- А он не поедет. Господин инженер захватили, что удалось - наш пот и кровь, наш труд, - и теперь все это куда-то хочет увезти. Так, что ли?
Карвовский выхватил из кармана револьвер. Но прежде чем он успел взвести курок, из толпы грянул выстрел, и инженер, широко раскинув руки, упал из брички. Карвовская пискнула нечеловеческим, птичьим голосом.
- Так, - глухо сказал Макар. - Вот и конец.
Совюк стоял с пистолетом в руке. Карвовская пискнула еще раз. Ее душила нервная икота.
- А ты не кричи. Ничего мы тебе не сделаем. Ему так и следовало, а ты поезжай, куда хочешь. У нас против тебя ничего нет.
Она, не понимая, что ей говорят, смотрела на них безумными глазами. Макар обратился к пареньку на козлах:
- Куда это они?
- Известно куда… К румынской границе…
- Ну и поезжай, куда едешь.
Макар наклонился к трупу и ощупал карманы. Вынул из-за пазухи убитого большой кожаный бумажник, открыл его. Он был набит банкнотами.
- Это ты себе возьми.
Карвовская, ничего не понимая, держала в руках поданный предмет. Деньги выпирали из набитого бумажника. Глаза крестьянина равнодушно смотрели на это непонятное, огромное богатство.
- Закрыть надо, растеряются, - сказал Макар. Но Карвовская смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Он взял из ее рук бумажник, тщательно закрыл его и вложил в сумочку, которую она держала в руках.
- Ну, трогай!
Паренек хлестнул лошадей. В траве возле дороги лежало тело Карвовского, неестественно съежившееся, словно это был комок смятой одежды.
Клубы пыли поднялись на дороге. Бричка быстро удалялась.
- Ну, ребята, давайте похороним его, - распорядился староста.
- Похоронить, конечно, надо бы…
Народ медленно расходился по домам, останавливаясь и переговариваясь.
Паручиха была на всех в страшной обиде.
- Вот дурость-то! Такие деньги! И откуда эти деньги? Все наш пот, наша кровь… Взял да все дамочке в сумку и поклал…
- А что ему было делать?
- Как что? Разделить, чтобы всему народу…
- Вам бы все равно немного досталось, - ехидно заметила Параска, - вы рыбу не ловите, вас он не грабил.
- Разве я о себе? Глядите-ка! Я о людях говорю…
- Что-то никто, кроме вас, не обижается, одна вы.
Паручиха пожала плечами.
- Макару охота из себя барина корчить…
- Мы не разбойники, чтобы людей по дорогам грабить, - сурово сказал Макар. - Надо было задержать, пока те не придут, а тогда суд устроить. Суд мог и деньги забрать. Но раз уж так вышло…
- Что ж, мне надо было ждать, когда он в вас выстрелит? - забеспокоился Данила Совюк.
- Никто и не говорит. Все было по справедливости. Раз он хотел стрелять, и мы имеем полное право в него стрелять.
- Люди добрые… Как лежит-то, - вздохнула какая-то баба.
Павел пожал плечами.
- Жалеть нечего. Собаке собачья смерть. Грабитель был, живьем шкуру драл с народа. Как знать, может, останься он в живых, ему бы еще хуже пришлось…
- Тогда не надо было и его бабу отпускать, - упорствовала Паручиха.
- Что там еще с бабой возиться? Пусть едет на все четыре стороны. Может, и доедет куда.
- Правильно, на что нам тут такие?
Хмелянчук узнал о событии к вечеру и задами пробрался к попу.
- Плохо дело! Убили человека среди бела дня на большой дороге - и ничего.
Поп вытаращил глаза.
- Что такое? Кого убили? Кто?
- Да мужики… Инженера Карвовского.
У попа ноги подкосились. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он тяжело опустился на стул.
- Господи боже, почему, за что? Господи…
- А что ж, узнали про то самое, вот и начинают свои порядки заводить.
- И где же это?
- А у нас, возле Макаровой хаты. Он, видно, в Румынию бежать собирался. Застрелили.
Поп, держась за сердце, с трудом ловил ртом воздух. Капельки пота стекали уже со лба на нос, одна повисла на самом кончике. Он стер ее и стал машинально водить руками по плечам, по коленям, словно желая убедиться, что он еще жив. И это немного успокоило его. Первая мысль, которая у него мелькнула после внезапного испуга, была о том, что нужно взять себя в руки. Конечно, Хмелянчук как будто и свой человек, но никогда нельзя знать. Нельзя выдавать свой страх. Поп покачал головой, подавляя дрожь в голосе.
- Так… Ну и что?
- А ничего. Убили и спокойно разошлись по домам.
Поп горько вздохнул.
- Начинается… Конечно, чего ж другого ожидать?.. Почуяли, что свои недалеко.
Хмелянчук переступал с ноги на ногу.
- Что же теперь будет?
- Да чему ж быть? Ничего другого не остается, как сидеть и ждать. Все в руце божьей. Как он захочет, так и будет. От десницы господней не уйти…
- Батюшка, а может, лучше бы?..
- Что лучше? Нет, я отсюда никуда не пойду, не пойду я… Будь, что будет…
Он тяжело вздохнул и отер пальцы о засаленную рясу.
Хмелянчук нерешительно протянул:
- Все-таки страшно…
- Чего бояться? - тоскливо сказал поп. - Все в руце божией… Может, и неправда еще, что идут?
Хмелянчук только рукой махнул.
- Куда там! Они уж и бумажки кидали с самолетов. Идут. Вот-вот здесь будут…
Глава III
В Порудах строили арку из обтесанных сосновых бревен. Впервые люди смело отправились в лес, лесников не видно было, лес стоял без хозяина - приходи и бери. Сосенки попались невысокие, стройные, в самый раз. Девушки увили арку зелеными гирляндами, украсили букетами осенних красных георгин. Собрались толпы народу - и не только из Поруд, - пришли посмотреть и из соседних деревень, стоящих в стороне от большой дороги.
- Ничего арка, - говорили они, отступая на несколько шагов и прищуриваясь, чтобы посмотреть, как она выглядит с дороги.
- Что ж, ничего. Как полагается!
Много не разговаривали. Все еще чувствовали себя как-то неуверенно, словно над ними еще тяготела паленчицкая комендатура, хотя там уже не было ни коменданта Сикоры, ни его подчиненных. Народ стоял на краю дороги, перед своей аркой.
- Как знать, может, и сегодня?..
Работа по хозяйству сегодня не спорилась. Все стояли, глядя в ту сторону, куда уходила дорога. Часы шли, а ничего не было видно.
- Вот что, люди добрые, так у нас ничего не выйдет, - сказал староста Паранюк. - Простоим здесь, а это, может, еще и не сегодня и не завтра будет. Нужно мальчишек поставить, пусть сторожат.
Охотников нашлось много.
- Мы хоть ночь здесь переночуем, возле арки. Вдруг ночью начнется?
- Чуть что, бегите к школе и бейте в рельс!
- Как на пожар? - обрадовались мальчишки.
Староста кивнул головой.
- Как на пожар. Только еще крепче.
Счастливые, они уселись на краю придорожной канавы, глядя на пустынную белую дорогу. Крестьяне неохотно расходились по домам. Но теперь уж не отговоришься тем, что нужно целый день простоять на дороге, - иначе прозеваешь. Расходились медленно и нехотя брались за работу. Кто колол дрова, кое-кто вспомнил, что надо бы подмести двор. Нельзя же иначе! Раз есть арка, пусть и вокруг хаты будет по-праздничному. Но при этом все поминутно прислушивались.
Больше всех волновалась старая Ковалюк:
- Тоже еще посадили сторожей… Молодое - оно дурное. Заболтаются, а то и проспят. Что тогда будет?
- Ничего, ничего, бабушка, мальчонки и не думают о сне, так глаза и таращат.
Медленно тянулся день, золотой, согретый солнцем, как все эти сентябрьские дни. Ни тучки, ни облака. Проходил час за часом, а сигнала так и не было слышно.
- Может, сказки? - усомнился было кто-то. Но на него все закричали:
- Глупости болтаешь! Тебе кажется, что от границы - только прыгнуть! Идут себе, наверно, потихоньку, вот и все.
- Может, и так…
Золотой день тянулся, как клей. Прошла и ночь, звездная, пахнущая осенними листьями. Ранним утром народ снова потянулся к арке. Мальчишки сидели съежившись, мокрые от тумана, который по вечерам росой оседал на луга.
- Ну, как дела?
- Да ничего. Сторожим.
- И ничего не видать?
- Пока ничего.
Люди покачали головами и снова разошлись по домам.
Лишь поздно вечером, когда уже забелел поднявшийся с озера туман, когда все уже думали, что вот и еще день прошел в напрасном ожидании, вдруг загудел, зазвенел рельс возле школы.
Каждый, поспешно бросив все дела, бегом устремлялся на дорогу. Скрипели открытые ворота, темнели раскрытые настежь двери. Вмиг опустела деревня. Торопливо, боясь не поспеть, ковыляли старики.
Но все успели.
- Ну, что там?
- Идут! Слышно!
- Тише!
Толпа сразу утихла. И вот среди молчания, сквозь стрекотание сверчков, сквозь далекое лягушечье пение донесся другой звук - далекого, далекого топота.
- Видать, кавалерия впереди идет…
- Кавалерия. Лошади топочут!..
- Что-то мало их…
- Передовые, наверно. В разведку послали.
Разговаривали шепотом, наклоняясь друг к другу. На лицах застыло суровое, сосредоточенное выражение. Староста оглядел людей.
- Ну, стало быть, так. Становитесь по обеим сторонам дороги, ровно. На дорогу не выпирать. Зажечь смоляки, а то никого не увидишь. Есть смоляки?
- Ну, как же? Вы же десять раз говорили, - возмутился кто-то из крестьян.
- Ну, значит, так. По два человека со смоляками у арки. Сейчас зажигайте по одному здесь, на дороге.
Затрещали пучки смолистых щепок, привязанных к длинным палкам. Ночь вокруг сразу сгустилась. На лица упал красный отсвет, из темноты вынырнула ярко освещенная арка. Замелькали тени.
Топот на дороге рос, приближался. Всадники как будто приостановились на мгновение.
- Должно быть, увидели огни.
- Не знают, что оно такое.
- Вот, вот! Едут!
- Как же теперь? Скажет кто что или разом, всем народом?
- Э… Пусть староста скажет, полагается ему.
- Конечно. За всех нас и скажет.
Теперь уже громко зацокали подковы, зазвенела сбруя, слышен был даже скрип седел. Староста выступил вперед из толпы. Воцарилась мертвая тишина. Ни шепота, ни вздоха. Над ними проносилось высокое, долгожданное мгновение, расцветало в ночной тьме, сжимало горло слезами, охватывало дрожью руки, держащие пылающие смоляки.
И вот они появились. Вынырнули из мрака на красный и рыжий свет факелов.
- Аа-аах! - в один голос простонала толпа и замерла. Красные отблески факелов заиграли на пряжках поясов, на трензелях. Только шапки были знакомые и пояса знакомые - с орлами…
- Поляки!.. - сказал кто-то высоким изумленным голосом. Этот голос взвился над толпой и сразу умолк, словно испугавшись самого себя.
Всадники остановили лошадей. Они были загнанные, мокрые от пота. Сбившаяся конская шерсть казалась окровавленной в блеске факелов. Едущий впереди Забельский так внезапно натянул поводья, что лошадь поднялась на дыбы. С секунду конские копыта висели над головами толпы - и опустились на дорогу.
- Что это такое?
Толпа молчала. Да и что можно было сказать? Под ногами людей разверзлась пропасть, и они смотрели теперь в зияющую, черную пустоту. Как в страшном сне, староста вперил глаза в лицо офицера, пытаясь очнуться от ужасающего, невероятного кошмара. Как в предсмертную минуту, перед его глазами с головокружительной быстротой мелькнули тысячи воспоминаний и тысячи картин. Усадьба, помещик, паленчицкая комендатура, сентябрьские дни и позавчерашний день, когда они строили арку…
Забельский подъехал ближе. Лишь теперь он заметил триумфальную арку, гирлянды зелени и красные флажки. Его лицо исказилось гримасой не то страдания, не то бешенства.
- Вот как, - сказал он сдавленным голосом и одним взглядом окинул всю толпу. Они стояли неподвижно, словно вытесанные из дерева. Мужчины, женщины, старухи, даже дети. Никому не пришло в голову бросить факелы в канаву, кинуться в сторону, в луга, в тростники, в рощи, где в ночную пору можно проискать человека до утра и не найти. Все, словно завороженные красным блеском факелов, смотрели прямо в лицо офицеру.
Со свистом вылетела из ножен сабля, кровавый отблеск сверкнул над головой Забельского.
- Заряжай! Целься!
Толпа даже не дрогнула. Блеснули гладкие стволы направленных на нее винтовок.
Поручик Забельский крепко стиснул поводья. У него шумело в голове, от бешенства глаза застилало красной пеленой. Он уже ничего не хотел. Расставшись с Габриельским, он жаждал только одного - прорваться к румынской границе, куда все направлялись. Он знал, что до этой границы далеко, - минутами им овладевало безумное и безысходное отчаяние. Ведь была же у него возможность! Если бы он не потерял время на глупую, сумасшедшую экспедицию Габриельского, можно было уже быть далеко, углубиться в карпатские леса, прорваться к границе. А теперь?
Зашумел внезапно красный флажок на арке. Да, да, еще падают люди в борьбе, еще героически защищается далекая Варшава, а эти… Красные флажки, триумфальная арка… Польские граждане, черт подери, это же были польские граждане!..
Он снова подумал о румынской границе. Последние два дня все шло неплохо, и вот ему преграждает дорогу эта триумфальная арка, приготовленная для тех, триумфальная арка на могиле родины.
Нет, он не может проехать мимо, притвориться, что не видит, не замечает ее… Расположившись тут ночью цыганским табором, ждут, ох, ждут… И он ощутил злобную радость: вот кого они дождались - его, поручика Забельского.
Из толпы выступил на шаг староста.
- Что это? В людей стрелять собираетесь?
- В каких людей? - захлебываясь от злобы, выдавил из себя Забельский.
- Лучше бы вы, господин офицер, бросили винтовки в канаву, а сами ехали, куда глаза глядят.
Поручик нагнулся к нему с седла.
- Ты вот как думаешь? А вот я возьму да и останусь здесь. Понимаешь? Останусь. Ты кто такой?
- Староста.
- Староста. Ну, приготовить квартиры и еду людям! Живо!
Толпа всколыхнулась. Но одновременно заколебались стволы винтовок в руках всадников.
- Господин поручик, как же так, господин поручик? Нужно ехать дальше… - пронзительным шепотом уговаривал Войдыга.
- Ты мне еще тут будешь голову морочить! - заорал Забельский. - Немедленно ночлег, жратву, чтоб все было!
Староста выпрямился.
- Что ж, можно. Это все можно. Ребята, одним духом в деревню! Квартиры для господ!
Люди переглядывались, ничего не понимая.
- Ну, в чем дело? Квартиры для господ солдат, для господина офицера! Да живо!
Староста говорил спокойно, повелительно. Забельский заколебался, но потом снова взяло верх его сумасшедшее упрямство.
- Ну, веди!
- А вы, ребятишки, останетесь у арки. Как было сказано. Остальные по домам, - распорядился Паранюк.
Факелы потухли. Все двинулись к деревне. Посреди дороги, впереди всадников - староста. Остальные - вслед за отрядом.
- Господин офицер, пожалуйте ко мне, сюда. Рядом в двух хатах разместятся солдаты.
- Ах, ты вон куда метишь? - насмешливо оборвал Забельский. - Нет, нет, уж ты потрудись всех у себя поместить, всех вместе!
- Можно и вместе, - согласился староста. - Только тесно будет.
- Это не беда, - усмехнулся поручик. - Пусть будет тесно…
Лошадей поставили в сарае, сами набились в хату. Жена Паранюка выходила в кладовую за молоком, растапливала печь. Солдаты неуверенно переглядывались.
- Господин поручик, как же так?
Он выглянул в окно. Паранюк тащил сено лошадям.
- Вот так. Поедим, поспим - и все.
- А… если те?..
- Испугались? Пусть их. Нас восемь человек, встретим их как следует! Понятно?
Войдыга хотел что-то сказать, но, взглянув в налитые кровью, безумные глаза Забельского, съежился на скамье и замолчал.
Дверь скрипнула, все тревожно оглянулись. Вошел староста.
- А спать где будете? Здесь или на сеновале?
- Здесь, здесь! Сено есть?
- Как не быть сену? Еще не успели все сожрать…
- Это кто?
- Те, кто до вас бежали.
- Мы бежим? Тут никто не бежит! Понятно? Никто! Принести сена в хату, да побольше. На полу его расстелем. Ребята, а ну, сбегайте-ка за сеном!
Навалили высокие кучи сена, в хате запахло родным, милым запахом. Старостиха разливала по кружкам молоко.
- Ну, ребята, спать. Один до полуночи на посту, с полуночи другой.
Они улеглись на сене, но, несмотря на усталость, никто не засыпал.
- Зря вы, господин поручик, выпустили этого старосту. Еще побежит, даст знать.
- Кому?
- Ну… им…
Забельский приподнялся на локте и засмеялся:
- Эх, дураки, дураки… Да это же все вранье!
- Что вранье? Про большевиков?
- И про большевиков и вообще…
Солдаты забеспокоились:
- Как это?
- Ну просто так. Никаких большевиков нет.
- Нет большевиков? - протянул, ничего не понимая, Войдыга.
- Конечно, нет. Наболтали глупостей… Понимаешь?.. Вот так себе…
- Еще перед войной ведь говорили, когда этот пакт…
- Перед какой войной?
Войдыга аккуратно зажег лампу, выкрутил фитиль. Все сидели на сене, тревожно глядя в лицо поручику. Горячечным огнем горели глубоко впавшие глаза, обведенные черными кругами, резко выступавшие скулы отбрасывали густую тень. Войдыга содрогнулся: лицо Забельского выглядело совсем как череп.
Забельский захохотал.
- Я вам все объясню… Никакой войны не было, понятно? Никакой войны! Все это вранье!
Войдыга задрожал.
- Господин поручик, что вы говорите, господин поручик!
- Ничего… Завтра надо в офицерское собрание… Не забудь приготовить мне мундир!
- Мундир вы оставили…
- Вот я и говорю. И проверь все пуговицы. А то в прошлый раз одна пуговица чуть не оторвалась, на ниточке висела…
Марчак, высокий, худой солдат, вдруг поднялся.
- Ребята, давайте собираться.
Все разом вскочили, стряхивая с себя зеленые стебельки сена. Войдыга заколебался.
- Куда? - свистящим шепотом спросил Забельский.
- Ехать надо. Кому охота умирать неведомо из-за чего?
- Смирно! Покидать казармы не разрешается.
- Господин поручик! - подскочил к Забельскому Войдыга.
Марчак махнул рукой.
- Ты что, не видишь? Спятил он…
- Ну, пошли!
Забельский еле стоял на ногах. Войдыга схватил его за руку.
- Ради бога, господин поручик!
- Ну, чего пристал? - невнятно забормотал Забельский. - Сказано тебе, приготовить мундир…
Солдаты один за другим выходили из хаты. Войдыга метался от скамьи к порогу и обратно.
- Иди, Войдыга! На что тебе погибать с сумасшедшим! А мы будем подгонять лошадей, все-таки подальше отъедем…
- Господин поручик!
В голосе Войдыги дрожали слезы. Но Забельский только махнул рукой и тяжело опустился на скамью, что-то бормоча про себя. Во дворе замелькал огонек фонаря, застучали копыта. Солдаты отъезжали.
В хату вошел староста.
- Что это, уехали все?
Забельский не слышал. Он смотрел на стол и странно усмехался. Староста пожал плечами и снова исчез.
Поручик все сидел неподвижно, как вдруг до него донесся странный звук - словно ударили в колокол. Он поднял голову и на минуту очнулся.