Бабалачи поспешил вниз к реке; но прежде чем выйти из ворот, он оглянулся на двор, на его светотень, на его веселые костры, на небольшие группы рассеянных по двору солдат и приближенных Лакамбы. Его собственный дом стоял тут же, среди прочих построек внутри ограды, и самбирский сановник почувствовал, как сжалось его сердце, когда он спросил себя: как и когда ему суждено будет вернуться в этот дом? Ему предстояло иметь дело с человеком более опасным, нежели самое свирепое животное, с которым ему когда-либо приходилось встречаться. Это был человек гордый, своевольный, как все государи, притом влюбленный. Он же шел к нему с речами, внушенными холодной житейской мудростью. Что могло быть опаснее? Что, если вдруг этот человек усмотрит в его словах что-нибудь оскорбительное для своей чести, малейшее неуважение к своим привязанностям и совершит "амок"? Мудрый советник, несомненно, пал бы первой жертвой его гнева и заслужил бы себе в награду смерть. Вся опасность настоящего ужасного положения заключалась в возможности вмешательства со стороны этих дураков, этих белых людей. Перед глазами Бабалачи уже рисовалась картина унылой ссылки в далекую Мадуру. Это было бы хуже самой смерти! А тут еще эта наполовину белая женщина с такими грозными глазами! Разве мог он предугадать, на что способно это загадочное для него существо. Одно было несомненно: она посвящена во все, она знает слишком много, - убить Дэйна безнаказанно нельзя. А между тем острый зазубренный крис, такой верный, такой молчаливый друг, думал Бабалачи, любовно оглядывая свой собственный меч, и со вздохом вложил его обратно в ножны, чтобы распутать узлы на веревке, которой был привязан его челнок. И все время потом, когда он распутывал привязь, отталкивался от берега и работал веслом, он размышлял о том, как нехорошо бывает, когда в государственные дела замешается женщина - молодая, разумеется, ибо он испытывал самое искреннее уважение к зрелой мудрости миссис Олмэйр, он преклонялся перед ее счастливой способностью к интригам, приходящей к женщинам вместе с годами.
Он греб не торопясь, позволяя течению относить челнок в сторону. Солнце стояло еще высоко, и торопиться было нечего. Его деятельность должна была начаться лишь с наступлением темноты. Он обогнул мысок, избегая Лингардовой пристани, и въехал в ручей за домом Олмэйра. Там уже покачивалось множество челноков, привязанных носами к одному и тому же колу. Бабалачи пристроил свое суденышко туда же и вышел на берег. Что-то зашевелилось в траве по ту сторону канавы.
- Кто это там прячется? - окликнул Бабалачи. - Выходи и отвечай мне.
Никто не отозвался. Бабалачи перебрался через ручей, перелезая из лодки в лодку, и злобно ткнул своим длинным посохом в подозрительное место. Тамина вскрикнула и вскочила.
- Что ты тут делаешь? - спросил он с изумлением, - Я чуть было не наступил на твой поднос. Разве я даяк, что ты от меня прячешься?
- Я устала и заснула, - смущенно забормотала Тамина.
- Заснула! Ты ничего не продала за весь день, тебя поколотят дома, - сказал Бабалачи.
Танина стояла перед ним растерянная и безмолвная. Бабалачи внимательно, с глубоким удовлетворением оглядывал девушку. Положительно, он набавит за нее еще пятьдесят долларов этому вору Буланджи. Девушка ему нравилась.
- Ступай домой, уже поздно, - сказал он сурово, - Скажи Буланджи, что около полуночи я буду у его дома и что я приказываю ему приготовить все, что нужно для дальнего путешествия. Понимаешь? Для дальнего путешествия на юг. Передай ему об этом еще до заката солнца, да смотри, не забудь моих слов.
Тамина знаком выразила согласие и смотрела вслед Бабалачи, покуда он переходил обратно через ручей. Когда же он исчез среди кустов, окаймлявших усадьбу Олмэйра, она отошла подальше в сторону и опять бросилась ничком в траву, вся дрожа от боли, не имея сил заплакать.
Бабалачи направился прямо к кухонному навесу, разыскивая миссис Олмэйр. Во дворе царила страшная сумятица. Чужой китаец завладел обеденным костром и с шумом и криком требовал еще сковородку. На катонском и скверном малайском наречии он осыпал бранью девушек-рабынь, столпившихся поодаль и забавлявшихся - хотя и не без примеси страха - его волнением. Со стороны костров, вокруг которых расположились матросы с фрегата, доносились подзадоривания, смех и шутки. Среди всего этого шума и смятения Бабалачи встретил Али. В руках у Али было пустое блюдо.
- Где белые люди? - спросил у него Бабалачи.
- Они обедают на передней веранде, - отвечал Али. - Не задерживай меня, туан. Я подаю кушанье белым людям, и мне некогда.
- Где мэм Олмэйр?
- Там, в коридоре. Она слушает их разговоры.
Али осклабился и пошел дальше; Бабалачи поднялся по дощатому скату на заднюю веранду, знаками подозвал к себе миссис Олмэйр и завел с ней серьезный разговор. Через длинный коридор, завешенный вдали красной занавесью, до них время от времени доносился голос Олмэйра, вступавший в разговор так громко и отрывисто, что миссис Олмэйр выразительно взглянула на Бабалачи.
- Слышишь? - сказала она. - Он сильно выпил.
- Да, - прошептал Бабалачи, - Зато он будет крепко спать ночью.
На лице миссис Олмэйр выразилось сомнение.
- Иногда дьявол крепкого джина не дает ему уснуть, и он всю ночь ходит взад и вперед по веранде и ругается; тогда мы все прячемся подальше, - объяснила миссис Олмэйр, умудренная двадцатью годами супружеской жизни.
- Но он тогда ничего не слышит и не видит, и силы нет в руке его. Он ничего не должен слышать сегодня ночью.
- Да, да, - подхватила миссис Олмэйр энергичным, хотя и осторожно пониженным голосом. - Он убьет нас, если услышит.
Бабалачи усомнился.
- Гай, туан, ты можешь мне поверить. Я много лет прожила с этим человеком и часто видала смерть в его глазах, когда я была моложе и он догадывался кое о чем. Если бы он был человеком моего племени, я бы и двух раз не увидала этого выражения; но он…
Она сделала жест, выражавший несказанное презрение к трусливому отвращению Олмэйра к кровопролитию.
- Так чего же нам бояться, если у него есть только желание, а силы не хватает? - спросил Бабалачи после короткого молчания, в течение которого они прислушивались к шумным разглагольствованиям Олмэйра, покуда те не слились опять с общим гулом беседы. - Чего нам бояться? - повторил Бабалачи.
- Чтобы удержать любимую дочь, он без колебаний зарежет и тебя и меня, - отвечала миссис Олмэйр. - Когда девушка уедет, он будет похож на дьявола, сорвавшегося с цепи. Тогда нам с тобой ух как придется остерегаться.
- Я старик и не боюсь смерти, - отвечал Бабалачи, тщетно стараясь казаться равнодушным, - Но ты-то что думаешь делать?
- Я старуха, но я хочу жить, - возразила миссис Олмэйр, - Она мне тоже дочь. Я буду искать защиты у ног нашего раджи; я напомню ему о прошлом, когда мы оба были молоды, и он…
Бабалачи поднял руку.
- Довольно. Тебе будет оказано покровительство, - сказал он примирительным тоном.
Тут снова раздался голос Олмэйра; они прервали свою беседу и стали слушать. Он говорил невнятно, но громко, с неравной силой повышая голос; неожиданные паузы и шумные повторения подчеркивали отдельные слова и фразы, так что они ясно долетали до слушателей среди бессмысленного, возбужденного гула, подкрепляемого вдобавок частыми ударами кулака по столу. В короткие промежутки молчания раздавался тонкий жалобный звон сталкивающихся между собой стаканов, постепенно замиравший, покуда не превращался снова в оглушительное дребезжанье, когда какая-нибудь новая мысль вызывала новый поток слов и новые удары тяжелой руки. Наконец ругательства замолкли, вместе с ними замолкла и тонкая жалоба потревоженной посуды.
Бабалачи и миссис Олмэйр слушали молча и с любопытством, насторожив уши и нагнувшись в сторону коридора. При каждом громком выкрике они кивали друг другу головами с забавным видом возмущенного чувства приличия и долго еще оставались в прежней позе после того, как шум затих.
- Это дьявол водки, - шепнула миссис Олмэйр. - Да, он иногда разговаривает таким образом, когда никто его не слышит.
- А что он говорит? - поинтересовался Бабалачи, - Ты, верно, понимаешь.
- Я позабыла их язык. Но кое-что я все-таки поняла. Он совсем непочтительно отзывался о белом правителе в Батавии, говорил о том, что с ним несправедливо поступили. Это он повторил несколько раз. Больше я ничего не поняла. Слушай! Он опять говорит!
- Тэ, тэ, тэ! - Бабалачи прищелкнул языком. Он старался прикинуться возмущенным, но его одинокий глаз весело подмигивал. - Между белыми людьми, наверное, произойдет крупная ссора. - Я пойду и посмотрю. Ты же скажешь своей дочери, что ей предстоит неожиданный далекий путь, после которого ее ожидают почет и слава. Скажи ей, что Дэйн должен уехать, иначе он погиб, но что один он не уедет.
- Нет, он один не уедет, - медленно и задумчиво повторяла миссис Олмэйр, пробираясь опять в коридор после того, как Бабалачи скрылся за углом дома.
Побуждаемый страстным любопытством, вершитель судеб Самбира быстро направился к переднему фасаду дома, но, как только он подошел, его движения сделались медленны и осторожны, и он шаг за шагом взобрался по лестнице веранды. Он тихонько уселся на верхней ступеньке, не покидая, однако, ногами нижних для того, чтобы легче было бежать в случае надобности. Таким образом он обеспечивал себе сравнительную безопасность. Олмэйр сидел у ближнего конца стола, спиной к Бабалачи, Найна помещалась прямо напротив, а оба офицера по бокам; но из четырех сотрапезников только Найна и младший офицер заметили его бесшумное появление. Она еле заметным движением век показала, что ей известно присутствие Бабалачи, и тут же заговорила с молодым лейтенантом, поспешившим обратить на нее все свое внимание, но взгляд ее не покидал лица Олмэйра, продолжавшего все так же громко разговаривать.
- …Вероломство и бессовестность! А что вы сделали для того, чтобы заслужить мою верность? Править страной вы не можете. Силы у вас нет. Мне приходилось защищаться самому, когда же я просил поддержки, то меня осыпали презрением и угрозами, бросали мне в лицо клевету арабов! Мне, белому человеку!
- Не горячитесь, Олмэйр, - уговаривал его старший лейтенант, - Все это я уже слышал.
- Тогда зачем говорить о порядочности? Мне нужны были деньги, - я дал за них пороху. Почем я знал, что этим порохом будут взорваны на воздух какие-то несчастные ваши люди? Порядочность! Тьфу!
Он неверной рукой принялся перебирать бутылки одну за другой, сердито ворча себе под нос.
- Вина нет, - заявил он с неудовольствием.
- Довольно его с вас, Олмэйр, - сказал моряк, закуривая сигару. - Не пора ли вам сдать нам вашего пленника? Я полагаю, что этот Дэйн Марула сидит у вас где-то тут, под семью замками, но все же лучше бы нам поскорее покончить с ним. А там можно будет и еще выпить. Что вы так на меня смотрите?
Олмэйр тупо уставился перед собой и дрожащими пальцами теребил свой ворот.
- Золота! - произнес он с усилием, - Гм! Точно рукой горло сдавило… Извините, пожалуйста… Я хочу только сказать - немного золота за горсть пороха. Что в том?
- Знаю, знаю, - успокаивал его офицер.
- Нет, вы не знаете! Никто из вас не знает! - закричал Олмэйр. - Дурацкое у нас правительство, вот что я вам скажу! Груды золота! Я один знаю, я да еще один человек. Только тот ничего не скажет. Он…
Он перебил себя с легкой улыбкой и попытался похлопать офицера по плечу; но это ему не удалось, и он только опрокинул две или три пустых бутылки.
- Сами-то вы славный малый, - сказал он очень явственно, покровительственным тоном. Потом голова его упала на грудь, и он что-то забормотал про себя.
Оба офицера беспомощно переглянулись.
- Нет, это не годится, - сказал лейтенант своему подчиненному, - Постройте команду здесь, во дворе. Я должен добиться от нею толку… Эй, Олмэйр! Проснитесь! Исполните свое обещание. Вы дали слово - честное слово. Помните?
Олмэйр нетерпеливо стряхнул с себя руку офицера, но его неудовольствие мгновенно прошло, и он взглянул на того, приложив палец к носу.
- Вы очень молоды; всему свое время, - сказал он с необыкновенно проницательным видом.
Лейтенант обернулся к Найне. Она откинулась на спинку стула и не сводила глаз с отца.
- Право, мне так неловко перед вами, - воскликнул он. - Я не знаю, - продолжал он с некоторым замешательством, - имею ли я право просить вас о чем-либо, разве только о том, чтобы вы удалились от этой тяжелой сцены… но я должен… ради вашего отца… предложить вам… я хочу сказать… если вы имеете на него хоть малейшее влияние, то уговорите его исполнить обещание, которое он дал мне перед тем, как… перед тем, как пришел в это состояние.
К его огорчению, она как будто вовсе не слыхала его слов, а продолжала сидеть с полузакрытыми глазами.
- Я надеюсь, - начал он снова.
- О каком обещании вы говорите? - отрывисто спросила Найна, встала со стула и подошла к отцу.
- Я не просил у него ничего незаконного или недостойного. Он обещал выдать нам человека, который в мирное время отнял жизнь у невинных людей для того, чтобы избежать наказания за совершенное им преступление. У него были широкие злодейские замыслы, и он не виноват, что они не удались. Вы, конечно, слышали о Дэйне Маруле. Ваш отец, по-видимому, припрятал его. Мы знаем, что он бежал вверх по реке. Может быть, вы…
- Так он убил белых людей? - перебила его Найна.
| - К сожалению, белых, да. Двое человек лишилось жизни из-за этого негодяя.
- Только двое! - воскликнула Найна.
Тот посмотрел на нее с невыразимым удивлением.
- Как? Что? Вы… - начал он в замешательстве.
- Их могло быть и больше, - перебила его Найна, - А когда вы получите этого… этого негодяя… вы тогда уедете?
Лейтенант молча поклонился.
- В таком случае я разыскала бы его для вас, хотя бы ради этого мне пришлось пройти сквозь пылающий огонь, - воскликнула она с внезапным приливом энергии. - Я ненавижу ваши белые лица! Я ненавижу ваши мягкие голоса! Это ваша манера разговаривать с женщинами, расточая медовые речи перед каждым хорошеньким личиком. Я не впервые слышу ваши голоса. Я надеялась прожить здесь, не увидав ни одного белого лица, кроме вот этого, - прибавила она уже мягче и слегка погладила отца по щеке.
Олмэйр перестал бормотать себе под нос и открыл глаза. Он схватил руку дочери и прижался к ней щекой, она же свободной рукой гладила его растрепанные седые волосы, вызывающе поглядывая через голову отца на морского офицера; тот успел уже овладеть собой и в свою очередь уставился на нее холодным и твердым взглядом. Внизу перед верандой раздались шаги матросов, строившихся там по команде. Младший офицер взбежал по лестнице, а Бабалачи встал на ноги, прижал палец к губам и старался поймать взгляд Найны.
- Ты хорошая девочка, - рассеянно проговорил Олмэйр, выпуская руку дочери из своей.
- Отец, отец! - воскликнула она, со страстной мольбой склоняясь к нему, - Посмотри, как глядят на нас эти люди! Отошли их! Я не могу больше! Сделай то, чего они хотят, и пусть они уезжают.
Она заметила Бабалачи и сразу замолкла, но продолжала быстро постукивать ногой об пол в припадке тревоги и беспокойства. Оба офицера стояли рядом и с любопытством наблюдали за происходившим.
- Что случилось? В чем дело? - шепотом спросил младший из них.
- Ума не приложу! - отвечал другой. - Она в бешенстве, он пьян. Впрочем, не так уже пьян, по-видимому. Что за странность! Смотрите!
Дело в том, что Олмэйр поднялся, опираясь на руку дочери. Он несколько времени колебался, потом отпустил ее и пошатываясь побрел по веранде. Дойдя до половины ее, он остановился, тяжело дыша и гневно озираясь по сторонам.
- Готова команда? - спросил лейтенант.
- Так точно, готова.
- Hy-c, мистер Олмэйр, ведите нас, - сказал лейтенант.
Олмэйр посмотрел на него так, как будто только сейчас впервые увидал его.
- Два человека, - сказал он хриплым голосом. По-видимому, сделанное им усилие нарушило его равновесие. Он быстро шагнул вперед и остановился, покачиваясь взад и вперед, - Двое, - начал он опять с усилием, - двое белых - в мундирах - порядочные, то есть я хочу сказать - честные люди. Ведь вы честные?
- Довольно, перестаньте! - с нетерпением воскликнул офицер, - Подавайте нам вашего приятеля.
- А что со мной, по-вашему? - яростно спросил Олмэйр.
- Вы пьяны, хотя и не настолько, чтобы не сознавать своих поступков. Довольно ломать комедию, - сурово отвечал офицер, - или я посажу вас под арест в вашем собственном доме.
- Под арест! - рассмеялся Олмэйр каким-то неприятным смехом. - Ха-ха-ха! Под арест! Господи, да я двадцать лет под арестом. Двадцать лет я стараюсь выбраться из этой адской дыры и не могу… Слышите, вы? Не могу и не смогу никогда! Никогда!
Его последние слова перешли в рыдание, и он шатаясь начал спускаться с лестницы. Во дворе лейтенант подошел к нему и взял его под руку. Младший офицер и Бабалачи следовали за ними по пятам.
- Вот так-то лучше, Олмэйр, - сказал офицер ободряющим тоном. - Но куда же вы идете? Здесь только доски. Разве нам лодки нужны? - продолжал он, слегка встряхивая его.
- Нет, - злобно отвечал Олмэйр. - Вам нужна могила.
- Что такое? Опять заговаривается! Постарайтесь отвечать со смыслом.
- Могила! - заорал Олмэйр, стараясь вырваться. - Яма в земле! Как вы не понимаете? Вы, верно, пьяны! Пустите меня, пустите, говорят вам!
Он высвободился из рук офицера и качнулся в сторону досок, где лежал труп под белым покровом; потом он быстро повернулся лицом и обступившим его любопытным, заинтересованным лицам. Солнце быстро опускалось, дом и деревья отбрасывали длинные тени по всему двору, но над рекой было еще светло; большие бревна плыли по течению, резко очерченные и черные в бледно - красном зареве. Стволы деревьев на восточном берегу реки терялись во мраке, но вершины их еще купались в уходящих отблесках солнца. Воздух был холоден и тяжел, умирающий ветерок легкими порывами проносился над водой.
Олмэйр вздрогнул, пытаясь заговорить. Казалось, что он опять дрожащим жестом старается освободить свое горло от сжимающей его незримой руки. Его налитые кровью глаза бесцельно перебегали с одного предмета на другой.
- Ну, - сказал он наконец. - Все ли вы тут? Он человек опасный.
Он торопливо и резко дернул за саван, а закоченелый труп покатился с досок и упал к его ногам, беспомощный и застывший.