Он сам не понимал, что он говорит, и потому по нескольку раз повторял свои приветствия, чтобы казаться непринужденным. Волнение хозяина не укрылось от глаз офицеров, и старший из них вполголоса сообщил своему подчиненному, что сильно сомневается в трезвости Олмэйра. Молоденький сублейтенант засмеялся и шепотом выразил надежду, что опьянение не помешает белому человеку предложить и им по стакану вина. "Он непохож на преступника", - прибавил он, подымаясь вслед за Олмэйром на веранду.
- Нет, он, скорее, дурак, чем негодяй; я кое-что слышал о нем, - возразил старший.
Они уселись вокруг стола. Олмэйр дрожащими руками мешал коктейль и предлагал стаканы направо и налево и пил сам, с каждым глотком чувствуя себя сильнее и увереннее.
Он не знал о судьбе, постигшей бриг, а потому и не подозревал истинной цели посещения офицеров. Ему в общей, так сказать, форме представлялось, что власти что-то проведали о торговле порохом, но он не опасался ничего, кроме каких-нибудь мимолетных осложнений. Осушив стакан, он принялся развязно болтать, развалившись и перекинув одну ногу через ручку кресла. Лейтенант сидел верхом на стуле с папиросой в углу рта и, лукаво улыбаясь, слушал его болтовню. Младший лейтенант облокотился на стол, положил голову на руки и сонно поглядывал кругом в оцепенении усталости и под влиянием джина. Олмэйр разглагольствовал:
- Так приятно увидать здесь белые лица. Я много лет прожил в этих местах одиноко. Малайцы, вы сами понимаете, не компания для белого; к тому же они сами белых терпеть не могли; они не понимают ни наших вкусов, ни наших привычек. Притом все они - отъявленные мерзавцы. Кажется мне, что на всем восточном побережье единственный постоянный житель из белых людей, это - я. К нам иногда заезжают гости из Макассара или Сингапура - купцы, агенты, ученые-исследователи, но и то редко. Приезжал сюда один такой, год тому назад, или больше. Он жил у меня в доме - пил с утра до ночи. Прожил всего несколько месяцев, и когда иссяк запас спиртного, привезенного им с собой, он вернулся в Батавию с готовым докладом о минеральных богатствах центральных участков острова. Ха-ха - ха! Недурно, не правда ли?
Он вдруг запнулся и уставился на гостей бессмысленным взглядом. Пока они смеялись, он повторял все ту же старую повесть: "Дэйн умер, все мои планы рухнули. Конец надеждам, конец всему". Сердце его упало. Он почувствовал какую-то смертельную слабость.
- Очень недурно! Превосходно! - вскричали оба офицера.
Олмэйр стряхнул с себя уныние с помощью нового приступа болтливости.
- А как насчет обеда? С вами есть повар. Это прекрасно. На заднем дворе имеется кухонный навес. Я могу дать вам гуся. Вы взгляните на моих гусей - единственные на всем восточном побережье. Может быть, на целом острове нет таких гусей, как у меня. Это и есть ваш повар? Прекрасно. Али, покажи кухонный навес этому китайцу и скажи мэм Олмэйр, чтобы она отвела ему там местечко. Моя жена, господа, не выходит к гостям, а дочка, может быть, и покажется. Тем временем не угодно ли еще выпить? День сегодня жаркий.
Лейтенант вынул сигару изо рта, критически осмотрел пепел, стряхнул его и обратился к Олмэйру.
- У нас к вам очень неприятное дело, - сказал он.
- Очень жаль, - отвечал Олмэйр, - Но надеюсь, что не слишком серьезное?
- Если вы находите попытку взорвать на воздух по меньшей мере сорок человек делом несерьезным, то вряд ли кто-нибудь с вами в этом согласится, - резко возразил офицер.
- Взорвать на воздух? Что такое? Я ничего об этом не знаю! - воскликнул Олмэйр. - Кто это сделал? Или кто покушается на это?
- Человек, с которым вы имели дела, - отвечал лейтенант. - Он был известен здесь под именем Дэйна Марулы. Вы продали ему порох, которым был нагружен захваченный нами бриг.
- Как вы узнали о бриге? - спросил Олмэйр. - Я понятия не имею о том, что он шел с грузом пороха.
- Один из местных купцов, араб, сообщил о ваших здешних проделках в Батавию около месяца тому назад, - отвечал моряк. - Мы поджидали бриг в открытом море, но он проскользнул мимо нас у самою устья реки, и нам пришлось гнаться за ним к югу. Когда он увидал нас, он устремился на рифы и выбросился на берег. Экипаж бежал на шлюпках раньше, чем мы успели завладеть судном. Когда наши шлюпки подходили к нему, произошел ужасающий взрыв, и он взлетел на воздух; одна из лодок, подошедших слишком близко, опрокинулась, и два человека утонули, - вот результат вашей спекуляции, мистер Олмэйр. Теперь нам нужен этот самый Дэйн. У нас есть веские основания думать, что он скрывается здесь, в Самбире. Знаете ли вы, где он находится? Вам следовало бы постараться наладить свои отношения с властями и быть со мной совершенно откровенным. Где Дэйн?
Олмэйр встал и подошел к балюстраде веранды. Казалось, он нисколько не думал о вопросе офицера. Он смотрел на неподвижное, окоченелое тело, покрытое белым саваном, на который заходящее в облаках солнце бросало слабый красноватый отблеск. Лейтенант ждал ответа, быстро посасывая свою полупотухшую сигару. Позади них Али бесшумно накрывал на стол, торжественно расставляя разрозненную и жалкую посуду, раскладывая оловянные ложки, вилки со сломанными зубцами и ножи с зазубренными как пила лезвиями и ослабевшими черенками. Он почти совершенно забыл, как надо накрывать на стол для белых людей. Его огорчало, что мэм Найна не захотела помочь ему. Он отступил несколько назад, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Он гордился собой. Так, вероятно, будет хорошо; а если господин потом начнет сердиться, то тем хуже для мэм Найны: зачем она не помогала ему? Он покинул веранду и отправился за обедом.
- Ну-с, мистер Олмэйр, согласны ли вы отвечать на мой вопрос с той же откровенностью, с какой он был поставлен? - спросил лейтенант после продолжительного молчания.
Олмэйр повернулся и в упор посмотрел на своего собеседника.
- Если вы поймаете Дэйна, то что вы с ним сделаете? - спросил он.
Офицер вспыхнул.
- Это не ответ, - сказал он с досадой.
- А что вы сделаете со мной? - продолжал Олмэйр, не обращая внимания на слова офицера.
- Уж не собираетесь ли вы торговаться? - проворчал офицер, - Это плохая тактика, уверяю вас. В настоящее время у меня не имеется никаких приказаний на ваш счет, но мы рассчитывали, что вы поможете нам поймать этого малайца.
- Вот именно, - перебил Олмэйр. - Именно так. Вы ничего не можете сделать без моей помощи, и поэтому я должен помочь вам его отыскать. Ведь я знаю его так хорошо.
- Это именно то, на что мы рассчитываем, - согласился офицер. - Вы совершили преступление, мистер Олмэйр, и должны постараться загладить это.
- И тем спасти свою шкуру?
- До известной степени - да. Голова ваша отнюдь не в опасности, - сказал лейтенант с коротким смешком.
1 - Отлично, - сказал Олмэйр решительно, - Я выдам вам этого человека.
Оба офицера поспешно вскочили на ноги и стали искать свое оружие, которое перед тем отстегнули. Олмэйр резко расхохотался.
- Тише, тише, господа! - воскликнул он. - Не торопитесь. Делайте, как я вам скажу! После обеда, господа, вы его получите.
- Но ведь это же нелепость! - горячились офицеры. - Мистер Олмэйр, это дело нешуточное. Тот человек - преступник. Он достоин виселицы. Покуда мы обедаем, он может убежать. Слух о нашем приезде…
Олмэйр подошел к столу.
- Даю вам честное слово, господа, что он не убежит. Он у меня в руках.
- Его надо арестовать еще до вечера, - заметил младший офицер.
- Вы будете отвечать в случае неудачи. Мы готовы, но ничего сейчас не можем предпринимать без вас, - прибавил старший с видимой досадой.
Олмэйр сделал жесг согласия.
- Даю вам честное слово, - повторил он неопределенно, - А теперь давайте обедать, - прибавил он весело.
Найна вошла в дверь и остановилась, придерживая занавесь, чтобы пропустить Али и старуху малайку с тарелками.
Потом она направилась к трем мужчинам у стола.
- Позвольте вас познакомить, - сказал напыщенно Олмэйр, - Моя дочь! Найна, эти господа, офицеры с фрегата, что стоит в устье, сделали мне честь принять мое приглашение.
Найна медленно наклонила голову в ответ на низкие поклоны обоих моряков и села на свое место против отца. Все сели.
Повар с парового катера принес несколько бутылок вина.
- Разрешите поставить это на стол, - сказал лейтенант Олмэйру.
- Как! Вино! Вы очень любезны. Разумеется! У меня вина нет. Очень уж трудное время.
Последние слова Олмэйр произнес дрогнувшим голосом. Ему снова живо представилось, что Дэйн умер, и почудилось, будто железная рука сдавила ему горло. Он потянулся к бутылке с джином и хлебнул долгий глоток, покуда те откупоривали вино. Лейтенант, разговаривавший с Найной, быстро взглянул на него. Младший офицер понемногу оправлялся от смущения, которое охватило его, когда он увидел Найну, неожиданно вошедшую в комнату. Красота Найны поразила его.
"Она очень хороша и величава, - рассуждал он про себя, - но все же она в конце концов только метиска".
Эта мысль придала ему храбрости, и он искоса посмотрел на Найну. Найна, вполне спокойная, тихим и ровным голосом отвечала на вежливые расспросы старшего из офицеров - как она живет в этой местности. Олмэйр оттолкнул от себя тарелку и в мрачном молчании пил вино, принесенное гостями.
ГЛАВА IX
- Как мне поверить твоим словам? Они напоминают сказку, которую слушаешь сквозь сон у сторожевого костра; так и кажется, что это бабьи сплетни.
- Кого мне здесь обманывать, о раджа? - возразил Бабалачи. - Без тебя я ничто. Ты много лет хранил меня под кровом твоей десницы. Не время теперь питать подозрения. Нам надо все обдумать и принять меры еще до заката солнца.
- Верно, верно, - задумчиво промолвил Лакамба.
Они уже целый час сидели вдвоем в приемном покое раджи; Бабалачи присутствовал при высадке голландских офицеров и в ту же минуту переправился через реку, чтобы доложить своему господину обо всех утренних событиях и столковаться с ним, какой политики нужно держаться при новых обстоятельствах. Оба они были ошеломлены и испуганы неожиданным оборотом дел. Раджи сидел в кресле, скрестив ноги, и пристально глядел в пол, Бабалачи прикорнул рядом с ним в позе, изобличавшей глубочайшее уныние.
- А где, ты говоришь, он сейчас скрывается? - спросил Лакамба, прерывая наконец полное мрачных предчувствий молчанье, в которое они долго были погружены.
- На лесной запашке Буланджи, на самой дальней поляне, в стороне от дома. Они отправились туда нынче ночью. Дочь белого человека сама отвезла его. Она сама же и сказала мне об этом, сказала совершенно открыто, ибо она наполовину белая и не знает стыда. Она сказала, что поджидала его все время, пока он был у нас; наконец он выступил из мрака и без сил упал к ее ногам. Он лежал как мертвый, но она оживила его в своих объятиях, вдохнула в него свое дыханье. Вот что она сказала мне прямо в лицо - так, как я говорю сейчас с тобой, раджа. Она подобна белой женщине, - скромность неведома ей.
Он замолчал, глубоко возмущенный. Лакамба кивнул головой.
- Ну, а потом? - спросил он.
- Потом они позвали старуху, - продолжал Бабалачи, - и Дэйн рассказал им все как было - про бриг и про то, как он постарался убить много людей. Он знал, что оранг-бланда близко, хотя и не сказал нам об этом; он вполне отдавал себе отчет в опасности, грозившей ему. Он думал, что убил много народу, но на самом деле погибло только два человека, как мне сказали люди с моря, прибывшие на военных шлюпках.
- А другой человек, тот, что был найден в реке? - перебил Лакамба.
- Это один из его гребцов. Когда бревна опрокинули челнок, они поплыли рядом, но тот, вероятно, был ранен. Дэйн плыл, поддерживая его. Он оставил его в кустах, а сам отправился к дому. Когда все они спустились к нему на берег, сердце его уже перестало биться. Тогда старуха подала совет, и Дэйн одобрил его. Он снял свое запястье и сломал его, надевая его на ногу мертвеца. Он надел свой перстень на руку раба. Он снял с себя саронг и облек в него тело, уже не нуждавшееся в одежде, а обе женщины помогали ему и поддерживали труп. Они хотели обмануть все глаза и сбить с толку всех обитателей поселка, так чтобы те клятвенно могли подтвердить то, чего на самом деле не было, и чтобы никто не мог выдать их, когда приедут белые люди. После этого Дэйн и белолицая девушка отправились вызывать Буланджи и искать места, где бы ему спрятаться, а старуха осталась у тела.
- Гай! - вскричал Лакамба. - Это - мудрая женщина.
- Да, к ней приставлен особый бес, и он-то и нашептывает ей все это, - согласился Бабалачи, - Она с трудом подтащила труп к тому месту, где сбилось много бревен. Все это она проделала еще затемно, едва стихла буря. Потом она стала дожидаться. При первом проблеске зари она тяжелым камнем размозжила лицо покойника и спихнула его под бревна, а сама осталась поблизости ждать, что будет. На заре пришел Махмуд Банджер и нашел тело. Все поверили, и даже я поддался обману - хотя и не надолго. Белый человек - тот поверил и в отчаянии убежал домой. Когда я остался один, то, побуждаемый подозрениями, допросил старуху; опасаясь моего гнева и твоего могущества, она во всем мне призналась и просила тебя помочь им спасти Дэйна.
- Его нельзя выдать оранг-бланда, - сказал Лакамба, - но пускай он умрет, если только это можно устроить так, чтобы не получилось огласки.
- Этого никак нельзя, туан! Вспомни, тут замешана эта женщина; она наполовину белая, с ней невозможно справиться; она, наверное, наделала бы страшного шума. К тому же здесь сейчас находятся офицеры. Они и без того уже страх как сердиты. Мы должны помочь ему ради собственной нашей безопасности.
- Так офицеры очень сердиты? - спросил с любопытством Лакамба.
- Очень. Старший начальник осыпал меня бранью, когда я приветствовал его от твоего имени. Мне думается, - прибавил Бабалачи после минутной паузы, принимая сокрушенный вид, - мне думается, что я еще ни разу не видал ни одного белого вождя в таком гневе. Он сказал, что мы небрежны или еще того хуже. Он объявил мне, что будет говорить с самим раджой, а что я ничего не значу.
- Говорить с раджой? - задумчиво повторил Лакамба. - Слушай, Бабалачи, я нездоров, я удаляюсь к себе. Ты поедешь и скажешь об этом белым людям.
- Хорошо, - сказал Бабалачи. - Я немедленно же отправлюсь на ту сторону. А как насчет Дэйна?
- Постарайся спровадить его. Великая это у меня на душе забота! - вздохнул Лакамба.
Бабалачи встал с места, подошел к своему повелителю и серьезно сказал:
- Одно из наших судов стоит на якоре у южного устья реки. Дальше к северу голландский корабль сторожит главный проток. Сегодня же ночью я отправлю Дэйна в челноке, по скрытым каналам, на наше судно. Отец его - могущественный царь, и он узнает о нашем великодушии. Пусть корабль отвезет его в Ампанам. Велика будет слава твоя, а наградой тебе послужит могущественная дружба. Олмэйр, несомненно, выдаст голландцам труп утопленника за тело Дэйна, и безрассудные белые скажут: "Вот и прекрасно; пусть все успокоится". И забота оставит сердце раджи.
- Правда, правда, - сказал Лакамба.
- А так как все эго будет устроено мной, рабом твоим, то ты наградишь меня щедрой рукой, я это знаю. Белый человек горюет об утраченном сокровище по обыкновению белых людей, которые жаждут долларов. Но позднее, когда все придет в порядок, мы еще, быть может, добьемся сокровища от белого человека. Поэтому необходимо устроить так, чтобы Дэйн был спасен, а Олмэйр остался жив.
- Ступай же, ступай, Бабалачи! - сказал Лакамба, поднимаясь со стула. - Мне очень нехорошо, и я должен буду принять лекарство. Так ты и передай белому начальнику.
Но от Бабалачи не так-то легко было отделаться. Он знал, что, по обычаю сильных мира, господин его охотно взвалил бы на него одного всю тяжесть трудов и опасностей; но он хотел, чтобы раджа разделил с ним его труды. Пусть он очень болен для белых людей, для всех на свете, если ему угодно, - лишь бы он взял на себя исполнение хоть бы части старательно обдуманного плана Бабалачи. Бабалачи нужно было, чтобы с наступлением темноты за Дэйном выслали лодку с двенадцатью гребцами. Может быть, придется прибегнуть к насилию. Нельзя ожидать, чтобы влюбленный ясно различал путь к спасению, особенно когда этот путь уводит его от любимого им существа, рассуждал Бабалачи, и в таком случае им придется увезти его силой. Раджа должен озаботиться назначением верных людей на" гу поездку. Все дело должно оставаться втайне. Может быть, раджа сам поедет туда, чтобы силой своего авторитета повлиять на Дэйна, если тот заупрямится и не захочет покидать свое убежище? Раджа не дал никакого определенного обещания, а только озабоченно торопил Бабалачи, опасаясь, как бы белые люди не явились к нему с неожиданным визитом. Старый царедворец нехотя распрощался с ним и вышел во двор.
Прежде чем спуститься к своей лодке, Бабалачи постоял минутку на широкой площади двора; пышнолиственные деревья гам и сям отбрасывали от себя черные пятнистые тени, как будто колыхавшиеся на поверхности целого потока лучей, ровного и яркого, обтекавшего дома, частокол и реку; над рекой этой поток сверкал тысячью блестящих мелких волн, точно лента, сотканная из лазури и золота, окаймленная яркой зеленью деревьев, стороживших оба берега Пантэя. Среди невозмутимого покоя, предвещавшего начало вечернего бриза, зубчатая линия деревьев неподвижно выделялась на яркой синеве неба; казалось, будто ее провела неверная, дрожащая рука. В обнесенном высоким частоколом дворе стоял аромат увядающих цветов, заброшенный сюда из окрестного леса, да легкий запах вяленой рыбы. Порой к ним примешивалась струя едкого дыма от обеденных костров, когда его носило ветром из-под пышных ветвей и он лениво цеплялся за выгоревшую траву.
В ту минуту, когда Бабалачи взглянул на флагшток, возвышавшийся над купой низкорослых деревьев посреди двора, трехцветный нидерландский флаг слегка затрепетал - впервые ja этот день, хотя и был поднят с прибытием военных шлюпок. Бриз промчался легкими вздохами, тихонько шелестя листвой деревьев, капризно поиграл минуту с символом власти - и в то же время рабства - Лакамбы, потом перешел в резкий порыв ветра, - и флаг широко и свободно взвился над деревьями. Темная тень пробежала по реке, застилая блеск угасающего дневного светила. Большое белое облако медленно проплыло по темнеющему небу и повисло на западе, дожидаясь, пока солнце догонит его. Люди и вещи стряхнули с себя гнет жаркого дня и ожили под первым дуновением прохладного морского ветерка.