараканы. Оставаться в одной камере с таким диким зверем было бы невыносимо, если бы заключенным не приходилось весь день работать - дробить камень.
Так Юргис провел десять дней из назначенных тридцати, не имея никаких известий из дому. Но однажды к нему вошел надзиратель и сообщил, что его желает видеть посетитель. Юргис побелел как мел, у него подогнулись колени, и он с трудом вышел из камеры.
Надзиратель провел его по коридору и лестнице в комнату для свиданий, ничем не отличавшуюся от обычной камеры. Сквозь перегораживавшую ее решетку Юргис увидел, что кто-то сидит на стуле. Когда он вошел, посетитель поднялся, и Юргис узнал маленького Станиславаса. Увидев одного из своих домашних, Юргис чуть не лишился чувств. Он ухватился рукой за стул, а другую руку поднес ко лбу, словно разгоняя какой-то туман.
- Ну что? - тихо спросил он.
Маленький Станиславас тоже дрожал и от страху не решался говорить.
- Меня… меня послали сказать тебе… - заикаясь, пробормотал он.
- Ну что же? - повторил Юргис.
Он увидел, что мальчик смотрит в сторону стоявшего тут же надзирателя.
- Не обращай на него внимания, - дико закричал Юргис. - Говори, как они?
- Онна очень больна, а мы голодаем. Нам не на что жить; мы думали, что ты как-нибудь поможешь нам.
Юргис еще сильнее ухватился за стул. Капли пота выступили у него на лбу, руки дрожали.
- Я… не могу помочь вам, - сказал он.
- Онна весь день лежит у себя в комнате, - продолжал без передышки мальчик. - Она ничего не хочет есть и все время плачет. Она не говорит нам, что с ней, и не ходит на работу. Уже давно приходил человек за квартирной платой. Он был очень сердит. На прошлой педеле он приходил опять и сказал, что выгонит нас из дома. А потом еще Мария…
Станиславас от слез не мог продолжать.
- Что случилось с Марией? - нетерпеливо воскликнул Юргис.
- Она порезала себе руку, и на этот раз очень опасно. Она не может работать, рука вся посинела, и доктор с боен говорит, что, может быть… может быть, придется ее отрезать. Мария все время плачет - деньги у нее кончаются, и мы не можем заплатить очередной взнос и проценты за дом. У нас нет угля, и есть нечего, а лавочник говорит…
Мальчуган снова остановился и захныкал.
- Продолжай! - торопил его Юргис. - Продолжай!
- Сей… сейчас, - всхлипывал Станиславас. - Все эти дни так холодно. В последнее воскресенье опять шел снег… густой, густой… и я не мог… не мог попасть на работу!
- Черт возьми! - зарычал Юргис и шагнул к ребенку. Они давно уже воевали из-за снега - с того самого ужасного утра, когда мальчик отморозил пальцы и Юргис побоями заставил его пойти на работу. Юргис сжал кулаки, как-будто собираясь разломать решетку и броситься на Станиславаса.
- Ах ты бездельник, - закричал он, - ты, верно, и не пробовал дойти!
- Я пробовал, - взвизгнул Станиславас, съеживаясь в ужасе. - Я пробовал несколько раз в тот день и на следующий. Мама выходила вместе со мной и тоже ничего не могла поделать. Снег был такой глубокий, что нельзя было ступить шагу. Мы ничего не ели, а тут еще такая стужа! На третий день Онна пошла со мной…
- Онна?!
- Да. Она тоже попробовала выйти на работу. Без этого никак нельзя было. Мы все голодали. Но ее уволили.
Юргис пошатнулся и застонал.
- Она опять ходила туда?
- Да, она пыталась, - с недоумением ответил Станиславас. - А что здесь такого?
Юргис несколько раз тяжело вздохнул.
- Продолжай, - пробормотал он, наконец.
- Мы с ней пошли вместе, - сказал Станиславас, - но мисс Гендерсон не захотела принять ее назад. А Коннор увидел ее и обругал. Он все еще был в повязках. За что ты избил его, Юргис?
Мальчуган знал, что это дело окружено какой-то заманчивой тайной и жаждал узнать ее.
У Юргиса отнялся язык. Он смотрел перед собой остановившимся взглядом.
- Онна пробовала найти другое место, - продолжал мальчик. - Но она так слаба, что не может работать. А мой мастер тоже отказался взять меня обратно. Онна говорит, что он знаком с Коннором, и в этом вся штука. У них у всех теперь зуб против нас. Мне пришлось пойти в центр торговать газетами вместе с остальными мальчиками и с Котриной.
- Котрина тоже!
- Да, она тоже продает газеты… Она зарабатывает больше, потому что она девочка. Беда только, что такой мороз, ужасно трудно добираться по вечерам домой, Юргис! Иногда это вовсе не удается. Я сейчас постараюсь найти остальных и переночую с ними где придется. Теперь уже поздно, а домой так далеко. Мне пришлось идти сюда пешком, а я не знал, где это… и не знаю, как попасть обратно. Только мать велела мне идти, потому что ты наверно хочешь знать, как мы живем. Может быть, кто-нибудь поможет твоей семье, раз тебя засадили в тюрьму и не дают тебе работать. Я шел сюда целый день, а на завтрак съел только кусок хлеба, Юргис. У матери тоже нет работы, потому что колбасный цех закрылся. Она ходит и просит по домам с корзинкой, и ей подают съестное. Но вчера она собрала мало; у нее слишком зябли руки, и сегодня она плакала…
Маленький Станиславас, всхлипывая, продолжал свой рассказ. А Юргис стоял, уцепившись за стол, не произнося ни слова, но чувствуя, что голова у него готова лопнуть. Словно на него, одну за другой, наваливали гири, угрожавшие раздавить его. Он боролся с собой, как в ужасном кошмаре, когда человек корчится от муки и не может ни поднять руку, ни крикнуть, и только понимал, что сходит с ума, что мозг его пылает…
Как раз, когда Юргису уже казалось, что следующий поворот винта убьет его, маленький Станиславас остановился.
- Ты не можешь помочь нам? - тихо спросил мальчик.
Юргис покачал головой.
- Здесь тебе ничего не дадут?
Он снова покачал головой.
- Когда же ты выйдешь отсюда?
- Мне осталось еще три недели, - ответил Юргис.
Мальчик нерешительно посмотрел вокруг.
- Так, пожалуй, я пойду, - сказал он.
Юргис кивнул. Но вдруг, вспомнив о чем-то, он сунул дрожащую руку в карман и вынул деньги.
- На, - сказал он, протягивая свои четырнадцать центов. - Отнеси им это.
Станиславас взял деньги и, помедлив немного, двинулся к двери.
- Будь здоров, Юргис, - сказал он, и заключенный заметил его нетвердую походку.
Минуту Юргис постоял, держась за стул и пошатываясь. Потом надзиратель дотронулся до его руки; он повернулся и пошел опять дробить камень.
Глава XVIII
Юргис вышел из Брайдуэлла позже, чем рассчитывал. Согласно приговору он должен был уплатить судебные издержки в размере полутора долларов, то есть заплатить за то, что его отправили в тюрьму. Не имея денег, он был обязан отработать лишних три дня, о чем никто не потрудился сообщить ему. В мучительном нетерпении он считал дни и часы, но, когда настал желанный срок, он сидел все у той же кучи камней, а его протесты вызывали только смех. Тогда он решил, что ошибся в счете. Прошел еще день, и Юргис, оставив всякую надежду, впал в отчаяние. Однако еще через два дня к нему после завтрака вошел надзиратель и сказал, что его срок кончился. Он сбросил тюремную одежду, снова надел свой пропахший удобрением костюм, и дверь тюрьмы захлопнулась за ним.
На ступеньках он в растерянности остановился. Ему не верилось, что это правда, что опять над его головой небо, а перед ним открытая улица, - что он свободен. Потом ему стало холодно, и он быстро зашагал прочь.
Ночью выпал глубокий снег, а теперь начиналась оттепель. При каждом порыве ветра мелкий дождь пронизывал Юргиса до костей. Когда он решил разделаться с Коннором, то не стал мешкать и надевать пальто, поэтому поездки в полицейских каретах были для него крайне мучительны. Его костюм никогда не был теплым, а теперь он был стар и изношен, и дождь быстро промочил его насквозь. На тротуарах по щиколотку стояла каша из талого снега и воды, и Юргис тотчас промочил ноги, тем более что его башмаки прохудились.
В тюрьме Юргис ел почти досыта, а работа была наименее утомительная из всех, выпадавших на его долю со времени приезда в Чикаго. Но все-таки он не окреп, а, наоборот, похудел от тяготивших его душу забот и горя. Он дрожал и ежился от дождя, пряча руки в карманы и сутулясь. Тюрьма находилась на окраине города, и местность кругом была безлюдна и пустынна. С одной стороны тянулась большая сточная канава, с другой - путаница железнодорожных путей, так что ветру хватало простора.
Пройдя немного, Юргис окликнул маленького оборванца:
- Эй, сынок!
По бритой голове мальчишка узнал в Юргисе "тюремную птицу" и подмигнул.
- Чего вам? - отозвался он.
- Как ты ходишь на бойни? - спросил Юргис.
- Я туда не хожу, - ответил мальчик.
Юргис был сбит с толку и помолчал. Потом он сказал:
- Я хотел спросить, как туда пройти?
- Почему же вы так сразу не сказали? - последовал ответ, и мальчик указал на северо-запад, за железнодорожные пути. - Это там!
- А далеко ли идти?
- Не знаю. Миль двадцать, пожалуй, будет.
- Двадцать миль! - повторил Юргис, и лицо у него вытянулось. Ему предстояло пройти это расстояние пешком, так как из тюрьмы его выбросили без гроша в кармане.
Но когда он снова пустился в путь и кровь его согрелась от ходьбы, он забыл обо всем, углубившись в поток лихорадочных мыслей. Все мучительные образы, преследовавшие его в камере, теперь сразу всплыли в его мозгу. Пытка близится к концу. Он скоро все узнает. Сжимая в карманах кулаки, Юргис почти бежал, стараясь обогнать свои страхи. Онна, сын, семья, дом - он узнает о них всю правду! Он спешит им на выручку, он снова свободен! Его руки принадлежат ему, он может помочь своим близким, может биться за них против всего света!
Около часа он шел так, а потом начал приглядываться к местности. Город, по-видимому, остался позади. Улица сменилась дорогой, уходившей на запад. С обеих сторон расстилались покрытые снегом поля. Вскоре Юргис встретил фермера, который на паре лошадей вез огромный воз соломы.
- По этой дороге я дойду до боен? - спросил Юргис.
Фермер почесал голову.
- Я точно не знаю, где они, - сказал он. - Но где-то в городе, а вы идете как раз в обратную сторону.
Юргис оторопел.
- Мне сказали, чтобы я шел по этой дороге, - пробормотал он.
- Кто это вам сказал?
- Какой-то мальчик…
- Так! Верно, он подшутил над вами. Лучше всего вернитесь, а как попадете в город, спросите дорогу у полисмена. Я подвез бы вас, да только я еду издалека, а воз у меня тяжелый. Всего доброго!